Поэтому, в понятии обнаружило себя царство свободы. Понятие есть свободное, так как в себе и для себя сущее тожество, составляющее необходимость субстанции, вместе с тем есть снятое или положение, и это положение, как относящееся к себе самому, есть именно сказанное тожество. Взаимная темнота стоящих в причинном отношении субстанций исчезла, так как первоначальность их самостоятельности перешла в положение и тем самым стала прозрачною для самой себя ясностью; первоначальная мыслимая вещь (Sache) такова, лишь поскольку она есть причина самой себя, а последняя есть субстанция, освободившаяся в понятие.
Отсюда получается для понятия сейчас же следующее ближайшее определение. Так как бытие в себе и для себя есть непосредственно положение, то понятие в своем простом отношении к себе самому есть абсолютная определенность, которая, однако, как относящаяся только к себе, есть непосредственно простое тожество. Но это отношение определенности к самой себе, как ее совпадение с собою, есть также отрицание определенности; и понятие, как это равенство с самим собою, есть общее. Но это тожество имеет также определение отрицательности; оно есть отрицание или определенность, которая относится к себе, и, таким образом, понятие есть единичное. Каждое из этих определений есть полнота, каждое содержит в себе определение другого, и потому обе эти полноты суть также просто одно, как равным образом это единство есть раздвоение себя самого в свободную видимость этой двойственности; двойственности, которая в различии единичного и общего является полною противоположностью, но которая есть в такой степени видимость, что при мышлении и высказывании одного непосредственно мыслится и высказывается другое.
Только что изложенное может быть рассматриваемо, как понятие понятия. Так как оно, по-видимому, уклоняется от того, что обыкновенно понимается под понятием, то можно бы было потребовать, чтобы то, чем здесь оказалось понятие, содержалось в других представлениях или объяснениях. Но, с одной стороны, здесь не может идти речь о каком-либо основанном на авторитете обычного понимания подтверждения; в науке о понятии его содержание и определение может быть удостоверено лишь через имманентный вывод, содержащий его генезис и уже лежащий позади нас. Но, с другой стороны, в том, что было представлено, как понятие понятия, должно быть познано выведенное здесь. Но нелегко выяснить то, что сказано другими о природе понятия. Ибо большинство совсем не занимается этим изысканием и заранее предполагает, что каждому уже само собою понятно, чтó разумеется, когда говорят о понятии. В новейшее время можно подумать, что старания о понятии уже тем более устарели, что, как некоторое время господствовал тон всевозможным образом порицать воображение и затем память, так теперь в философии уже довольно давно стало обычным копить всякие нарекания над понятием, относиться к нему, этому высшему в мышлении, презрительно и, напротив, считать за высшее, даже за вершину научности и моральности, непонятное и отсутствие понимания.
Я ограничусь здесь замечанием, которое может послужить к пониманию развитых здесь понятий и объяснить ориентирование в них. Понятие, поскольку оно достигло такого осуществления, которое само свободно, есть не что иное, как я или чистое самосознание. Правда, я имею понятия, т. е. определенные понятия; но я есть чистое понятие, как таковое, которое, как понятие, достигло существования. Если поэтому припомнить те основные определения, которые образуют природу я, то можно предположить, что мы припоминаем нечто известное, т. е. обычное для представления. Но я есть, во-первых, это чистое относящееся к себе единство и притом не непосредственно, а поскольку оно отвлечено от всякой определенности и содержания и совпадает с собою, с самим собою в безграничном равенстве. Таким образом, оно есть общность, единство, которое есть единство с собою лишь через то отрицательное отношение, которое является, как отвлеченность, и потому содержит в себе разрешенною всякую определенность. Во-вторых, я есть также непосредственно относящаяся к себе самой отрицательность, единичность, абсолютная определенность, противопоставляющая себе и исключающая другое: индивидуальная личность. Эта абсолютная общность, которая непосредственно есть равным образом абсолютная единичность, и то бытие в себе и для себя, которое есть просто положение и есть это бытие в себе и для себя лишь через единство с положением, составляют также природу я, как понятия; в том и в другом нельзя ничего понять, если не мыслить указанные оба момента вместе с тем и в их отвлеченности, и в их полном единстве.
Если, как то обычно принято, говорят о рассудке, как об обладаемым я, то под ним понимают некоторую способность или свойство, находящееся в таком же отношении к я, как свойство вещи к самой вещи, к некоторому неопределенному субстрату, который не есть ее истинное основание и не определяет ее свойства. По этому представлению я имею понятия и понятие, как я имею сюртук, цвет и другие внешние свойства. Кант возвысился над таким внешним отношением рассудка, как способности понятий, к самому понятию, к я. К глубочайшим и правильнейшим взглядам, находящимся в критике разума, принадлежит тот взгляд, по коему единство, составляющее сущность понятия, познается, как первоначально синтетическое единство апперцепции, как единство «я мыслю» или самосознания. Это предложение обусловливает так названный трансцендентальный вывод категорий; но оно искони считалось одним из труднейших частей кантовой философии, – конечно, не по какому-либо иному основанию, как потому, что оно требует возвышения над простым представлением отношения, в каком находятся я и рассудок или понятия к какой-либо вещи и ее свойствам и акциденциям, в область мысли. Объект, говорит Кант (Kr. d. г. V, стр. 137, 2-е изд.), есть то, в понятии чего объединяется многообразие некоторого данного воззрения. Но всякое объединение представлений требует единства сознания в их синтезе. Следовательно, это единство сознания есть то, что одно образует отношение представлений к некоторому предмету, т. е. их объективную стоимость, и на чем основывается самая возможность рассудка. Кант различает от этого единства субъективное единство сознания, единство представления о том, сознаю ли я некоторое многообразие одновременно или последовательно, что зависит от опытных условий. Напротив, принципы объективного определения представлений должны быть выводимы единственно из основоположения трансцендентального единства апперцепции. Посредством категорий, которые суть объективные определения, многообразие данных представлений определяется так, что оно приводится к единству сознания. По этому взгляду единство понятия есть то, вследствие чего нечто есть не простое чувственное определение, воззрение или простое представление, но объект, объективное единство, единство я с самим собою. Понимание некоторого предмета действительно состоит не в чем ином, как в том, что я делает его своим собственным, проникает его и приводит его в свою собственную форму, т. е. в общность, которая есть непосредственно определенность, или в определенность, которая есть непосредственно общность. Предмет в воззрении или также в представлении есть еще нечто внешнее, чуждое. Через понимание бытие в себе и для себя, которое он имеет в воззрении и представлении, превращается в положение; я проникает его мысленно. Но он есть в себе и для себя, лишь каков он в мышлении; каков он в воззрении или представлении, он есть явление; мышление снимает его непосредственность, с какою он ближайшим образом привходит к нам, и делает его, таким образом, положенным; а это его положение есть его бытие в себе и для себя или его объективность. Таким образом, предмет имеет объективность в понятии, и последнее есть единство самосознания, в которое он принят, поэтому его объективность или понятие есть само не что иное, как природа самосознания, не имеет никаких иных моментов или определений, кроме самого я.
Тем самым через одно из главных предложений кантовой философии оправдывается тот взгляд, по которому для познания того, что такое понятие, надлежит припомнить природу я. Но, наоборот, для этого необходимо мыслить понятие я так, как оно было только что изложено. Если остановиться на простом представлении я, как оно предносится нашему обычному сознанию, то я есть лишь простая вещь, именуемая также душою, которой присуще понятие, как некоторое обладание или свойство. Это представление, которое не допускает понимания ни я, ни понятия, не может служить к тому, чтобы облегчить понимание понятия или приблизиться к нему.
Вышеприведенное изложение Канта содержит в себе еще две стороны, касающиеся понятия и делающие необходимыми некоторые дальнейшие замечания. Во-первых, ступени рассудка предпосланы ступени чувства и воззрения; и одно из существенных предложений кантовой трансцендентальной философии состоит в том, что понятия без воззрения пусты и имеют значение, лишь как отношения данного через воззрение многообразия. Во-вторых, на понятие указано, как на объективное в познании и тем самым как на истину. Но с другой стороны, понятие признается за нечто только субъективное, из которого нельзя выколупать (herausklauben) реальности, под коею, так как она противопоставляется субъективности, следует разуметь объективность; и вообще понятие и логическое объявляются чем-то лишь формальным, которое, так как оно отвлекает от содержания, не содержит в себе истины.
Но что касается, во-первых, сказанного отношения рассудка или понятия к предпосланным ему ступеням, то является вопрос, какая наука занимается определением формы этих ступеней. В нашей науке, как чистой логике, эти ступени суть бытие и сущность. В психологии рассудку предпосылаются чувство и воззрение и затем представление вообще. Феноменология духа, как учение о сознании, восходит к рассудку по ступеням чувственного сознания и затем восприятия. Кант предпосылает ему лишь чувства и воззрение. Как прежде всего не полна эта лестница ступеней, это он признает тем, что присоединяет к трансцендентальной логике или учению о рассудке, как прибавление, еще рассуждение о рефлективных понятиях; – область, лежащую между воззрением и рассудком или бытием и понятием. Обращаясь к самому делу следует, во-первых, заметить, что эти образования воззрения, представления и т. под. принадлежат самосознательному духу, который, как таковой, не рассматривается в науке логики. Чистые определения бытия, сущности и понятия, правда, образуют собою основу и внутренний простой остов форм духа; дух, как воззрительный, также, как чувственное сознание, имеет определенность непосредственного бытия, а дух, как представляющий, также, как воспринимающее сознание, поднялся от бытия на ступень сущности или рефлексии. Но эти конкретные образования столь же мало касаются науки логики, как и те конкретные формы, которые принимаются логическими определениями в природе, и которые становятся в ней пространством и временем, засим наполненными пространством и временем, как неорганическою природою, и (наконец) органическою природою. Также и здесь на понятие должно смотреть, не как на акт самосознательного рассудка, не как на субъективный рассудок, но как на понятие в себе и для себя, образующее также ступень и природы, и духа. Жизнь или органическая природа есть та ступень природы, на которой выступает понятие, но как понятие слепое, не усваивающее само себя, т. е. не мыслящее; как последнее, оно присуще лишь духу. От этого недуховного также, как и от духовного вида понятия не зависит его логическая форма; об этом уже во вступлении сделано потребное упоминание; это такое значение, которое должно быть оправдано не в логике, а выяснено еще до нее.
Но как бы ни были образованы формы, предшествующие понятию, является, во-вторых, вопрос об отношении, в коем должно быть мыслимо к ним понятие. Это отношение как в обычном психологическом представлении, так и в кантовой трансцендентальной философии, понимается так, как будто эмпирическая материя, многообразие воззрения и представления, заранее существует для себя, и затем рассудок привходит к нему, вносит в него единство и повышает его посредством отвлечения в форму общности. Рассудок есть, таким образом, некоторая пустая для себя форма, отчасти приобретающая реальность лишь через это данное содержание, отчасти отвлекающая от него, именно отбрасывающая его, как нечто, правда, лишь для понятия, непригодное. В том и в другом действии понятие не есть независимое, существенное и истинное этой предшествующей ему материи, которая, напротив, есть реальность в себе и для себя, не могущая быть выколупанною из понятия.
Правда, должно быть допущено, что понятие, как таковое, еще не полно, но должно быть повышено в идею, которая только и есть единство понятия и реальности, как это должно оказаться через исследование природы самого понятия. Ибо реальность, которую оно сообщает себе, должна считаться не чем-либо внешним, а выведенным по требованию науки из него самого. Но, в действительности, эта реальность не есть та данная через воззрение и представление материя, которая противопоставляется понятию, как реальное. «Это только понятие», – так говорят обыкновенно, противопоставляя понятию, как нечто более превосходное, не только идею, но и чувственное, пространственное и временное осязательное существование. Таким образом, отвлеченное считается ничтожнее конкретного, так как из первого отбрасывается столько-то такой-то материи. Отвлечение получает при этом предположении такой смысл, что из конкретного лишь для нашего субъективного употребления выделяется тот или иной признак так, чтобы при отрицании таких-то качеств и свойств предмета он не утрачивал ничего в своей ценности и своем достоинстве, но как реальное, рассматриваемое лишь с другой стороны, сохранял по-прежнему полное свое значение, и чтобы лишь от неспособности рассудка зависела невозможность усвоения всего этого богатства и необходимость удовлетвориться скудною отвлеченностью. Но если данная материя воззрения и многообразие представления признаются реальными в противоположность мыслимому и понятию, то это такой взгляд, отречение от которого служит условием не только философствования, но предполагается даже религиею; ибо как возможны потребность в ней и ее смысл, если беглое и поверхностное явление чувственного и частого еще считается за истину? Философия же дает основанный на понимании взгляд на то, что следует разуметь под реальностью чувственного бытия, и предпосылает рассудку эти ступени ощущения и воззрения, чувственного сознания и т. д. постольку, поскольку они в его становлении служат его условиями, но лишь так, что понятие возникает, как их основание, из их диалектики и уничтожения, а не так, чтобы оно было обусловлено их реальностью. Поэтому на отвлекающее мышление следует смотреть не просто, как на отстранение чувственной материи, которая при этом не терпит никакого ущерба в своей реальности, но оно есть скорее снятие последней и сведение ее, как простого явления, к существенному, проявляющемуся только в понятии. Конечно, если бы отвлеченность служила даже лишь признаком или знаком того, что должно быть оставлено в понятии из состава конкретного явления, то в этом случае она должна бы была быть каким-либо отдельным чувственным определением предмета, избранным предпочтительно перед другими ради некоторого внешнего интереса, однородным и одной природы с ними.