Избранные работы - Пауль Наторп 11 стр.

Посредством построения системы основных функций синтеза (§ 19–20) в их отношении к тому, что дано в пространстве и времени (§ 19), осуществляется требование (§ 1 и 7) раскрыть единство познания (прежде всего теоретического) как такое, которое обосновано в присущем самому познанию внутреннем законе его. Однако постольку это единство ограничивалось бы только теоретическим познанием («опытом»). Но и по отношению к опыту оно не представляет собой абсолютного завершения, а выражает лишь единство направления в прогрессивном движении мысли по бесконечному пути познания. Между тем вопрос о безусловном предмете познания не может быть вполне устранен даже в области чистой теории. Идея безусловного и для этой области сохраняет значение по меньшей мере предельной точки зрения при всяком обсуждении той степени истинности, которой может достигать наше всегда эмпирическое и, следовательно, обусловленное познание предметов (пограничное понятие «вещи в себе»; ср. § 17). Но в практической области уже совсем невозможно обойтись без идеи безусловного. В самом деле, если в теоретической области она имеет лишь критическое значение, то здесь она обнаруживает притязание на положительную ценность: нравственно доброе мыслится как безусловно долженствующее быть. Тем более необходимо твердо установить значение, принадлежащее этой идее, и поставить ее в прочную связь с основными законами опыта. Первым основанием для этого служит общее предположение критического идеализма, по которому всякая истина должна и может быть обоснована единственно только в присущих самому познанию понятиях и идеях. Соответственно этому и то и другое: чисто теоретическое значение опытных законов и практическое значение идеи безусловного – должны найти свое обоснование в последнем законе познающего сознания, и в этом же законе должно найти свое окончательное разрешение также и то противоречие, которое как будто возникает между обоими родами познания (поскольку практический закон выходит, по-видимому, за пределы ограниченного человеческого опыта). Поэтому критическое обоснование практической философии, или этики, составляет необходимое дополнение к критической теории познания.

Этикой называется теория нравственности. Под нравственностью мы понимаем ту закономерность волевых поступков, с точки зрения которой мы судим, что то, чего мы хотим, является безусловно хорошим, т. е. безусловно должно быть или же, наоборот, безусловно не должно быть. Если, таким образом, нравственное отождествляется с хорошим, то под последним не следует понимать того, что лишь чисто условно и по отношению к чему-нибудь другому является хорошим или пригодным, а то, что должно быть само по себе, независимо от какой-либо другой уже заранее предположенной цели. Нравственное, следовательно, тождественно с конечной целью, которой в качестве простых средств должны быть подчинены все частные цели, или с тем, что не просто полезно для чего-нибудь другого, но для чего полезно все остальное, что только может быть полезно; другими словами, оно тождественно с тем, что имеет ценность само по себе, а не просто для чего-нибудь или для кого-нибудь, т. е. что само представляет собою ценность. Но познать так понятое нравственное возможно лишь в том требовании, которое предъявляется нашим собственным последним законом хотения, каковой закон подобно закону теоретической истины может найти свое последнее обоснование не в чем-либо эмпирическом, но только в первоначальном единстве самосознания: здесь – практического, подобно тому, как там – теоретического. Поэтому закон добра не может основываться на принуждении чуждой и внешней по отношению к воле власти (гетерономия), но должен иметь свой источник в собственном внутреннем законе самого хотения или практического сознания (автономия).

Всякий спор о принципах в области этики можно свести к основной противоположности между этическим позитивизмом и идеализмом. Первый стремится опереться исключительно на позитивную основу непосредственно переживаемых фактов, придавая всему, что дано только через идеальные связи, значение лишь постольку, поскольку оно (т. е. это идеальное) указывает на факты непосредственного опыта и в них находит свое удостоверение. Но последний факт для практического сознания составляют непосредственно ощущаемые, данные в настоящий момент удовольствие и неудовольствие и соответствующее им положительное или отрицательное желание. Напротив, все, что руководит нами не в форме непосредственно переживаемого чувства, должно иметь право на практическое значение лишь постольку, поскольку оно соединяется ассоциативной связью с каким-либо в настоящий момент данным переживанием и, таким образом, как бы проникает в последнее. В самом деле, лишь в таком случае оно может быть предметом живого интереса, между тем как то, с чем не связан никакой доступный эмоциональному переживанию интерес, не может и определять волю, следовательно, не может быть для нее и законом. Но среди многообразных и борющихся между собой интересов, действующих одновременно в нас, или посредственно или непосредственно, всегда должен господствовать один, утверждающий себя благодаря своему преобладающему значению в борьбе интересов, особенно если он берет верх не только в отдельном случае, а вообще обнаруживает силу, – приобретать известное значение в жизни индивидуума и особенно в данной общественной среде. На нем именно и основываются – согласно этой теории – нравственные нормы. Последние возникают, следовательно, в силу того, что известные общераспространенные интересы, являясь по самой своей природе наиболее сильными, если и не всегда в действительном хотении, то по крайней мере в представлении всех людей или господствующего большинства принимают форму заповедей, все более и более укрепляются благодаря многообразным средствам воспитания, общественного мнения и законодательства и, таким образом, в конце концов становятся способными не только определять внешнее поведение людей, но даже делаются их собственными убеждениями.

Эта теория, рассматривающая нравственное как общественный продукт (зависящий благодаря своему общественному характеру от той или иной высоты общественного развития и изменяющийся вместе с развитием самого общества), уже с самого начала является неприемлемой, раз только в качестве основного предположения допускается, что добро должно быть добром само по себе и оставаться по самому существу своему неизменным точно так же, как дурное – дурным. Нужно будет признать поэтому, что хотя определенное выражение конкретных нравственных требований и есть несомненный факт, подлежащий развитию, однако должна существовать и некоторая первоначальная, неустранимая основа, к которой в конце концов должно сводиться всякое доказательство нравственного. Лишь при таком взгляде нравственное может стать предметом свободного убеждения, основанного на едином принципе, а не предметом простого, по существу своему непонятного принуждения внешними фактами. Этот взгляд и есть предположение этического идеализма, самым чистым выражением которого является этика Канта.

Прекрасным выражением этого требования обосновать истинность практического познания является понятие «практический разум». Такое познание нельзя почерпнуть из простого, хотя бы и весьма часто повторявшегося и в своих показаниях согласного, опыта о том, что фактически обыкновенно определяет человеческое хотение, так как вопрос ставится здесь как раз о самой правомерности или неправомерности этого фактического хотения. Кроме того, чистые понятия нравственности, бесспорно, представляют собой абстракции от того, чем определяется в контексте опыта наша воля, и содержат в себе указание на нечто, что может быть постигнуто только мыслью, именно на идею добра, которую нельзя получить из какого-нибудь эмпирического примера, но которая, напротив, должна служить первоначальным основанием всякого практического обсуждения и оценки эмпирического хотения и поведения. Чистое добро мыслится как нечто, имеющее значение само по себе, независимо от эмпирического ограничения или условия, т. е. как неизменное добро; но как таковое оно вообще не может быть дано посредством опыта. В особенности значение такого чистого добра нельзя вывести из полезных или вредных с точки зрения опыта последствий наших поступков, потому что таким путем не могла бы быть обоснована безусловная всеобщность практического закона; скорее наоборот – только с точки зрения нравственного закона можно впервые определить, в чем заключается истинное благо человека. Таким образом, основания должного или основания того, почему добро есть добро, остается искать лишь в самой воле и в ее собственном внутреннем законе, распространяя только следствия этого основания (т. е. внутреннего закона воли) на внешнее поведение и его результаты.

На основании изложенного принципа непосредственно выводятся следующие главные положения чистой этики (по сочинению Канта «Основы для метафизики нравов»):

1. Кроме доброй воли нет ничего, что можно было бы безусловно, без всяких ограничений, назвать добром. В самом деле только она одна является добром не ради какой-нибудь другой, уже заранее предположенной цели, а непосредственно, сама по себе.

2. Нравственно добрым называется не то действие, которое просто лишь сообразно с долгом, а только то, которое совершается на основании долга, т. е. из чистого сознания нравственного закона.

3. Воля, правда, всегда имеет материю, т. е. она всегда относится к чему-нибудь внешнему, что в качестве цели подлежит осуществлению. Однако воля, поскольку она действует под влиянием практического сознания, содержит кроме этого еще и формальный фактор – именно: отношение того или иного отдельного предмета хотения к общему закону хотения. Следовательно, существенное отличие нравственного хотения может заключаться только в форме всеобщей законности, а не в какой-нибудь отдельной материи.

4. На этом основывается формула «категорического императива» (т. е. безусловного повеления) нравственности: «Поступай так, чтобы максима (определяющее правило) твоей воли всегда могла в то же время иметь значение принципа всеобщего законодательства».

5. Так как, кроме доброй воли, нет ничего, что бы первоначально и само по себе было добром (положение 1), то отсюда вытекает также, что, кроме нравственной воли личности, ничто другое не может быть конечной целью и содержанием нравственного закона. Поскольку воля человека определяется нравственным законом, она признает себя независимой от всякого принуждения со стороны желаний (Zwang der Begierade), подчиненной лишь своему собственному внутреннему закону, т. е. автономной (ср. § 22). На этом именно и основывается ни с чем не сравнимое достоинство нравственной личности, которое лишь ее одну делает настоящим объектом нравственной воли и навсегда запрещает рассматривать ее как только средство, требуя, чтобы она всегда в то же время рассматривалась и как самоцель.

Последнее обоснование формулированного в этих положениях законодательства нравственной воли основывается на идее свободы. Идея эта не утверждает, что воля человека, рассматриваемая как явление во времени, представляет исключение из основного закона причинности, имеющего всеобщее значение для всего, что только совершается во времени; она утверждает лишь, что мы способны определять нашу волю идеей безусловного закона, т. е. что мы можем сознавать в отношении себя безусловное долженствование, как бы при этом ни были обусловлены естественными законами наше эмпирическое хотение и наши действия.

Но безусловное, в качестве высшей точки зрения обсуждения, допустимо и необходимо в практической области точно так же и в силу тех же оснований, как и в теоретической области (§ 21). Рассмотрение волевого действия с точки зрения безусловно «долженствующего быть» можно без всякого противоречия соединить с признанием его обусловленности естественными законами, так как безусловность непосредственно относится только к долженствованию, а хотения касается лишь постольку, поскольку самое сознание долга уже заключает в себе утверждение должного собственной волей. Так как, следовательно, мы необходимо оцениваем наше многообразно обусловленное фактическое хотение с точки зрения безусловного закона, а этот последний сознается нами все-таки как собственный последний закон самой воли, то мы необходимо рассматриваем нашу волю в одно и то же время с двух точек зрения: с одной стороны, как дающую себе самой закон (автономную) и постольку свободную, с другой – с точки зрения эмпирического представления о ней, как подчиненную естественному закону. Но для нас вполне достаточно только мыслить наше хотение автономным, для того чтобы именно благодаря этому признать самих себя подчиненными безусловному закону нравственности. И мысль эта не остается без практического применения, так как только на основании ее мы рассматриваем наше поведение как нравственно доброе или недоброе, должное или не должное и придаем такой оценке в сознании нашем реальное значение, а вместе с тем не лишены также способности согласовать с этим суждением наше поведение. В силу этой дедукции идеализм этики получает оправдание на основании того же самого принципа, как и идеализм критики познания, и притом в совершенном согласии с этим последним.

После того, как формальный принцип практического сознания установлен, поднимается вопрос: какова та материя, к которой его следует применять, и каким образом должно происходить это применение? Материей этой является опыт. В самом деле, всякое долженствование направлено на бытие, всякая воля – на осуществление. Но никакая другая действительность, кроме той, которая представляется в опыте, для нас недоступна и, следовательно, не может быть также и материей нашего хотения.

Необходимо поэтому указать определенную связь между законом идеи и законами опыта. Лишь при этом условии законы чистой этики могут служить основанием для второй обширной области науки – той именно, которую составляет наука о культуре (социология и история). Действительно, уже в построении самого опыта содержится общий момент тенденции, стремления или направления сознания от данного к неданному. Этот момент вообще проникает все сознание, как и весь ход и движение представлений, и является действительным основанием того, почему и теоретическое представление и познание сознаются нами как наша собственная деятельность; и в то же время он вообще отличает активную сторону познания от чисто спекулятивной. Самая низкая ступень активности есть чувственная активность, или влечение, – та ступень стремления, на которой оно не свободно, т. е. еще совершенно захвачено или порабощено объектом, непосредственно представляющимся чувствам. В силу одного этого еще нельзя, однако, пренебрегать чувственным влечением как таковым. Нравственная сила воли зависит также и от здоровой энергии физической жизни. Всякая человеческая работа требует привязанности к предмету, которая невозможна без энергии влечения, с полной силой направленной на него и как бы на некоторое время в него всецело переходящей. Вторая ступень есть активность хотения в строгом смысле этого слова, которое уже не связано всецело представляющимся ему всякий раз объектом, а стоит над ним, сравнивая, выбирая, принимая или отклоняя его, т. е. не просто и слепо повинуется влечению, но повелевает, не ждет от объекта определения своего направления, а, напротив, само определяет объект. Таким действием воли является уже само практическое суждение, твердое решение за или против. Свободная от сомнений определенность волевого решения есть в то же время первое условие энергии или деятельной силы, благодаря которым связанные с этим решением физические силы (Tribekräfte) устремляются в направлении, избранном практическим суждением. От воли вообще отличается в качестве третьей ступени разумная воля или практический разум. Ее особенность заключается в том, что она всякий выбор между эмпирическими объектами волевой деятельности направляет к единой конечной цели и, таким образом, всякое практическое суждение обосновывает на одном последнем принципе, который не может быть ничем иным, как принципом полного соответствия воли с самой собой, осуществляющегося благодаря строгому подчинению всякого частного решения воли – объективно общеобязательному закону хотения. Разумная воля тождественна, следовательно, с нравственной волей, т. е. с той, для которой определяющим основанием служит не какой-нибудь эмпирический предмет (материя), но чистый формальный закон хотения (согласие воли с самой собой с точки зрения общеобязательной нормы) (ср. § 25, п. 3, 4). Эмпирическая задача практического разума состоит поэтому в организации всего мира воли, т. е. в создании в нем гармонического единства через выяснение отношения всех частных решений воли к одной и той же последней цели: к идее добра или безусловного закона.