5. Так как Муциан и другие полководцы также подбивали его принять императорское достоинство, а войско громко объявило себя готовым идти против всякого его [313] противника, то он старался прежде всего обеспечить себе Александрию, ибо хорошо знал великое значение Египта для государства как поставщика хлеба для последнего. Владея этой страной, он надеялся низвергнуть Вителлия, если даже последний будет отстаивать свое господство силой, так как народ, если только из-за него подвергнется голоду, наверно, не захочет долго терпеть его. Находившиеся в Александрии два легиона он надеялся привлечь на свою сторону. Вместе с тем он рассчитывал найти в Египте оплот против непредвиденных несчастных случайностей; ибо со стороны материка эта страна едва доступна, а со стороны моря лишена удобных портов; на западе тянутся безводные пустыни Ливии, на юге ее замыкает Сиена, отделяющая ее от Эфиопии, и неудобные для плавания водопады Нила, на востоке, до Копта, ее омывает Красное море, а на севере береговая полоса до Сирии и так называемое Египетское море, не имеющее ни единого порта, служат ей защитительной стеной. Так защищен Египет со всех сторон. Длина его от Пелузия до Сиены составляет две тысячи стадий; но морем от Плинфины{51} до Пелузия{52} ехать приходится три тысячи шестьсот стадий. Нил судоходен до города Элефантина; отсюда же вверх плаванию препятствуют упомянутые уже водопады. Гавань в Александрии{53} даже в тихую погоду с трудом доступна, ибо въезд узок и проезжая дорога извивается в кривую линию между невидимыми подводными скалами. Левая сторона гавани прикрыта искусственными сооружениями; на правой находится островок Фарос с очень высокой башней, освещающей мореплавателям дорогу на триста стадий{54}, дабы они ночью, из-за трудностей въезда, могли остановиться в некотором отдалении. Этот маленький островок обнесен кругом высокими стенами и искусственными плотинами. Волнение, образующееся здесь от того, что волны с одной стороны разбиваются о плотину, а с другой отбрасываются назад противолежащими прибрежными строениями, делает этот водяной путь очень бурным и беспокойным, а въезд, еще вследствие его тесноты, опасным. Внутри же гавань, наоборот, совершенно безопасна и защищает пространство в тридцать стадий. В нее ввозится все, в чем страна нуждается для своих жизненных потребностей извне; с другой стороны, излишек ее собственных продуктов оттуда развозится по всему свету.
6. Вполне понятно поэтому почему Веспасиан для укрепления своей власти стремился заручиться этой страной. Немедленно написал он наместнику Египта и Александрии, [314] Тиберию Александру, изобразил ему преданность войска и как ему, принужденному принять на себя тяжесть правления, приятно будет воспользоваться его помощью и содействием. По прочтении этого письма Александр приказал легионам и народу присягнуть на верность Веспасиану. Они повиновались с радостью, так как достоинства Веспасиана были им хорошо известны по его делам на близком к ним театре войны. Александр, которому досталась такая важная роль при возвышении Веспасиана{55}, начал теперь готовиться к тому, чтобы достойным образом встретить его. С неимоверной быстротой весть о новом императоре разнеслась на Востоке. Каждый город устраивая празднества с жертвоприношениями по случаю полученной доброй вести и в честь нового императора. Легионы в Мёзии{56} и Паннонии{57}, которые незадолго до этого восстали против дерзкого Вителлия{58}, теперь большей радостью принесли присягу на верность Веспасиану как своему императору. Сам Веспасиан выступил из Кесарии и отправился в Берит, где со всей Сирии и других провинций ожидали его многие посольства, вручившие ему от всех городов венки и приветственные адресы. И Муциан, правитель Сирии, также явился и доложил ему о преданности населения и покорности города.
7. Так как все шло навстречу желаниям Веспасиана и обстоятельства почти вполне складывались в его пользу, то ему пришло на ум, что не помимо божественного предначертания он взялся за кормило правления и что владычество присуждено ему высшей судьбой. Среди многочисленных других знамений{59}, предвещавших ему господство, он вспомнил тогда и слова Иосифа, который еще при жизни Нерона осмелился величать его титулом императора (III, 8, 9). Он ужаснулся, когда вспомнил, что этот человек содержится у него еще в оковах, созвал поэтому Муциана с остальными полководцами и друзьями, охарактеризовал перед ними, во-первых, энергичный характер Иосифа и как последний воевал с ним под Иотапатой, рассказал затем о его пророчестве, которое он тогда принимал за выдумку, навеянную страхом, и которое, однако, как показали время и факты, исходило от Бога. «Было бы грешно, – продолжал он, – если бы этот человек, предсказавший мне господство и сделавшийся выразителем воли Бога, продолжал бы оставаться в положении военнопленника и по-прежнему влачил бы кандалы». После этого он приказал призвать Иосифа и освободить его от оков. Эта признательность, проявленная Веспасианом к чужому, послужила для [315] самих полководцев указанием на лучшее будущее. Тит же, стоявший возле своего отца, в это время сказал: «Было бы справедливо, отец, если бы вместе с оковами снять с Иосифа также и позор: если вместо того, чтобы развязать его от цепей, мы разрубим последние, тогда это будет равносильно тому, как будто он их никогда не носил». Таков именно обычай по отношению к тем, которые невинно были подвергнуты оковам. Император дал на это свое согласие: подошел слуга и разрубил цепи. Таким образом восстановлена была честь Иосифа в благодарность за его пророчество, и отныне стали относиться с доверием к его словам в вопросах о будущем.
Глава одиннадцатая
После поражения и смерти Вителлия Веспасиан отправляется в Рим, а сын его Тит отправляется в Иерусалим.
1. Распустив посольства и разделив наместничества по заслугам и достоинствам, Веспасиан отправился в Антиохию и, обдумывая здесь, куда ему прежде всего направиться, пришел к решению, что римские дела для него важнее похода в Александрию, так как в этом городе он был уверен, между тем как Рим был волнуем Вителлием. Ввиду этого он послал Муциана в Италию во главе значительной армии из конницы и пехоты. Так как дело происходило зимой, то Муциан не решался ехать морем и повел свое войско сухим путем через Каппадокию и Фригию.
2. В то же время Антоний Прим{60}, бывший тогда правителем Мёзии, поднялся оттуда с третьим легионом, чтобы также напасть на Вителлия. Последний выслал против него с многочисленным войском Цецинну, о котором он, вследствие победы его над Отоном, был высокого мнения. Скорым маршем Цецинна выступил из Рима и столкнулся со своим противником у Кремоны в Галлии – пограничного города Италии. Убедившись здесь в силе и прекрасной организации неприятельского войска, он не отважился на сражение и, считая также обратное отступление опасным, решился на измену{61}. Он собрал подчиненных ему центурионов и трибунов и старался склонить их на переход к Антонию, умаляя в их глазах могущество Вителлия и возвышая, напротив, [316] силы Веспасиана. «Один, – сказал он, – имеет только титул властелина, а другой – силу. Лучше всего будет поэтому, если они из нужды сделают доброе дело, и так как с оружием в руках они неминуемо будут побеждены, то пусть добровольным решением предупредят опасность. Веспасиан в состоянии будет и без них покорить себе то, что ему еще осталось, Вителлий же и при их помощи не сумеет отстоять даже и то, что уже имеет».
3. Многими подобными увещаниями он их склонил и вместе со всем своим войском перешел к Антонию. Но в ту же ночь солдатами овладело раскаяние, да и страх перед тем, кто их послал и который мог еще оказаться победителем. С обнаженными мечами они напали на Цецинну и хотели убить его; и они бы это сделали, если бы трибуны на коленях не вымолили его спасения. Но они согласились только оставить его в живых и заключили его в кандалы, как изменника, намеревавшись послать его к Вителлию. Как только узнал об этом Прим, он приказал трубить о выступлении и повел своих людей вооруженными против отпавших. Последние приняли сражение, но после краткого сопротивления показали тыл и бежали к Кремоне. Тогда Прим своими всадниками отрезал им вход, перебил большую часть тех, которых оцепил, вместе с остальными вторгся в город и отдал его солдатам на разграбление. Много чужих и туземных купцов погибло тогда{62}, как и все войско Вителлия, состоявшее из 30200 человек. Впрочем, и Антоний потерял из своего мёзийского легиона 4500 человек. Цецинну он приказал освободить от оков и послал его к Веспасиану для сообщения ему этих событий. Последний милостиво принял его и нежданными почестями покрыл позор его измены.
4. Известие о приближении Антония вселило также мужество Сабину в Риме: он привлек на свою сторону войска, сосредоточившие в своих руках охрану города, и ночью же занял ими Капитолий. Когда наступило утро, к нему еще примкнули многие знатные граждане, в том числе также и сын его брата – Домициан, на котором главным образом строили надежду на победу. Прим не особенно беспокоил Вителлия, но участники восстания Сабина наполнили его гневом. Жестокий по природе и жадный к благородной крови, он приказал приведенному им в Рим войску взять приступом Капитолий. Штурмовавшие, равно как и сражавшиеся из храма, совершили много подвигов храбрости, но германцы, в конце концов, благодаря своему численному превосходству, овладели холмом. Только Домициан и с ним многие [317] знатные римляне каким-то чудом спаслись, все же остальная масса была разбита наголову; Сабин был приведен к Вителлию и казнен, а храм, после того, как солдаты разграбили находившиеся в нем священные приношения, был предан огню{63}.
Только на один день позже прибыл в город Антоний со своим войском; отряды Вителлия стали против него и дрались в трех пунктах города, но были совершенно разбиты. Шатаясь от вина, подобно человеку, перед гибелью своей насытившемуся за обеденным столом, Вителлий вышел из своего дворца, но был схвачен чернью, которая поволокла его по улицам и, вдоволь наглумившись, убила его в самом Риме{64}. Он царствовал восемь месяцев и пять дней. Живи он больше, империи, кажется, не хватило бы для его обжорства{65}.
Прочих убитых насчитано было свыше пятидесяти тысяч. Это произошло в третий день месяца апеллая. Через день вступил Муциан со своим войском и прежде всего приказал людям Антония прекратить убийства, ибо последние обыскивали дома и продолжали еще убивать солдат Вителлия и многих граждан из его приверженцев, не делая, впрочем, в своем ожесточении строгого разграничения. Затем он представил народу Домициана в качестве правителя до прибытия его отца. Граждане, освобожденные теперь от всякого страха, радостно провозгласили Веспасиана императором и праздновали его возвышение одновременно с падением Вителлия{66}.
5. Прибыв только что в Александрию{67}, Веспасиан получил эти радостные известия из Рима. В то же время явились посольства с приветствиями со всех частей покорного ему мира; город – второй по величине после Рима – был тесен для нахлынувших масс людей. И вот теперь, когда его власть была признана повсюду и Римское государство неожиданно спасено, Веспасиан опять обратился к не оконченной им еще задаче в Иудее. Сам он готовился в конце зимы ехать в Рим{68}, вследствие чего он быстро закончил свои дела в Александрии, для завоевания же Иерусалима он послал своего сына Тита с отборным войском. Последний отправился сухопутьем до Никополиса, двадцать стадий от Александрии, пересадил здесь войско на корабли и плыл по Нилу до города Тмуиса, Мендесского округа{69}. Высадившись в этом месте, он пошел сухопутьем вперед и устроил стоянку возле городка Таниса. Вторую ночную стоянку он имел в Ираклеополе, а третью – в Пелузии. Здесь он отдохнул два дня; на третий день он перешел через пелузийское [318] устье Нила; весь день шел по пустыне и остановился у храма Зевса Касийского{70}, на следующий день – у Остракины, безводной местности, жители которой привозят себе воду извне. После этого он отдохнул еще в Ринокоруре, достиг затем четвертой станции, Рафии, первого сирийского города, в пятый раз разбил лагерь под Газой, в следующий – под Аскалоном, отсюда двинулся в Ямнию, затем – в Иоппию, а из Иоппии – в Кесарию, куда он намеревался стянуть и остальные военные силы. [319]
Пятая книга
Глава первая
О междоусобицах в Иерусалиме и происходивших из-за этого в городе бедствиях.
1. После того как Тит прошел указанным путем пустыню между Египтом и Сирией, он прибыл в Кесарию, где прежде всего хотел привести в порядок свое войско. В то время как он в Александрии помогал своему отцу укрепить новое, Богом дарованное ему господство, смуты в Иерусалиме еще более разрослись, и образовались три партии, обратившие свое оружие друг против друга, что, пожалуй, в несчастьи можно было бы назвать счастьем и делом справедливости. Враждебные действия зелотов против народа, носившие в себе начало падения государства, подробно описаны выше, от самого возникновения до их гибели. Не без справедливости можно назвать это состояние мятежом в мятеже, который, подобно взбесившемуся зверю, из-за отсутствия питания извне начинает раздирать собственное тело.
2. Элеазар, сын Симона, тот самый, который прежде побудил зелотов отделиться от народа в храм{1}, как бы из негодования против жестокостей, совершаемых изо дня в день неистощимым в своей кровожадности Иоанном, в действительности же потому, что ему было невыносимо подчиняться восставшему против него тирану, помышляя сам о единовластии и стремясь к господству, – этот Элеазар основал отдельную партию, привлекши к себе из влиятельных лиц Иуду, сына Хелкии, и Симона, сына Эзрона, к которому присоединился еще Эзекия, сын Хобари, человек небезызвестный, а каждый из них в отдельности увлекал за собой немалое количество зелотов. Они заняли внутреннее пространство храма и над священными воротами, на виду Святая Святых, водрузили свое оружие. Обилие [320] жизненных припасов укрепляло их дух, ибо жертвенные даяния доставляли этим людям, считавшим все дозволенным, избыток во всем; но они были озабочены малочисленностью своих сил, а потому, сложив оружие на означенном месте, оставались в покое. С другой стороны, преимущество Иоанна над ними в превосходстве сил терялось позицией, которую он занимал, ибо враги стояли над его головой, а потому он не мог нападать на них без опасности для себя. Однако ожесточение не давало ему покоя: терпя больше вреда, чем сам причинял Элеазару, он все-таки не переставал нападать; беспрестанно повторялись вылазки, а перестрелка продолжалась беспрерывно. Все места храма были осквернены убийствами.
3. Симон, сын Гиоры, тот тиран, которого народ в своем отчаянии призвал к себе на помощь и который имел в своих руках Верхний город и большую часть Нижнего, еще с большей настойчивостью напирал теперь на людей Иоанна, подвергавшихся нападению также и сверху. Симон же производил свои нападения снизу, находясь по отношению к Иоанну в таком же положении, в котором последний находился по отношению к тем, которые стояли выше его. Иоанн, теснимый с двух сторон, так же легко терпел потери, как легко наносил их сам, ибо насколько он благодаря своей позиции был сильнее Симона, настолько же он был слабее Элеазара. Нападения снизу он мог легко отражать руками; против тех же, которые сражались с высоты храма, он защищался машинами. В его распоряжении находилось немало катапульт, каменометен и других метательных машин{2}, которыми он не только поражал врагов, но и убивал многих, приносивших жертвы. Хотя они в своем безумии позволяли себе всякие бесчинства, все же они впускали в храм желающих жертвовать, ограничиваясь лишь обыском последних; причем коренные жители обыскивались более строго, чем чужеземные иудеи. Но когда иудеи своими просьбами обезоруживали их жестокосердие и вступали в храм, то здесь они падали жертвами царившей междоусобицы, ибо стрелы силой машин долетали до жертвенника и храма и попадали в священников и жертвоприносителей. Многие, поспевшие из дальних стран ко всемирно известному и священному для всех людей месту, падали перед своими жертвами и своей кровью смачивали алтарь, высоко чтившийся всеми эллинами и варварами. Тела туземцев и чужих, священников и левитов лежали, смешавшись между собой, и кровь от этих различных трупов образовала в пределах святилища настоящее озеро. [321] Испытал ли ты, несчастнейший из городов, нечто подобное от римлян, которые вступали в тебя, для того чтобы тебя очистить от гнусных поступков твоих собственных детей? Ибо божьим городом ты уже перестал быть и не мог больше быть после того, как ты сделался могилой твоих собственных граждан и когда ты храм превратил в кладбище для жертв, павших в междоусобной борьбе. Быть может, ты когда-нибудь опять возродишься, если ты умилостивишь Бога, который разрушил тебя! Однако долг историографа повелевает подавить в себе чувство горести, ибо здесь не место для личной скорби, а для описания событий. Я прослежу поэтому дальнейшее развитие восстания.