Во-вторых, что касается роли элиты. На мой взгляд, правы те, кто говорит, что элита сформировала большие теневые финансовые ресурсы и захотела их легализовать. Но они преувеличивают значение этого фактора. Да, действительно у нас большинство олигархов — это дети, племянники или какие-то ближайшие родственники бывших партийных и хозяйственных воротил. Но более важным фактором, на мой взгляд, было то, что общество на протяжении двух поколений жило в бесконфликтной среде. Поколение ветеранов — участников Великой Отечественной войны стало сходить с активной жизненной сцены, они стали переходить в пенсионный возраст в 1980-1990-х годах, а их дети уже в 1950-1960-е годы жили по логике Гегеля на отрицании отрицания. И внуки во многом прошли через школу хиппи, через школу диссидентствующей фронды. Это была фронда, а не попытка реально что-то изменить, это была попытка противопоставить себя, свою якость. Они думали, что мир дан во веки веков, что безоблачное небо всегда безоблачно, что все войны происходят где-то далеко, их невозможно было представить в наших домах…
И вот это благолепие привело к тому, что общество оказалось не готово к испытаниям. Расслабление, которое произошло в общественном сознании, сыграло злую шутку с обществом. Неумение мобилизоваться и отразить угрозу — вот что произошло. А в это время, время отсутствия мобилизации в обществе, на нескольких ключевых постах оказались агенты влияния другой цивилизации или просто политические ничтожества. Это решило всё. Стало последней точкой.
Д. В. Лобанов: Давайте перейдем к персоналиям. Ваше мнение о роли в этих трагических событиях таких фигур, как Горбачев, Яковлев и Ельцин?
С. Н. Бабурин: На мой взгляд, все фигуры очень яркие. Вот Александр Николаевич Яковлев. Это же, бесспорно, одна из уникальных фигур в нашей истории. Парадокс ведь в том, что человек, отвечавший за чистоту марксистко-ленинской идеологии, руководивший разгромом русских националистов, якобы посягавших на святые марксистские основы, отрицавший патриотизм как таковой, потому что его якобы нельзя было совместить с интернационализмом, теперь вдруг оказался еще и демократом. Представьте себе, если бы в апреле 1945 года Геббельс вдруг сообщил, что он, вообще-то, всю жизнь боролся против фашизма и стал лидером антифашистского сопротивления в Европе и в Германии. А разве не то же самое, когда член Политбюро и секретарь ЦК КПСС, отвечавший за идеологию, которая была у нас марксистко-ленинской и коммунистической, вдруг теперь стал крушить всё коммунистическое и советское. Абсолютно то же самое. Не знаю, Бог ему судья, потому что ведь всё-таки, кажется, Яковлев был фронтовик… Его эволюция уникальна и для меня загадочна.
Более простая ситуация с Горбачевым и Ельциным. Это классические, стандартные представители партийной советской номенклатуры. Причем бесспорно, что с точки зрения организационных навыков, харизматических и лидерских качеств, конечно, Ельцин превосходил Горбачева. Как и многие, кстати, в Политбюро. Ведь если говорить серьезно, то лишь конкуренция среди высших руководителей СССР и их взаимное нежелание, чтобы какой-то их противник оказался вдруг на первой позиции, привела к этому псевдокомпромиссу, когда Громыко выдвинул Горбачева на пост Генерального секретаря. И ведь не до конца исследована еще ситуация, когда нескольким, точнее — трем ключевым членам Политбюро организовали неприсутствие на этом первом заседании Политбюро после смерти Генсека. Щербицкому не дали самолета долететь до СССР, задержали Кунаева, создали объективные причины, чтобы не всплыла кандидатура того же Романова, который считался на Западе слишком державным и слишком несговорчивым.
Я не считаю, что Горбачев изначально был врагом. Когда он позже в Стамбуле сказал, что всю жизнь мечтал развалить КПСС, он задним числом лгал. Даже самому себе. Я убежден, что это был мелкий корыстный партийный чиновник, который просто конъюнктурно делал карьеру, который умел угождать, принимая на Кавказских Минеральных Водах почетных гостей и отдыхающих из ЦК КПСС. И своим гостеприимством потихоньку, потихоньку вошел к ним в доверие. А затем он просто не исправился. Он просто захотел всем нравиться, захотел войти в доверие на Западе и попал там под некое серьезное влияние своих переговорщиков. Это привело к тому, что он стал себя считать уже не лидером партии, а лидером нации. И перестал считаться с партийным руководством, единолично приняв решение о ликвидации Варшавского договора и Совета экономической взаимопомощи.
Причем его тупость и глупость проявилась даже в том, что он ничего не пытался получить взамен как компенсацию. Даже за объединение Германии. Помните, как он сказал Колю в ответ на его вопрос о будущем ГДР, что будущее ГДР — это дело самих немцев? Коль, в отличие от Горбачева понимавший, что такое геополитика, тогда остановил дальнейший разговор, чтобы уточнить, правильно ли ему перевели, будто будущее двух Германий — это дело самих немцев. На что Горбачев, даже не потрудившись задуматься, сказал: «Да, правильно». Ну, он же демократ, он же допустил: мол, решайте сами.
Уже через два часа мировые агентства эту новость назвали новостью столетия. А ещё через несколько часов — и это только один из примеров — послы Франции, Великобритании и США были у посла Советского Союза в Берлине с вопросом: «Вы что делаете? Вы понимаете, что объединенная Германия разрушает весь миропорядок в Европе?». На что наш посол, уже проинструктированный из Москвы, ухмыляясь, сказал: «Но вы же всегда выступали за объединение Германии». На что те ответили: «Ну да. Но мы надеялись, что вы на это никогда не пойдете».
И ведь то же самое произошло, когда на Мальте в беспрецедентной ситуации, не взяв с собой даже переводчика, Горбачев пошел на встречу с американским президентом. А американский президент был не один. И, как позднее рассказал бывший Госсекретарь США Бейкер, который там присутствовал, Горбачев сообщил американцам, что им принято решение, вернее, он тогда сказал: «руководством Советского Союза»… Но нам-то теперь известно, что руководство Советского Союза об этом даже не знало. Так вот, он заявил, будто принято решение ликвидировать Варшавский договор, распустить его. Американцы, для которых эта тема была абсолютно неожиданной, обмерли, потому что, как Бейкер потом признавался, они стали судорожно думать, а что же им теперь делать с НАТО. Ведь если скажут, что надо ликвидировать НАТО, придется, возможно, на это пойти. И на уточняющий вопрос американского президента: «А какие условия?», щедрый Горбачев, не задумавшись, ответил: «Никаких условий».
Лидер могучей державы, отвечающий за судьбы миллионов, так вести себя не мог.
В отличие от Горбачева Ельцин был человеком, мировоззрение которого сводилось только к ощущению власти. Он был властным лидером КПСС в Свердловске. Не случайно именно он снес дом Ипатьева, хотя указания о сносе давались и его предшественникам. Но никто из них этого не сделал. А Ельцин, рьяно доказывая, что он решительный и волевой, снес. И я, будучи хорошо знаком с ним по политической жизни в 1990-х годах, всегда восхищался его звериной интуицией. Потому что он мог уходить в глухие запои, когда атмосфера была тихая и спокойная, но мобилизовываться, когда его загоняли в угол и когда он понимал, что его власти приходит конец. И как та крыса, загнанная в угол, он бросался в атаку, причем в атаку эффективную.
И Ельцин ведь не был предателем. Он был только разрушителем. Для него понятие «геополитика» все же что-то значило… Он, конечно, не был таким разбрасывателем, как Горбачев. Хотя и он! Горбачев в 1990 году, а Ельцин осенью 1991 года предпринимали попытку отдать Южные Курильские острова Японии. Я горжусь тем, что ельцинскую попытку удалось отменить во многом благодаря моим усилиям. Поэтому, если говорить о таких людях, их вклад в разрушение Советского Союза очень большой. Это тот субъективный фактор в истории, который порой порождает объективные обстоятельства.
Д. В. Лобанов: 1991 год я прекрасно помню, мне тогда было 23 года. И уже с лета, точнее, с августовских событий, чувствовалось ощущение какой-то катастрофы. Было ощущение, что страна катится куда-то под откос. А завершилось всё в декабре. А как Вы пережили эти события?
С. Н. Бабурин: Честно говоря, для меня самая тяжелая психологическая атмосфера, ощущение тупика — это осень 1990 года. Просто и образование, и понимание процессов, и их ощущение мне говорило о том, что мы оказались в какой-то сюрреалистической ситуации. Что все шаги, которые предпринимаются Союзным руководством, делаются невпопад и неудачно. А руководство Российской Федерации взяло курс на разрушение СССР любой ценой. Тогда и сложилось мое политическое мировоззрение, хотя изначально я был сторонником перемен, в чем-то даже склонным поддержать Ельцина. У меня не было обязательств перед избирателями голосовать за Ельцина во время выборов Председателя Верховного Совета, потому что половина моих избирателей были поклонниками Ельцина, а половина — противниками. У меня была свобода рук. Я так и говорил во время избирательной компании, что буду решать, когда познакомлюсь с его программой. И когда я с ней познакомился, когда увидел, как действует Горбачев и горбачевская команда, я поддержал Ельцина на выборах Председателя Верховного Совета РСФСР, потому что нужно было ломать бюрократические схемы. Он, конечно же, сломал гораздо больше. Но это было уже потом.
Правда, у нас уже в тот момент, в 1990 году, стало складываться впечатление, что Горбачев и Ельцин выступают как сиамские близнецы, что между ними есть определенная согласованность в действиях. Потому что Горбачев какими-то очень важными акциями против Ельцина не давал упасть его рейтингу, постоянно возвращал внимание и доверие людей к Ельцину, потому что аллергия на самого Горбачева, на дееспособность Союзных органов власти нарастала с каждым месяцем и с каждым днем. И потому для меня осень 1990 года, когда прошли уже судьбоносные голосования в Российском Верховном Совете об отказе от Союзных налогов, об одноканальной налоговой системе, о том, чтобы все предприятия, находящиеся на территории РСФСР, взять под руку РСФСР и так далее, была очень тяжелой. Иной раз я оказывался при голосовании в полном одиночестве. Помню, что осенью 1990 года, один из всего Верховного Совета проголосовав «против», я даже вышел к микрофону и, объясняя, почему я это сделал, спросил депутатов: «Вы что делаете? Вы понимаете, что вы разрушаете наше общее государство?».
С. Н. Бабурин и В. И. Севастьянов
Именно поэтому осенью 1990 года, когда мы стали объяснять «Коммунистам России» и фракции «Демократическая Россия», что, пока они спорят о капитализме и социализме, разрушается страна, мы создали фракцию «Россия». И мы стали говорить о том, что нужен третий путь. И ведь не случайно в нашу фракцию вошли и члены партии, и беспартийные, и монархисты — рождающееся в тот момент политическое течение. Это была реальная сила, которая могла повлиять на события. Но нашлись советники у Ельцина, которые очень серьезно это восприняли. И уже на другой день после провозглашения фракции «Россия» два моих соруководителя, Волкогонов и Степашин, были приглашены к Ельцину и после длительной беседы, выйдя оттуда, заявили, что они создают другую фракцию — «Левый центр». Дескать, пусть «Россия» будет правым центром, а мы будем левым. Вот таким образом ельцинской команде удалось раздробить третью альтернативную силу и разбить центр на несколько частей — на лояльных Ельцину и нелояльных.
Что касается 1991 года, то 1991 год стал для нас в чем-то годом мобилизации. Это произошло уже весной, когда Ельцин своим ночным вояжем в Прибалтику, подписанием соглашений между РСФСР и Литвой, Эстонией, Латвией стал впервые от имени Российской Федерации проводить антисоюзную политику на уровне союзных республик. Меня потом ведь официально обвинили, будто это я навел Ельцина на мысль о том, что ему надо становиться президентом. А дело было так. Когда мы на Чрезвычайном заседании обсуждали, что делать с его антисоюзными демаршами в Прибалтике, я действительно взял слово и объяснил большинству парламентариев: «А что вы беспокоитесь? Кто такой Председатель Верховного Совета при подписании этих документов? Это не президент, это спикер парламента, у него нет никаких полномочий во внешней политике. Поэтому бумаги, которые подписаны, — это бумажки, не имеющие юридического значения. Это политические декларации, но не юридические документы. Потому что Председатель Верховного Совета РСФСР не имеет полномочий подписывать договоры». И именно после этого был взят курс Ельциным на учреждение в РСФСР поста президента.
А ведь еще осенью 1990 года на Втором Съезде народных депутатов именно я помешал Ельцину провести решение о том, чтобы он получил президентские полномочия как чрезвычайные, даже не будучи избранным, или чтобы его избрали президентом прямо на Съезде. Его вполне устраивал тот путь, который перед тем прошел Горбачев, став Президентом Советского Союза на Съезде народных депутатов СССР. Это потом он стал упрекать Горбачева, что тот поступил не демократично. На самом деле демократические принципы его мало волновали. Ему важен был результат. И поэтому август был временем вопиющей провокации. Мало кто знает, и не хотят признавать даже, что на 20 августа действительно было назначено подписание Союзного договора, который означал убийство Советского Союза. Нам удалось добиться, чтобы 19 августа собралась Комиссия по Союзному договору РСФСР из числа народных депутатов, которую формально возглавлял Ельцин. Но мы приняли решение (это была уже и позиция Верховного Совета) о сохранении СССР, о его реорганизации, но сохранении, и о подписании Союзного договора. Но не такого, но не разрушения его путем превращения в конфедерацию. И потому 20 августа у Ельцина не было полномочий подписывать Союзный договор.
Поэтому 19 августа было воспринято многими из нас, как закономерный итог, но какой-то путаный. Я имею в виду выступление, создание ГКЧП. Для нас это вообще был какой-то фарс. Провозглашены правильные цели, но ничего не делалось для их достижения. В результате все мы оставались статистами и зрителями. Весь народ и даже парламенты. Ошибкой было со стороны Верховного Совета СССР, что они не собрали немедленно Съезд народных депутатов СССР. А вот Российский парламент собрали. Во избежание недоразумений, Верховному Совету выключили электронную систему голосования и заставили голосовать руками, чтобы всё было подконтрольно, и никакой демократии. Вообще, августовский фарс и последующее разрушение СССР — это действительно государственный переворот, но отнюдь не со стороны ГКЧП, а, конечно же, со стороны Верховных Советов, прежде всего РСФСР, а потом и других Союзных Республик.
И я абсолютно убежден: убегание Украины, кто бы что сегодня ни говорил, было вызвано не желанием украинского народа выйти из СССР, а желанием украинского народа отмежеваться от этого Ельцина и его банды. И желанием Кравчука и его команды спасти свои шкуры после того, как они поддержали ГКЧП, за что Ельцин хотел с ними расправиться. И они предпочли провести референдум о независимости, также манипулируя словом «независимость», лишь бы остаться самим в политике и не попасть под диктатуру команды Ельцина.
Ну, а декабрь 1991 года, Беловежье — это был уже просто ужасный конец… Но я всегда выступаю за то, что ужасный конец лучше, чем ужас без конца. И те же самые ратификации Беловежских соглашений… Сегодня невозможно даже представить нынешнему молодому поколению атмосферу, в которой это происходило. Невозможно представить то чувство безысходности, то чувство бессилия, которое охватило тогда миллионы людей. Ведь, действительно, ну ладно, собрались три мужика, которые там изрядно выпили в Вискулях и подписали это соглашение, ну ладно, депутаты могли оказаться подконтрольны или растеряны, но ведь не только миллионы, хотя бы тысячи людей, и то не вышли на улицы в знак протеста. Потому что было вот это чувство отчаяния и безысходности, чувство неверия в Горбачева и Союзное руководство, которое он возглавлял.
Тем более что после августа всех решительных людей в горбачевском руководстве либо отправили в «Матросскую тишину», либо просто выкосили на пенсию или в отставку. И остались только те, которые боялись за свои кресла, остались только те, которые изображали доверие к демократическому курсу Ельцина. Что, разве мы не видели их всех? И поэтому мне даже членов своей фракции не удалось убедить не голосовать за эти Беловежские соглашения.