Гуля дружила с дядей Опанасом. Она носила ему из дому табачок, писала под его диктовку письма внукам в Полтаву. Но не за это любил и уважал её старик, а за то, что она была «розумна дивчина». Уж если возьмётся за какое дело, так нипочём не бросит.
Дядя Опанас уже сорок лет работал при школе, и школьная жизнь со всеми радостями и неурядицами заменила ему семью и дом. Он берёг школьные карты, хранил ключи от всех кабинетов и особенно любил присутствовать в физическом кабинете, когда преподаватель ставил опыты. Нередко случалось, что у преподавателя что-то не ладилось во время опыта. И тогда на помощь приходил дядя Опанас. Он уверенно брал своими старческими, дрожащими руками прибор, вертел его перед глазами и почти всегда в конце концов находил причину неудачи.
— Ось тут подкрутимо, щоб в притирочку, всё и буде справне, Микола Петрович. Ось, бачите?
И всё шло на лад: горело, кипело, искрилось и клокотало как полагается.
— Дядя Опанас, — сказала Гуля, положив руку ему на плечо, — я давно хотела у вас спросить. Как это так? Вы ведь физику не проходили, а опыты ставите лучше иной раз, чем сам Николай Петрович.
— А як же? — спокойно ответил дядя Опанас, скручивая из бумажки цигарку. — Вин же теорехтетик, а я ж прахтетик. Зрозумила?
— Эге, — сказала Гуля, пряча улыбку. — А скажите дядя Опанас, и Николай Петрович строго экзаменует? Я ему ни разу ещё не сдавала.
— От побачишь, — загадочно сказал дядя Опанас и лукаво поглядел на Гулю.
Гуля тревожно вздохнула и соскочила с подоконника.
«Скорей бы уж!» — думала она, прохаживаясь по коридору.
Хлопнула входная дверь. Навстречу Гуле торопливо шла Надя. Она была по-прежнему нарядна, но волосы её были причёсаны кое-как и кружевной воротничок завернулся внутрь.
— Я погибла… — прошептала Надя, как умирающая. — Завалюсь, вот увидишь — завалюсь!
И она быстро принялась перелистывать растрёпанный и разрисованный вдоль и поперёк учебник физики.
— Понимаешь, не везёт всё время… приметы ужасные… Кошка перебежала дорогу… Ни одного горбатого не встретила… Как нарочно! Моё счастливое голубое платье в стирке! А тут ещё бабушка!.. Я так просила её окунуть палец в чернила, а она — ни за что!
— Бабушка? В чернила? А зачем это?
— Как зачем?! Ты не знаешь? — удивилась Надя. — Это замечательная примета. Если кто-нибудь у тебя дома держит палец в чернилах, пока ты держишь экзамен, ты непременно выдержишь на «отлично». Ну, в крайнем случае на «хорошо».
Гуля расхохоталась, и от этого ей сразу стало легко и спокойно.
— Бедная твоя бабушка! — сказала она. — Ты бы ещё попросила её выкупаться в чернилах.
— Тебе всё смех! Вот провалишься сама, так не будешь смеяться! — обиженно сказала Надя и отошла к другому окошку, у которого уже собралась целая компания школьников.
Едва только Надя подошла к ним, вся компания затараторила, загудела, зашевелилась.
Дядя Опанас хмуро, исподлобья взглянул на ребят. Потом взял в руки колокольчик. И, не говоря ни слова, так яростно встряхнул им, что все невольно вздрогнули и оглянулись.
— Гулька! — закричала Надя. — Будешь подсказывать? Умоляю!
Дядя Опанас бросил на Надю взгляд, полный презрения, и снова затрезвонил.
Ребята разбежались по классам. Из учительской вышли вереницей учителя — свои и незнакомые. Негромко переговариваясь, они прошли по опустевшему коридору. Двери классов одна за другой закрылись. Начались экзамены.
Стрелки круглых стенных часов в коридоре уже приближались к двенадцати. А в притихших классах всё ещё решалась судьба школьников: кто перейдёт, кто останется. За стеклянными матовыми дверями царила та напряжённая, торжественная тишина, которая всегда бывает в дни экзаменов.
По коридору ходил только дядя Опанас.
Но вот дверь из девятого класса «Б» неожиданно распахнулась, и в коридор высыпала толпа учеников и учениц. Взволнованные, ещё не остывшие от тревожного возбуждения, они наперебой рассказывали дяде Опанасу и друг другу, кто на чём «выехал» или «срезался».
В пустом классе на последней парте сидели Надя и Гуля. Надя вытирала надушенным и мокрым от слёз платочком глаза и нос. А Гуля говорила ей:
— Ну ладно, перестань. Вот возьмёшься как следует и к осени всё пересдашь. За лето много успеть можно.
— За лето? — всхлипнула Надя. — Это летом-то физикой заниматься?
И она зарыдала ещё громче.
— Да я тебе помогу! — сказала Гуля.
— Поможешь! — вздохнула Надя. — Зачем тебе-то этой скукой заниматься, когда у тебя «отлично»!
В класс вошёл дядя Опанас с тряпкой в руке. Он вытер доску, на которой ещё оставались следы каких-то формул, открыл окна в классе, поставил на место учительский стул.
Потом он посмотрел на плачущую Надю и сказал не то сочувственно, не то укоризненно:
— От до чого хвизика дивчину довела!
ВНИЗ ПО ТЕЧЕНИЮ
Самый трудный экзамен остался позади, и Гуля разрешила себе один вечер не заниматься и отдохнуть.
После обеда она поехала к Днепру.
Получив на водной станции байдарку, Гуля оттолкнулась от берега, уселась поудобнее и взялась за весло.
«Поеду вниз по течению, — решила она, — будет легче грести».
И, слегка опираясь на весло, Гуля отчалила. От лодки побежал кудрявый след. Острые верхушки тополей закачались в воде. Лодка легко поплыла.
Зелёные берега быстро уходили назад. Песчаный пляж у самого берега казался теперь узенькой жёлтой полоской. Дышать стало легко и привольно.
«Всю жизнь смотреть бы на Днепр, — думала Гуля, — ничего нет на свете лучше!»
Она оглянулась назад. Город исчезал в предвечернем тумане.
«Ого, как далеко я уже отплыла! Километра на два, а то и больше. Не пора ли домой?»
Гуля налегла на весло, чтобы повернуть, но течение противилось. Оно снова поставило лодку кормой к городу и понесло её дальше, вниз по Днепру.
Гуля напрягла все силы. Лодка не поддавалась. Её несло всё дальше и дальше, туда, куда хотела река.
От того, что Гуля давно не гребла, и от сильного напряжения у неё заныли плечи, руки, спина.
«Дура! Вот дура! — ругала сама себя Гуля. — Куда же это я заехала на ночь глядя! Чего доброго, этак меня до самого гирла дотащит, если только не перевернёт».
Днепр разыгрался. Ветерок к вечеру становился всё сильнее и упрямее. Поблизости не видно было ни хаты на берегу, ни лодки на воде. Помощи ждать было неоткуда. А темнота всё густела.
Закусив губу, Гуля изо всех сил боролась с Днепром. То она одолевала, то он брал верх.
«Нет, — подумала Гуля, — из этого толку не выйдет у меня уже и руки не держат весло. Отдохнуть надо!»
И она, перестав бороться с рекой, положила весло. Днепру как будто этого только и надо было. Легонько покачивая, понёс он лодку с Гулей, куда нёс всё, что попадало в его воды, — вниз и вниз.
«Ничего, ничего, далеко не унесёшь! — говорила Гуля. — Вот отдохну немного, а тогда опять поборемся!» И, впомнив знакомую и любимую с детства песню, она запела:
От этих красивых и смелых слов, а может быть, и от звука своего голоса, такого молодого и звонкого, ей стало спокойнее.
Через несколько минут она почувствовала, что руки у неё отдохнули и плечи расправились. Она снова взялась за весло и неторопливо, ровно, как учили её в Артеке, заработала попеременно обеими лопастями весла.
— Левая, греби, правая, табань! — командовала она себе. — Левая, греби!
И лодка наконец послушалась: она тяжело повернулась кормой к гирлу, носом к городу и, ныряя на каждой волне, стала медленно приближаться — метр за метром — к киевской пристани.
пела Гуля.
Когда она подъехала к водной станции, уже совсем стемнело. Принимая у неё байдарку, старик лодочник долго её журил:
— Последняя пришла! Что же, мне тут ночевать из-за вас, что ли?
— Простите, дедушка, — ответила Гуля. — Я и сама не хотела далеко заплывать, да меня течением унесло.
Еле живая от усталости, добралась Гуля до дому. Кажется, никогда ещё она не чувствовала себя такой разбитой. Фрося пожалела её и принесла ей ужин в постель.
— Понимаешь, Фросенька, — говорила Гуля, уплетая за обе щеки вареники с вишнями, из которых так и брызгал сок, — понимаешь, полезла я сегодня к чёрту на рога без всякой тренировки…
— Ай-ай-ай, без тренировки!.. — сочувственно качала головой Фрося.
— В том-то и штука! Чуть не унесло меня, понимаешь. Но мне этот урок пригодится, увидишь сама. Вот кончу экзамены и буду каждый день грести, чтобы наловчиться. Весь Днепр пройду сверху вниз и снизу вверх.
— Ой лишенько! — только вздохнула Фрося.
— Да, да, весь Днепр! Только теперь я буду умнее. Пока сил много, вверх по течению плыви, а когда устанешь, можно и вниз!..
На другое утро Гуля пошла к Наде, чтобы взять у неё задачник. Предстоял новый экзамен — геометрия. Нади не оказалось дома. Бабушка её, худенькая, чистенькая (та самая, которая отказалась держать палец в чернилах), уговорила Гулю подождать Надиного прихода.
На обеденном столе лежало, раскинув рукава, голубое летнее платье (должно быть, то самое — «счастливое»). Бабушка разглаживала на нём оборочки.
— Не знаю, что мне с ней и делать, — говорила она, пробуя пальцем горячий утюг. — Совсем от рук отбилась моя Надюшка! Не постирает себе, не погладит. Вот нарядиться, погулять — это её забота. Коза, да и только.
Духовой утюг с сердитым шипением задвигался взад и вперёд по влажному голубому полотну.
— А вчера совсем меня расстроила, — продолжала бабушка. — «Я, говорит, геометрию сдавать не буду. И вообще больше ничего сдавать не буду». — «Как это так — не будешь?!» — говорю. «А я, говорит, на осень попрошу перенести. Осенью заодно с физикой сдам. Всё равно, говорит, лето пропало!»
Бабушка налегла на утюг, и голубое полотно побледнело от прикосновения горячего металла. Утюг, разгораясь, свирепел всё больше и больше, словно он, так же как и бабушка, был зол на Надю.
— Все экзамены на осень? — удивилась Гуля. — Да она же ни за что не сдаст!
— Я и то говорю, не сдаст, — вздохнула бабушка. — До слёз меня вчера довела. — Старуха помахала в воздухе утюгом, чтобы немного охладить его. — В могилу меня эта вертушка загонит!
И, смахнув слезу, бабушка в последний раз провела утюгом по голубой ткани и положила сияющее чистотой платье на кружевное покрывало постели. Из передней послышалось звяканье ключа.
— Вот и она, бессовестная, — сказала бабушка. — И жалко мне её: всё же сиротка, растёт без матери, отец всегда в командировках, вот и делает что хочет…
Надя, кудрявая, лёгонькая, тонконогая, и в самом деле похожая на козу, вбежала в комнату и, поцеловав на бегу бабушку, а потом и Гулю, сразу устремилась к кровати.
— Вот спасибо, бабусенька! Я достала как раз билет на концерт Орловой, и мне необходимо свежее платье. Ах, у меня не бабушка, а чистое золото!
И, подумав, прибавила:
— Конечно, когда не ворчит.
Бабушка только вздохнула и пошла на кухню.
— Ты что это придумала, Надька? — начала Гуля. — Школу бросать, что ли?
— Тебе бабушка уже успела нажаловаться? — спросила Надя. — Я и не думаю бросать школу. А только хочу отложить эти чертовские экзамены на осень. Всё равно осенью надо сдавать физику, заодно сдам уже все предметы.
— Сядешь ты, Надька, на мель со своим «заодно». Давно ли ревела на физике?
— Почему сяду? Подумай сама…
И Надя принялась доказывать Гуле, почему ей нужно перенести экзамены на осень. Во-первых, она так устала за год, что ей ничего не лезет в голову, а за лето она отдохнёт и наберётся сил… Во-вторых, летом в дождливую погоду очень приятно заниматься. («Всё равно, понимаешь, некуда идти!») В-третьих, учителя за лето тоже отдохнут и станут гораздо добрее.
— В-четвёртых, — продолжала Надя, — мне в последнее время вообще не везёт, определённо не везёт! Лучше сейчас и не рисковать.
Гуля слушала её, покачивая головой.
— Знаешь, — сказала она, — плыть вниз по течению очень легко, одно удовольствие. Лодка как будто сама идёт. А попробуй поверни обратно. Тебя захлестнёт так, что не выберешься!
Надя с недоумением смотрела на Гулю.
— Не понимаю, к чему ты это говоришь!.. То лодка, а это экзамен. Совсем разные вещи!
— И вовсе не разные! — с жаром сказала Гуля. — Ты пойми — это ко всему подходит, решительно ко всему. Только дай себе волю, начни жить как легче, и тебя понесёт так, что не выплывешь. Это надо помнить всю жизнь. Это самое, самое главное!
Гуля до того разошлась, что и не заметила, как в комнату вернулась бабушка. Держа в руке кофейник, она стояла на пороге и слушала Гулю.
— Что правда, то правда, — сказала она наконец. — Я седьмой десяток доживаю, а то же самое слово в слово скажу. Опасно вниз по течению плыть…
— Да ты же никогда и на лодке не каталась! — перебила её Надя.
— Было время — каталась, и побольше тебя, — усмехнулась бабушка.
Из передней донёсся телефонный звонок. Надя опрометью бросилась из комнаты.
— Гуля, это тебя! — послышался её разочарованный голос.
— Меня? — удивилась Гуля.
В телефонной трубке что-то отчаянно трещало и клокотало. Гуля сразу же догадалась, что это звонит Фрося. Фрося всегда кричала в трубку так, будто находилась за несколько тысяч километров от Киева.
— Фросенька, — сказала Гуля, — говори потише, я ничего не разберу…
Фрося стала говорить немножко спокойнее, и Гуля наконец услышала:
— Та біжи ж швидше до дому, бо тебе батько выклыкае з Москвы! Швидше!
— Папа! — обрадовалась Гуля. — Бегу!
И она чуть не выронила телефонную трубку.
Когда она добежала до дому, сердце у неё билось так, что она не знала, сможет ли сказать отцу хоть бы одно слово. Но междугородная станция позвонила не сразу, и Гуля успела отдышаться.
Она не всё услышала, что говорил ей отец, но разобрала самое главное: он позвонил ей только для того, чтобы поддержать её в трудное время экзаменов.
Милый, знакомый отцовский голос, слабо доносящийся из такой дали, звучал ещё ласковее и мягче, чем всегда.
И Гуля с особенной радостью кричала, нежно поглаживая рукой черную трубку:
— Да, да, держусь, папочка! По физике «отлично». И по литературе «отлично»! Миленький, дорогой мой, спасибо, что позвонил!..
ЕЩЁ ОДНО ИСПЫТАНИЕ
Со ступеньки на ступеньку проходила Гуля всю трудную и крутую лестницу экзаменов. Одна ступенька была пониже, другая — повыше, перед одной приходилось дольше готовиться к подъёму, перед другой — поменьше.
А когда все ступеньки были наконец пройдены, лестница показалась Гуле вовсе не такой уж высокой.
Экзамены были сданы отлично, но отдохнуть Гуле не пришлось.
Впереди были новые испытания — на этот раз физкультурные: общегородское соревнование по плаванию и прыжкам.
После сидения за книжками Гуле особенно приятно было бегать на водную станцию.
Лето было уже в разгаре, и занятия из бассейна перенесли на водную станцию, на Днепр.
У Гули обгорел нос, и вся она стала шоколадная, только волосы ещё больше посветлели.
Подготовка шла прекрасно — хоть завтра прыгай с вышки на глазах у всего Киева. Не хватало одного: резиновой шапочки. Но, как назло, шапочки не было в то лето ни в одном магазине.
— Знаешь что? — сказала ей как-то Мирра Гарбель, которая принимала самое близкое участие во всех Гулиных делах. — Выпишем шапочку из Ленинграда, прямо с «Треугольника».
— С ума сошла! — сказала Гуля.
— Да нет, ты же всё-таки артистка. Может быть, они тебя знают.
— Много таких артисток! — сказала Гуля.