Все эти годы я собирал англо-американскую фантастику. Но так как на русском выходили единицы, я собирал на английском. В Харькове таких магазинов нет, а в Москве – два. Даже не магазины, а букинистические отделы книг на иностранных языках. Один в «Академкниге», что на улице Горького, там на втором этаже всем иностранным заправлял знаменитый Ян Янович, знаток этой литературы, а второй был на улице Качалова, именно здесь перед магазином собирались любители этой литературы, обменивались, покупали друг у друга, а главное, перехватывали всех направляющихся в магазин сдавать книги.
У Яна Яновича я стал одним из первых, если не первым, кто отбирал книги для себя в подсобке, а остальные поступали в продажу. В магазине на Качалова, сейчас Малая Никитская, тоже стал одним из, если не первым, и таким образом моя библиотека росла быстрее, чем у кого бы то ни было. Причины особого отношения просты: для девочек я приносил сверхдефицитные билеты в театры… напоминаю, в ЦДЛ существовала особая театральная касса для писателей, где продавались билеты на все дефицитные спектакли. Девочки, что жадно тянулись к искусству, с визгом хватали эти билеты, а я взамен пасся в подсобке, отбирал для себя книги.
И вот, когда пришло время формировать семитомник англо-американской фантастики, у меня было из чего выбрать. Я мог бы набрать на сто томов избранной фантастики, так как не было книги в моей библиотеке, которую не прочел бы от корки до корки… и когда-нибудь составлю все сто, если все пойдет так, как задумано.
Генсек Горбачев попытался, подобно Хрущеву, чуть-чуть отпустить вожжи, допустить уже «горбачевскую оттепель», но если Хрущеву все-таки удалось удержать страну в колее Советской власти, то нынешнее слабое и никчемное существо только беспомощно лепетало что-то анекдотическое, разводило ручками и обещало посоветоваться с женой, чтобы потом принять решение, так что страна развалилась буквально внезапно, ошеломив как своих политологов, так и оставив с раскрытыми ртами специалистов США: те пророчили СССР еще долгие годы жизни и наступательного движения.
Первыми ринулись в новую жизнь, ессно, мы, писатели, и бандиты. Писатели и при Советской власти жили по рыночной системе: купят – не купят рукопись, а если купят, то деньги выдают целиком, а как их используешь – государство не отвечает, хоть пропей за один раз, хоть растяни на пару лет до следующего гонорара. Бандиты – такие же нарушители закона, как и писатели, разницы мало.
Так что спешно начали создавать кооперативы именно писатели и бандиты. В стране, абсолютно разучившейся работать, очень трудно найти тех, кто готов работать, а не увиливать от работы, но это компенсировалось тем, что в стране требовалось абсолютно все: от целлофановых пакетов до металлургических заводов, так что деятельность, хоть и со скрипом, шла и, более того, приносила немалую прибыль. В начале такой вот кооперативной, а затем – частно-предпринимательской деятельности прибыль достигала не пяти процентов, как сейчас на Западе, не двадцати или тридцати, а трехсот – восьмисот, а нередко и больше, даже намного больше. Чуть выше я уже приводил пример, во сколько обошлось издание всего одной книги в «Отечестве» и сколько мы за нее получили. Так вот, в тот период такую прибыль давала любая деятельность в любой сфере.
И еще одна особенность: налогов тогда еще не было. Да вот так, не было. И не то что уклонялись, а просто еще не придумали, как их собирать с таких лиц. Просто тогда постоянно уговаривали в прессе, что «надо делиться». Каждый раз, когда ни бросишь взгляд на экран, там берут интервью у какой-нибудь пары, что идет в театр, или у бомжа, что сидит пьяный в канаве, и все в один голос заявляют, что предприниматели «должны делиться».
А вот хрен в задницу, отвечал я. Мы работаем по шестнадцать часов в сутки, без выходных и праздников, а вы, мать вашу, все отдыхаете, в кина ходите да по пляжам?.. и я должен отдавать вам то, что я заработал, чтобы вы прогаживали и дальше, как прогадили всю страну?
Правда, огромные деньги, что зарабатывались с такой легкостью, с такой же легкостью и просачивались сквозь пальцы. Во-первых, никто из нас не был опытным дельцом, во-вторых, при той неразберихе, неустроенности и неурядице многое разворовывалось – ведь мы же вышли из СССР! – нарушались условия поставки бумаги и картона, типографии брали сумасшедшую предоплату, а потом делали вид, что впервые нас видят, бумкомбинат в Кондапоге вдруг вставал на ремонт, а комбинат в Сыктывкаре без предупреждения менял профиль, и заказанная и оплаченная нами бумага вдруг снималась с производства.
При массе желающих издать книги типографии не просто заламывали цены, но и не подписывали никакие договора, где хоть один пункт их к чему бы обязывал. Юридической службы, как таковой, еще не существовало, а когда две фирмы составляли договор, то в посредники брали обычно бандитов, которые обязывались за процент строго следить за соблюдением договора и наказать виновного.
Надо сказать, что бандиты условия соблюдали строго, что и понятно: на этом держалась вся их репутация.
Несколько поколений родилось при Советской власти, а это значит, что памяти о той, прошлой жизни при старом капитализме уже не осталось. Все годы рождались и жили при строжайшей иерархии социализма, когда сверху решали абсолютно все, кого и куда переводить, перемещать, повышать. Невозможно было перепрыгнуть хоть какую-то ступеньку. К примеру, всем было понятно, что я могу руководить любым крупным издательством или журналом, такие предложения периодически делали, но с изумлением и огорчением обнаруживали, как я уже говорил, что у меня нет диплома о высшем образовании! А диплом об окончании ВЛК формально не считается высшим образованием, хотя и дает больше, чем несколько университетов.
И вот с началом этого нового мира вдруг оказалось возможным создавать свое дело, хотя бы из самого себя, и называть себя директором, даже генеральным директором!
Да, это было время именно генеральных директоров. Люди не понимали комизма, когда торопливо заказывали визитки с непременным титулом «Генеральный директор».
Но в тоже время у остальных отношение к таким директорам оставалось соответствующее. То есть «настоящими» директорами могут быть только те, что назначены вышестоящей властью и утверждены в райкоме партии. Все остальные – жулики, потому можно их указания игнорировать, постоянно требовать повышения жалованья, обзывать по-всякому, а все, что есть в фирме, разворовывать, разваливать, осуществляя благородное дело борьбы с буржуями.
Фирмы, организованные энтузиастами, разваливались все до единой от нежелания все еще советских людей работать на буржуев. И хотя Советская власть – тоже буржуй, но это некий абстрактный буржуй, вроде мирового зла, с которым не поспоришь, а эти – вот они, вчера такие, как и мы бедняки, а сейчас вдруг сколотили фирмы, пытаются начать свое дело, стать богатыми. А вот шиш вам, а не богатство! Не дадим.
Ну, а те ребята, что поэнергичнее, сразу же начинают присматриваться, как такую фирму расколоть изнутри, чтобы возглавить не самую бедную половинку, как суметь с ее счетов перевести на свой деньги фирмы. В этих условиях первоначального накопления капитала выживать могли только фирмы, организованные братками. Там не только поощрение рублем, но и кнут, которого абсолютно не существовало у порядочного предпринимателя. А у братков не поворуешь, враз достанут и на счетчик поставят.
Все это, конечно, осознавалось потом, на горьком опыте и на собственной шкуре. А пока немногие энергичные, каким-то чудом уцелевшие или, вернее, все еще не растоптанные, принялись искать пути приложения сил при внезапно обрушившейся свободе. Естественно, у меня не могла возникнуть мысль заниматься торговлей или производством тракторов. И вовсе не потому, что считаю торговлю делом постыдным, как внушалось при прежнем режиме. Просто для меня нет выше и благороднее дела, чем издавать книги, чем я и занялся в числе первых. Во всяком случае, моя фирма, ЧП, частное предприятие, была создана и зарегистрирована в тот же день, как был подписан указ о разрешении частных фирм. До этого, напоминаю, могли быть только кооперативы и товарищества.
Как грибы возникали фирмы со звучными иностранными именами. Терпеть не могу ходить в ногу, я назвал свою фирму, как уже сказал, «Змей Горыныч». С такими бумагами пошли мои ребята на утверждение, и везде, в том числе и в милиции – тогда там регистрировать надо было в обязательном порядке, – приняли с восторгом. Эти бумаги пропускали без очереди, утверждали без проволочек и обязательных взяток, подкупленные оригинальным и нестандартным названием.
Денег, ессно, нет, я объявил подписку на семитомник англо-американской фантастики, начали поступать первые деньги…
…и – все оборвалось. Деньги поступать перестали, перестройка идет дальше: почта внезапно решила брать с проклятых кооператоров дополнительно 10%. Пока спорили, инфляция обрушилась как снежная лавина. Деньги почта так и не перечислила на счет фирмы. Тем временем подходили сроки, в которые мы обещали выпустить книги. Раз уж фирма создана, я отвечаю за привлеченных людей. Пришлось занять под дикий по нынешним временам процент: двадцать пять процентов… в месяц! В долларах. У тех ребят, которые в случае неуплаты просто перережут глотки.
Вот так-то. А потом, когда все-таки рухнуло, весь долг я принял на себя лично, как вот сейчас Россия приняла весь долг бывшего СССР, и продолжал отдавать из своих гонораров.
А деньги на почте, продержав два года, почта же начала отправлять обратно.
Ирина, моя жена, уже года два живет безвыездно в Евпатории, помогая там часто болеющей матери. Вообще Ирину мои друзья почти не видели, так как она появляется в Москве редко.
Подходит время выхода из типографии первой книги. К нам в офис, что находился в каморке нашего художника, явились представители крупнейшего книжного магазина из Перми, две женщины: директор и лучший продавец – ослепительно красивая молодая женщина, которую все сразу же окрестили «Мисс Пермь» по аналогии с как раз проходящим первым в России Международным конкурсом красоты, где самой красивой все мы единогласно считали представительницу Перми.
Пока вели переговоры, а потом утрясали пункты договора о поставке книг в Пермь, мы с этой суперкрасавицей, что сразу покорила мужчин «Змея Горыныча», смотрели друг на друга блестящими глазами. Многое стало понятным без высоких слов. Когда наш главный редактор уединился с директором набрасывать черновик соглашения, я поинтересовался у Лилии, так звали эту красавицу, как насчет того, чтобы бросить эту дикую Пермь, как я бросил не менее дикий Харьков, переехать в столицу мира и галактики Москву, где она будут помогать мне с тиражом, так как издавать я могу, а вот торговать, увы, надо учиться. Как поневоле учились большевики, перехватив власть у Временного правительства.
– Я приеду, – ответила она, глядя мне в глаза.
– Когда?
– Я должна вернуться в Пермь, чтобы взять расчет в магазине.
– Хорошо, не затягивай.
И снова ничего друг другу не сказано, мы же зрелые люди, мы все понимаем и чувствуем, кому можно доверять, кому нет. Она уехала в Пермь, там сообщила о своем желании взять расчет и ехать в Москву. Абсолютно все: подруги, родители, просто родня, знакомые, коллеги и сослуживцы – все в один голос и одинаковыми словами уверяли, что она круглая дура, если поедет, в Москве пропадет…
…и Лилия тут же приехала… оставив мужа и двух детей: так как в Москве их деть некуда, у нас ни кола ни двора, детям пришлось остаться с бабушкой и дедушкой. И начали мы без красивых слов и сердечных клятв нелегкую жизнь частных предпринимателей, плюс в России, плюс с постоянно меняющимися правилами, с дефолтами, чудовищной инфляцией, произволом властей и всесилием мафии.
Когда началась перестройка и все с нею связанное, я отошел от ЦДЛ, будучи выше головы занят своей фирмой, но взносы платил исправно, а когда парторганизация самораспустилась, спрятал партбилет в сейф.
Когда встретился с Лилией, и она переехала в Москву, то, смущаясь, попросила положить ее партийный билет ко мне в сейф. Я открыл, она увидела, что в пустом сейфе только и лежит единственно ценное – мой партбилет.
Вбежал довольный Дима, наш главный редактор.
– Класс!.. такая акция, такая акция!
Я насторожился.
– Что там?
– Фирма МММ заплатила московскому метрополитену за три дня вперед! И теперь проезд для всех бесплатный!
В комнате раздались довольные вопли, пошли разговоры о лихости и крутости фирмачей, я ощутил, как во мне сразу начинает расти злость и раздражение.
– Да пошли они!.. Я все равно буду платить за проезд!
Все сотрудники фирмы, мы тогда снимали офис в библиотеке на Солянке, смотрели на меня с великим удивлением и непониманием.
– Юрий Александрович! Почему?
– Да потому, – отрезал я с еще большим раздражением. – Не хочу, чтобы кто-то за меня платил!
– Но ведь уже заплачено!
– Ну и пошли они с этой платой! Я не хочу быть должным этим купчикам!
– Почему купчикам? МММ занимается экспортом компьютеров. И комплектующим к ним.
Я отмахнулся.
– Какая разница? Замашки купеческие. Нет, я не принимаю их… оплату. Я… предпочитаю платить сам.
И к великому удивлению своих сотрудников, я бросал пятачки в щель отключенного автомата, мне пытались объяснять, что все «уплочено», я отмахивался, не вступать же в дискуссии с бабкой-контролершей, и бегом спускался по эскалатору, чувствуя себя свободным… Ну как объяснить, что если принять кем-то оплаченный проезд хотя бы в метро или троллейбусе, то уже становишься несвободен по отношению к тому человеку?
Мне кажется, вот такая моя щепетильность тоже побудила некоторых практичных сотрудников уйти поискать другие места, хотя, повторяю, платил я щедро, ничего не оставляя себе.
Родители… Пока они живы, мы отделены ими от небытия, как прочным забором. И знаем, что у нас есть еще по крайней мере лет двадцать жизни в запасе. И сколько бы родители ни жили, у нас эти двадцать лет лежат неизрасходованные, хотя сами растем, взрослеем, даже старимся. Но как только из жизни уходят родители, наш счетчик включается…. И вот пошли расходоваться уже наши неприкосновенные годы…
Этим ли я руководствовался, или же за своими якобы сугубо рационалистическими рассуждениями прятал любовь к матери, которая так мало видела в жизни хорошего и так мало ела сладкого, что я при каждом удобном случае ездил в Харьков, навещал, а когда выяснилось, что мать уже практически ничего не видит, тут же взял билеты и привез ее в Москву, поместил в клинику Федорова.
Операция прошла успешно, но мать сама все испортила, когда бросилась поднимать соседку по палате. Дело в том, что после операции на глазах нельзя даже пукнуть, не то что поднять чайник или наклониться: соседка это помнила, а вот моя мать слишком уж привыкла помогать людям себе в ущерб… Решила помочь подняться соседке… и швы разошлись, меня срочно вызвали в клинику, необходимо делать вторую операцию.
Пришлось еще одну, задержалась на неделю, но все-таки обошлось, в Харьков вернулась окрыленная, ликующая, зрение вернулось на удивление стопроцентное. Издали приветствовала соседок на Журавлевке, хвасталась сыном-писателем.
Потом я привез мать на более длительный срок, в клинике стоматологии удалили последние корни, поставили белые сверкающие зубы. И снова мать вернулась на Украину хвастливая и довольная.
Однако через пару лет я сказал, что хватит там сидеть, забираю в Москву.
Через полгода и Ирина свою мать перевезла в Москву, теперь живут втроем в двухкомнатной квартире, ей выпала нелегкая роль ухаживать за своей и моей матерью, моих гонораров хватает, чтобы содержать всех троих, так как за три года жизни вне Украины ни моя мать, ни мать Ирины так и не сумели добиться получения элементарной пенсии. Хотя одной за семьдесят, а второй почти девяносто. Обеим предписано для получения гражданства России собрать по сотне справок, начиная с того, что у них нет СПИДа, что не служили в германской разведке, не возили наркотики из Афганистана в Боливию, не имеют порочащих связей с подпольем в Зимбабве.