— Ну, знаете!..
Она смотрела на меня печально и серьёзно. Я понял: это не угроза, не пустые слова. Она действительно так поступит, и тогда я буду винить только себя. Попытался действовать убеждением: исправить все дефекты — вещь практически невыполнимая, требуется полная реконструкция горла. Этого никто не делал, в литературе не описано. Предстоит не одна, а много операций. Каждая связана с неизведанным риском.
— Я согласна на любые операции и любой риск. Мне невыносима моя жизнь, — повторяла она. — Я стерплю все, лишь бы вы от меня не отступились.
— Ну хорошо, если я даже возьмусь, всё равно нет уверенности в том, что лечение принесёт результат. Пойдем на риск и причиним вам страдание, а цели не добьёмся. И голос останется таким же, да и кривизну рта не совсем удастся исправить.
— Меня не пугают ни операции, ни боль, ни неудача. Не пугает даже самый плохой исход. Всё лучше, чем моё теперешнее положение.
Я посоветовал ей показаться психиатру. Христина заметно погрустнела.
— Конечно, я не могу вас силой заставить меня оперировать. И раз я к вам обратилась, то строго выполню ваши рекомендации. И насчёт психиатра — тоже. Но, — добавила она, — если всё-таки я себя не пересилю, разрешите мне снова обратиться к вам?
Я дал согласие, и на том мы расстались.
Мысли об этой девушке не давали покоя. Её искренность, страстность, бесстрашие произвели на меня сильное впечатление. Всё больше и больше хотелось ей помочь.
Прочитал книги, статьи в научных журналах. Оказывается, аналогичные попытки были, и даже успешные, но при той или иной степени дефекта гортани, голосовых связок и мышц лица.
Здесь же аномалии серьёзные, и я не представлял, как от них можно полностью избавиться.
Христина старательно лечилась у психиатра. Он не поколебал её решимости. Она вновь приехала ко мне.
Как прикажете быть? Не прогонять же её из кабинета!..
Василий Карлович продолжал рассказывать:
— Единолично брать на себя ответственность я не имел права, Объяснив ситуацию, попросил создать официальную авторитетную комиссию. Комиссия придирчиво изучала вопрос. Специалисты беседовали с больной, уточняли анализы, смотрели руководства, консультировались с юристами и, наконец, вынесли заключение. Вот оно:
«Больная с точки зрения консилиума является психопаткой.
Хирургическое поэтапное вмешательство может привести к положительному результату. Если ожидаемый медицинский эффект не наступит, то больная постепенно всё равно успокоится, так как потеряет веру в возможность полного исправления дефектов. Со временем психика её должна прийти к норме, она смирится со своим положением и будет жить жизнью нормального человека».
Акт подписали: заведующий кафедрой психиатрии, доктор медицинских наук; заведующий отделением клиники ухо-горло-носа; научный консультант, профессор, доктор медицинских наук; эндокринолог эндокринологического центра, кандидат медицинских наук, и другие.
Заручившись столь солидным документом и одобрением своего прямого начальника, я со спокойной душой приступил к действиям.
Надо заметить, что Василий Карлович, кроме всего прочего, заразился знакомым каждому хирургу профессиональным азартом. Случай уникальный. Почему бы не быть «первопроходцем»? Почему бы и не попробовать?..
Составил список литературы, которую следовало прочесть. Сперва необходимо было выяснить причину появления грубого мужского голоса, встречающегося иногда у женщин.
Согласно утверждению австрийского физиолога Э. Штейнаха, чьи опыты с омоложением наделали когда-то много шума, природа в своей основе якобы бисексуальна, то есть двупола. Точку зрения учёного грубо схематически можно представить так: в любой особи заложены и мужские и женские начала. В зависимости от того, что преобладает, мы и видим перед собой или мужчину, или женщину.
Говоря упрощённо, норма для мужчин, допустим, 75 процентов мужских начал и 25 процентов женских. Такие физические данные соответствуют здоровому психическому настрою человека. Но у некоторых мужчин женских начал будет, скажем, не 25, а 35 или 40 процентов. И перед нами окажутся женственные мужчины. Они любят носить длинные волосы, любят целоваться с представителями своего же пола и т. д. И наоборот, если у женщины много мужских начал, она теряет обычные для себя свойства. У неё преобладают грубый голос, резкость движений, стремление пить, курить, одеваться на мужской манер, хотя по всем физическим признакам она остаётся женщиной.
Нет ли такого несоответствия у Христины? Не здесь ли спрятан ключ к исправлению её голосового дефекта?
Учение Штейнаха объясняет её состояние дисгармонией эндокринных элементов. И ликвидировать аномалию — исключительно трудная задача.
Снова и снова Василий Карлович анализировал физическую природу Христины, приглядывался к ней, стремился уловить в её манерах, привычках, поступках что-то мужское, но нет — она вела себя совершенно обычно, была женственна и прекрасна во всех своих внешних проявлениях.
Он доставал в библиотеках книги, в которых описывалось строение гортани, небной полости, голосовых связок, носа, консультировался у специалистов, приглашал к девушке лучших оториноларингологов.
Знания накапливались, но к определённому решению он ещё не приходил.
— Однако я утомил вас, дорогой Фёдор Григорьевич. В другой раз, если представится случай, я готов рассказать об операциях. Впрочем, как мне кажется, они не отличаются большой оригинальностью и вряд ли вам интересны.
— Напротив, очень интересны.
— Скажите-ка лучше, как ваше здоровье? Вы нетвёрдо ходите, припадаете на одну ногу. Не случилось ли чего?..
Я поведал ему историю с ушибом позвоночника. Василий Карлович осмотрел меня.
— Перелом поперечного отростка. Вам нужен особый массаж и гимнастика. Целесообразно на некоторое время лечь к нам в институт.
Я был готов к такому обороту дел и не возражал. Сколько бы ни приходилось прежде лежать в больнице, я всегда с отдачей использовал это время — жадно читал, старался писать. Привычка заносить в блокнот впечатления у меня развилась давно, и постепенно жизненных наблюдений становилось всё больше. Когда встречались люди, поражавшие воображение, я испытывал потребность рассказывать о них другим, преимущественно молодёжи, вступающей в жизнь. Именно так родились мои первые «немедицинские» книги — «Сердце хирурга» и «Человек среди людей». И поныне, если я устаю от работы, если мне не хочется садиться за статьи или за новые главы научных теоретических трудов, я доверяю бумаге свои размышления обо всём, что меня заботит. Таким образом я отдыхаю, это занятие приносит мне удовлетворение.
Вот и тогда я заново переживал радость от встречи с Василием Карловичем — человеком интересным, значительным как с профессиональной, так и с гражданской, общечеловеческой точки зрения. Разве всякий хирург поступил бы так на его месте? И как поступил бы я сам в его ситуации?.. У него были все основания отказать Христине. Каприз. Прихоть. Ничего опасного для жизни. Стоило ли тратить столько сил, рисковать?..
Но девушка молила о помощи, и он откликнулся. Ринулся в неизведанное.
…К беседе об операциях мы не возвращались. Василий Карлович навещал меня ежедневно, иногда и дважды в день, но было очевидно, что он очень занят, а моя болезнь — не самая сложная. Покорно предоставил себя в распоряжение местных чудодеев, никого не торопил. Скоро почувствовал явное облегчение в спине.
Целыми днями писал, а когда надоедало — брал книгу и читал. И всё же было скучновато. Однажды моё уединение нарушила Христина. Вечером она робко постучала и так же робко заглянула в палату. На щеках её алел румянец, тёмные прекрасные глаза блестели не то от тревоги, не то от волнения.
— Христина! — невольно вырвалось у меня. — Проходите, садитесь. Очень рад.
Девушка подошла к столу и присела на краешек стула.
— Вы тоже… болеете? — спросила она. Я отметил про себя чистоту голоса, и словно бы вздох облегчения вырвался из моей груди: я почему-то боялся, что вдруг услышу предательский бас.
— Да, представьте, — развёл я руками, — врачи тоже имеют скверную манеру хворать.
— Ничего, Василий Карлович исцелит вас. Он замечательный доктор.
Голос её окреп, обретал уверенность.
— У меня к вам просьба, — заговорила она тут же, вероятно не зная, чем заполнить паузу.
— Пожалуйста, я слушаю.
— Полечите и вы нашего профессора… Василия Карловича. Он болен, но никому не признаётся. Даже жене… Боится разволновать.
— Что же его беспокоит?
— Сердце. У него случаются такие приступы, что он трудно дышит, бледнеет и покрывается потом. Я видела… несколько раз. Мне страшно за него.
Христина помолчала. Потом, волнуясь, снова заговорила;
— Если бы вы знали, сколько он работает! Институт, заседания, читает лекции, наконец, больные. Больных много, они идут беспрерывно. И каждого человека он непременно посмотрит. А сверх того — операции. Почти каждый день! По два, три часа, иногда больше стоит за операционным столом. И ладно бы работа!.. Он сильный, он бы справился, но тут добавляются неприятности. Из-за меня тоже…
Христина отвернулась, в глазах её заблестели слезы.
— Из-за меня!.. Душа моя изболелась.
— У нас, врачей, неприятности бывают. У хирургов — тем более. Но Василий Карлович должен понимать, как необходимо своевременное лечение. Почему он к врачам не обращается?..
— Принимает капли разные, снимающие спазм, таблетки глотает. В день-то, пожалуй, десяток под язык бросит. А чтобы к врачам — нет, не обращается. Говорит, против стенокардии медицина слаба. Тут образ жизни менять нужно, в деревню ехать да на рыбалку ходить. А на кого же, говорит, институт, больных оставлю? Как-то он мне сказал: «Есть в Ленинграде доктор — загрудинную блокаду делает. К нему, что ли, съездить…» А сегодня встретил в коридоре, улыбается: «Помнишь про ленинградского доктора? Здесь он». Вот я и пришла. Очень прошу: помогите Василию Карловичу!..
В раскрытое окно со двора донёсся мальчишеский голос:
— Христя!..
Христина подошла к окну, подняла руку. Лицо её вмиг осветилось. Смущённо пояснила:
— Ко мне это. Зовут. Простившись, убежала.
Во дворе институтской клиники я увидел рослого молодого мужчину и с ним мальчонку лет двенадцати. Засмотревшись на них, не заметил, как в палате появилась няня Анастасия Амвросиевна — пожилая женщина, пенсионерка. При первом же знакомстве она мне рассказала про Колю, мужа, погибшего в 1941 году под Москвой, про то, как она вот уже тридцать лет работает няней и, как она выразилась, «не может без больных»: «Они мне как родные, словно бы дети малые — как же я их брошу!» И продолжает свой благородный, самоотверженный труд.
Постояла вместе со мной у окна, посмотрели мы, как подошла к своим гостям Христина, как обнялись они все трое и долго кружились на месте. Добрая женщина вздохнула глубоко:
— История!.. Любят они друг друга. Уж как любят — сказать нельзя!
Я подумал: тот ли это парень, о котором Христина писала профессору, или другой? И мальчик откуда взялся? Анастасия Амвросиевна стала комментировать:
— Мальчик Христине от сестры достался. Муж бросил её сестру, а та попивать начала, все дела побоку, сын — тоже. Мальчик-то — его Тёмой зовут, Артёмка, значит, — всё больше у бабушки. А тут бабушка умерла — и они вдвоём остались. Ну, а он-то, парень её, сперва стороной ходил. А когда Христину в институт положили — приехал к ней. И мальчик с ним. Так здесь и остались. Парня-то Олегом зовут. Слесарем на завод поступил. Красивый, видный. Чем-то он Николая моего напоминает. Только этот чернявый, а мой-то Коленька русый был, и глаза синие, точно васильки После дождя.
— Ну а что же Олег, знал он о предстоящих операциях?
— Должно, знал, да виду не подавал. Он, поди, и так полюбил Христину — без операций мог бы на ней жениться. Но она если решила — не отступится. Исправил ей наш-то профессор личико, выписалась она из больницы, и они тут же поженились Мы уже думали, не придёт она к нам, и профессор говорил: «Не придёт Христина. Всё в её жизни уладилось». А она — нет пришла. Делайте, мол, мне все другие операции.
Анастасия Амвросиевна заторопилась уйти к ожидающим её больным. Я сидел в кресле у раскрытого окна и думал о молодых людях, с которыми свела меня жизнь столь неожиданно. Ясно, что Олег любил Христину, и только какие-то недоразумения, а может быть, ложные сомнения с той и другой стороны мешали им поначалу соединиться. Полагая, что смыслю в мужской психологии несколько больше, чем в женской, я был уверен и в том, что Олег считал себя виноватым, казнил себя за все муки, на которые пошла Христина. Во всяком случае, так мне представлялась эта история.
Выбрав момент, я взял за руку Василия Карловича и попросил его задержаться.
— Что с сердцем?
— Откуда вы знаете о моём сердце?
— У вас верный защитник. Волнуется о вашем здоровье больше, чем о своём.
— А-а, Христина здесь побывала. Глазастая, все видит… — И счёл нужным прибавить: — В общей сложности, исключая перерывы, она лежит у нас свыше года. Привык к ней, как к родной, а она — ко мне. — Покачал головой. — Ишь, адвокат нашёлся! Наверное, с женой сговорились — обе хлопочут…
— Ну а что с сердцем? Почему сразу не сказал?
— Обыкновенное дело: стенокардия. Перегрузки, нервотрёпка — болезнь века! И самое печальное — нет с ней никакого сладу. Потому и не обращаюсь ни к кому. Глотаю таблетки, дышу пока.
— В ваши сорок пять лет — глотать таблетки! Никуда это не годится, нельзя так.
— Фёдор Григорьевич! — подсел ко мне профессор. Спросить хочу: как держитесь, как умудряетесь в свои почтенные годы тащить на плечах груз, которого и на десятерых хватило бы? У вас клиника, кафедра, журнал, а тут ещё монографии постоянно выпускаете… Как успеваете?! И неужели никто не мешает?
Знакомый вопрос.
— Да, — в раздумье отвечал я Василию Карловичу, — годами я ушёл от вас, далеко ушёл. Жалко мне молодых лет, но их не вернёшь. А насчёт тех, кто мешает… учёным только того назвать можно, кто прокладывает нехоженые пути. Плох тот учёный, у кого нет противников. Противников и у меня много, но я не сожалею об этом. Как организм во всякой новой среде пускает в ход приспособительные механизмы, так и я стараюсь адаптироваться, выработать устойчивость. Нелегко это даётся, но получается. Верю, что человек со временем научится управлять своей психикой, сможет избегать нежелательных стрессов, сведёт к минимуму вредное воздействие неприятных эмоций. Я много думаю над подобными вопросами. Хорошо бы написать специальную книгу. Но это в будущем. А теперь я намерен серьёзно заняться вашим сердцем. Вы должны указать на свой самый большой внешний раздражитель. Христина упоминала о сложностях, связанных с её операциями. Не они ли спровоцировали спазмы?
— У меня сейчас есть время и желание рассказать вам кое-что… У Христины оказалась поразительная выдержка. Каждую операцию переносила стоически, без единого стона, без единой жалобы. Сколько же надо иметь силы воли, непреклонности, чтобы ни разу не дрогнуть, не раскаяться!
— Её поддерживала любовь, присутствие рядом мужа, тоже готового к самопожертвованию…
— Я вижу, вы знаете и другую сторону дела — личную, семейную. Это немудрено, у нас тут все на виду, а она — тем более. Во-первых, очень уж красивая; во-вторых, необычная, странная история болезни. Олег её — парень удивительный, я сдружился и с ним. Бывает же так: встретил двух молодых людей, пригляделся к ним, вник в их судьбу и открыл такие характеры, такой пример человеческого благородства, что сам вроде бы стал лучше, чище душой. У меня настроение скверное, всё как-то враз слепилось — ушёл бы на место поспокойнее, а вот вспомню, как вели себя в трудной ситуации Олег и Христина, будто крепче духом становлюсь.
Василий Карлович помолчал, словно заново оглядываясь в прошлое.
— Когда я сделал первую операцию, Христине было плохо. Она потеряла много крови, положили её в реанимационную палату. Ночью встал — и в клинику. Захожу в отделение, а у изголовья Христины Олег сидит. Как явился с завода в шестом часу вечера — я ему пропуск оформлял, — так и сидит. Посмотрел я больную: пульс неплохой, наполнение хорошее — организм молодой, справится. Обращаюсь к Олегу: «Иди домой, скоро ведь на работу». Он улыбается: «Ничего со мной не сделается. Вы бы вот Артёмку услали, он меня не слушает, от рук отбился». Вышел я в коридор, а там в уголок дивана Артем забился. Глаза красные, опухли, плачет. «Ты чего плачешь?» — «Христю жалко. Больно ей». Обнял его за плечи, в кабинет к себе повёл. Там мы чаю напились, побеседовали. Потом по городу шли, я говорил мальчику, как взрослому, о своих планах лечения Христины. Зато и слушал он меня внимательно, и верил мне, как божеству.