Ежов: — Вы знали, что Косиор — враг народа, что он замышлял предательство?
Петровский: — Я знал Косиора как исключительно честного и чистого человека, беззаветно преданного партии.
Ежов: — Вы думаете, если партия простила вам преступления сына-троцкиста, то вам все сойдет с рук?
Петровский: — Мой сын Петр тоже честный большевик. Он кое в чем не соглашался с генеральной линией, но никогда не был врагом партии.
Ежов: — Ваш сын осужден как враг народа. Вы напрасно упорствуете. С партией так не разговаривают.
Вызывая к себе Петровского на очную ставку с Косиором, Сталин решил проучить упрямого Всеукраинского старосту, а заодно насладиться унижением наконец-то сломленного Косиора.
Ежов: — Арестованный Косиор, расскажите об участии Петровского в контрреволюционном заговоре.
Косиор: — С Григорием Ивановичем Петровским мы вступили в преступную связь в 1934 году.
Ежов: — С какой целью?
Косиор: — Мы решили бороться всеми средствами за отторжение Украины от Советской России.
Ежов: — Какими именно средствами? Пожалуйста, уточните.
Косиор: — Террор, подготовка вооруженного восстания, шпионаж…
Пока все шло гладко. Полуживой, с остекленевшим взглядом Косиор бубнил монотонно заученные под пытками фразы, Ежов услужливо подсыпал, точно по сценарию, вопросы. Но не выдержал Петровский.
— Стасик, зачем ты клевещешь на себя и на меня?!
Косиор мотнул головой, и Ежов тут же увел арестованного.
Рассвирепевший генсек подошел к Петровскому и произнес раздельно, проводя при этом пальцем под носом Григория Ивановича:
— А мы шпионов вешать будем! Ты думаешь, тебя спасет участие в Думе?!
…Сколько таких очных ставок провел генсек в своем кабинете? Сколько поручил провести своим ближайшим подручным, членам ПБ? Он выслушивал показания «свидетеля», следил за реакцией обвиняемого, отклонял его возражения, уговаривал признаться, обещал прощение и полную безопасность, угрожал, вновь обращался к свидетелю, бросал многозначительные взгляды на своего статиста Ежова и так входил в роль, что, может быть, в тот жаркий час сам начинал верить в правомерность происходящего. И товарищи по партии, сегодняшние и завтрашние жертвы генсека, проникались убеждением, что товарищ Сталин верит провокациям и уж конечно не сам их готовит… А возможно, это и не провокация вовсе, а чистая правда? Раскаялся человек под тяжестью улик и все…
На них, партийных простофиль, Иосиф-Строитель рассчитывал в своих планах создания собственной модели социализма, которой он удивит мир.
Тут мы столкнемся с историческим парадоксом. С одной стороны — наглухо законспирированная деятельность Органов. Закрытое следствие, тайные суды и тайное участие Сталина в истреблении партии и народа. С другой — публичные судебные процессы в присутствии иностранных корреспондентов, под аккомпанемент шумной кампании информации — через газеты, радио, кино, собрания.
Зачем они ему понадобились, эти процессы? Это целый комплекс причин.
Сталину мало было оправдать тотальный террор во мнении «трудящихся масс». Безгласные, в неосязаемых оковах, они твердо заучили клич зрелых идиотов «Ура!» — на все случаи жизни. Публичные процессы нужны были Вождю как грим и пудра его рябому лицу. Он хотел предстать перед публикой — своей и заграничной — пусть жестким, но справедливым пастырем. Натура сложная, Сталин — комедиант страстно жаждал выглядеть на мировой сцене респектабельным.
Совсем как Екатерина Вторая. Приговорив Емельяна Пугачева к четвертованию, императрица писала в январе 1775 года Вольтеру и Сиверсу, будто «все дело кончится повешением». Более всего ее беспокоило, что «Европа подумает, что мы еще живем во временах Иоанна Васильевича»[140].
Сталина тоже беспокоило мнение Европы. Публичные процессы должны успокоить Запад. Заодно можно было на вполне законном основании кое с кем посчитаться. И списать все неудачи руководства, а заодно и свои личные провалы, на счет «вредителей» и «шпионов».
Обвиняя Троцкого, Зиновьева, Каменева, потом «правых» в организации террора против Ленина, Сталин-сценарист поставил свою персону рядом с Лениным, как объект террора в 1918 году, дабы нажить попутно политический капитал, точнее — приумножить его. Ведь руководящее участие товарища Сталина в событиях 1917–1918 годов, как вождя революции, верного ученика Ленина и его единственного продолжателя, — все это было в глазах людей сведущих всего лишь легендой.
А как приятно услышать из уст лютого врага партии слова невольного восхищения воздвигнутой им, Сталиным, тысячелетней крепости власти!
И генсек, не чураясь черновой работы, вносит своей рукой в текст показаний Каменева такие строки:
«Руководство Сталина сделано из слишком крепкого гранита, чтобы можно было ожидать, что он сам расколется. Поэтому его надо расколоть».
В этих словах — весь Сталин, с его неистребимой верой в свою великую звезду и… сомнением в незыблемости абсолютной власти над людьми и временем, с детски-высокопарным слогом и грамотностью на уровне недоучившегося семинариста.
Инсценируя жестокую и коварную борьбу многочисленных врагов против ленинско-сталинской партии, генсек надеялся усилить у зрителей впечатление гранитной мощи страны социализма.
А ему хотелось потешить себя зрелищем унижения бывших соратников Ленина, которые когда-то позволили себе снисходительно смотреть на генсека свысока. Теперь они на коленях — это видят все. И на коленях уползут из жизни.
Внук Екатерины II Николай Первый писал о казни декабристов: «Гнусные умерли гнусно, без всякого достоинства» (!)
…Зрелых мужей заставил Сталин участвовать в политическом стриптизе. На процессе 1937 года Карл Радек сделал замечательное признание. Оказывается, они, враги народа, мучили своим молчанием, враньем и запирательством самоотверженных тружеников, советских следователей, этих гуманных, чутких друзей арестованных, этих преданных исполнителей воли партии[141]…
Перечитываешь сегодня сорокалетней давности судебные отчеты, — конечно же, подстриженные и приглаженные — и боль горького стыда ранит сердце.
…В Октябрьском зале Дома Союзов, где в августе 1936 года проходил процесс над Каменевым и Зиновьевым, Антонов-Овсеенко видел в действии военную коллегию Верховного суда во главе с Ульрихом, испытанным стражем советской законности. Не пройдет и двух лет, как отец предстанет в качестве «врага народа» перед этой Медузой-Горгоной в мундире армвоенюриста.
А пока заседание продолжается, и прокурор Российской Федерации Антонов-Овсеенко сидит среди зрителей, пораженный коварством и низостью контрреволюционных заговорщиков. Вот кто, оказывается, направлял руку Николаева, убийцы Кирова, и вместе с Иудушкой Троцким готовил реставрацию капитализма. Нынешние злодеяния этой банды — не случайность. Еще в семнадцатом году Ленин заклеймил их как штрейкбрехеров Октября.
До начала процесса, под свежим впечатлением неопровержимых «улик» и достоверных «фактов», Антонов публикует в «Известиях» яростную статью с характерным заголовком «Добить до конца!».
Поседевший в боях революционер проклинает троцкистско-зиновьевскую банду, этот «особый отряд фашистских диверсантов», злейших врагов народа, с «которыми может быть только один разговор — расстрел».
Антонов раскаивается в своем прошлом. В 1923–1927 годах он пытался примирить Троцкого со Сталиным. Антонов восхищается прозорливостью великого Сталина, которого ныне окружают «горячая любовь и преданность трудящихся»[142].
«Мне стыдно седин Антонова-Овсеенко», — заметил Николай Иванович Бухарин, приняв письмо отца к публикации.
А Сталин потирал, довольный, руки. Действительно, Антонов-Овсеенко сказал именно то, что нужно: сравнил СССР с могучим гранитным утесом, назвал троцкистско-зиновьевских бандитов прямыми агентами гестапо, не забыл упомянуть «первое непременное условие победы — железное ленинское единство партии в беспощадной борьбе с агентурой классового врага» и совершенно справедливо отметил решающую роль товарища Сталина, который «орлиным взором» видел перспективу и обеспечил это единство.
Значит не напрасно он долгими ночами изыскивал способы уничтожения соперников на пути к верховной власти. Значит его стратегия победила и в сердцах соратников Ленина, если удалось провести, словно ребенка, такого опытного политика как Антонов-Овсеенко. Значит, в спектакли, разыгрываемые на сценах Дома Союзов, поверили!
Мы не забыли, с каким профессиональным умением проводил Сталин спектакли-съезды партии. В постановке судебных спектаклей незаурядный талант кремлевского режиссера-самородка засверкал новыми гранями. Он работал с юношеской увлеченностью над пьесами, сочиненными лубянскими драматургами. Что касается пьесы 1938 года, то проявив режиссерскую смелость и несгибаемый демократизм, он поручил ее сочинение Карлу Радеку, не взирая на то, что Радек был уже арестован как «враг народа». И сам должен был участвовать в спектакле. Последний штрих, кстати, можно отнести к сталинским новациям. Репетиции проводились прямо на Лубянке, там же, под надзором помрежа Ежова, актеры заучивали свои роли, так что надобность в суфлере отпадала. По ходу спектакля Лубянка поставляла фирменный полуфабрикат — выпотрошенных, истерзанных телесно и духовно, одурманенных ядами, запутанных грядущей расправой обвиняемых и свидетелей. За несколько дней до начала представления им спешно придавали человеческий облик и — пожалуйте, на сцену!
Много забот посвятил Сталин тому, чтобы придать расправе декорум законности. То была трудная задача, ведь обвинение строилось исключительно на признании обвиняемых. Эту практику Бухарин рискнул в своем заключительном слове назвать «средневековым юридическим принципом»[143].
Начиная первый тур смертельной охоты на своих партийных конкурентов, Сталин заявил на XV съезде в декабре 1927 года: «Советская законность не есть пустая фраза»[144]. Спустя десять лет, когда от избытка арестантов над тюрьмами крыши начнут вспучиваться, Сталин будет издавать журнал с успокаивающим названием «Социалистическая законность».
* * *…Екатерина II оставила жизнь Радищеву. Николай I помиловал многих декабристов. Кремлевский сиделец ни одним актом милосердия своей репутации не запятнал. Что до Раковского, Сокольникова и Радека, получивших на процессах 1937–1938 годов в виде исключения «всего» по 20, 20 и 10 лет лагерей, то их потом одного за другим прикончили в запроволочных зонах подосланные и оплаченные Лубянкой уголовники. Эта операция, проведенная под специальным кодовым шифром и отраженная в денежной ведомости финансового управления НКВД, снимает с товарища Сталина недостойное его подозрение в гуманности.
Автора замечательных политических анекдотов и не менее замечательного сценария судебного процесса Карла Радека, чьи труды были оценены Сталиным в восемь лет заключения, убили ударом кирпича по голове.
Не так давно, на VIII съезде партии, генсек задал Центральному комитету элегический вопрос: — Какой должна быть политика в отношении бывших оппозиционеров. И по обыкновению сам же ответил:
«Она должна быть исключительно товарищеской. Должны быть приняты меры к тому, чтобы обеспечить таким товарищам переход к основному ядру партии, совместную и дружную работу с этим ядром»[145].
Надежным проводником этой исключительно товарищеской политики стали Лубянка, Лефортово, Кресты, — все популярные тюрьмы Москвы, Ленинграда и других городов. Там же, в тюрьмах, нашлись заботливые люди, которые обеспечили «бывшим» легкий и скорый переход к основному партийному ядру — прямиком на тот свет.
Есть ли необходимость доказывать, что Сталин ни одного из «врагов народа» не считал действительным врагом? Наверное, есть, ибо и сегодня многие современники рассматривают период разгула сталинщины через такую призму: «Раз человека посадили, значит что-то было…» Для опровержения этой кощунственной формулы достаточно проследить поведение Сталина, освободившего множество осужденных «врагов» при первой же надобности в их услугах. Вот несколько имен — из большого списка.
Инженер Л.К. Рамзин.
Авиаконструктор А.Н. Туполев.
Физик Л.Д. Ландау.
Эпидемиолог П.Ф. Здродовский.
Но в этом списке нет ни одного видного партийного деятеля. Старых коммунистов он не возвращал. («Без них говорунов хватает…»). Другое дело ученые, изобретатели, конструкторы. Этих «шпионов» и «вредителей» можно использовать и на строительстве социализма.
И когда в начале войны обескровленная сталинским террором армия откатывалась под ударами немецкого вермахта, Сталин выпустил из тюрем и лагерей 10 тысяч уцелевших командиров. Лишь несколько полководцев сохранилось в лагерях — Мерецков, Горбатов, Сандалов, Рокоссовский, Подлас.
Сталин, не медля, направил их на рухнувший фронт. Полки были, а в бой вести их некому…
Сталин как никто другой знал, что они такие же враги, как покойный Миклуха-Маклай или здравствующая Галина Уланова.
А эпизод с Отто Куусиненом? Беседуя с вождем финских коммунистов, членом исполкома Коминтерна, Сталин спросил его — почему он не ходатайствует об освобождении сына. Куусинен покорно склонился перед султаном: «Очевидно были серьезные причины для его ареста». Великий усмехнулся… Через день сына Куусинена освободили.
Павел Филиппович Здродовский, ученый с европейским именем, в тридцатые годы возглавлял Институт эпидемиологии. Случилось так, что заместитель наркома обороны Тухачевский трижды вызывал его в связи с эпидемиями в Красной армии. В вольной интерпретации следователей это выглядело как вражеский сговор с целью отравить всю армию. В Устьвымлаг, где Здродовский отбывал срок, пришла открытка от А.В. Вишневского-отца: «Паша, мы тебя не забыли, позаботились о семье». Опер (оперативный уполномоченный) допытывался у Здродовского — от кого открытка?! Но ученый разыграл неведение.
Однажды, перед самой войной, вызвали Здродовского на вахту с вещами и — под усиленным конвоем в Москву. Ну, решили все, повезли на «пересуд», теперь дадут «вышака» (расстреляют)…
Вишневский добился-таки своего, использовав для этой цели критическую ситуацию. В Иркутском гарнизоне началась повальная эпидемия. Вишневский обратился в НКО:
— Что же это делается! Гибнут наши красноармейцы, а лучший специалист по борьбе с эпидемиями пилит лес в лагере…
Ни у Берии, ни у Сталина не нашлось возражений против освобождения «матерого диверсанта»…
Нет, что бы там ни говорили, а нужных людей Хозяин выпускал. Легендарного организатора системы лагерей Нафталия Френкеля освободили из Лубянской тюрьмы в 1939 году. Понадобилось срочно подвести железную дорогу к Карельскому перешейку для подвоза военной техники против упорных финнов. И стал вчерашний арестант Френкель начальником ГУЛЖДС, Главного управления железнодорожного строительства, огромной лагерной империи, протянувшейся от Ленинграда до Владивостока.
Под корень!
Планы истребления ленинской гвардии Сталин вынашивал давно. Окончательное решение он принял в 1934 году, на XVII съезде партии, когда чуть не лишился кресла генерального секретаря. Но и после провокационного убийства Кирова он не мог обрушиться всей силой карательных органов на ветеранов партии. Любая военная кампания требует подготовки, это даже он понимал.
25 мая 1935 года по распоряжению генсека было распущено набившее оскомину Общество старых большевиков во главе со всепокорнейшим Емельяном Ярославским. Через месяц разогнали Общество политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Нашли чем кичиться, пребыванием на царской каторге. Вот дадут вам вкусить, для сравнения, наших лагерей, тогда может быть скромнее станете, бородатые.
Если уцелеете.
За два года до смерти Ленин с тревогой писал о том, что «Пролетарская политика партии определяется не ее составом, а громадным безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией. Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решение будет зависеть не от него»[146].