Пройдет не так уж много лет, вчерашние наставники генсека научатся плясать под его дудку, а Политбюро превратится в лакейскую. Ныне же члены верховного органа партии никак еще не желают смотреть на мир из-под козырька сталинской фуражки.
… А если попробовать перелить власть из ПБ в другой орган? Да сделать это без лишнего шума и всяких там решений-резолюций? Этим другим органом мог быть Секретариат ЦК. Сталин пытается придать ему директивные функции.
К сожалению, маневр был разгадан. На XIV партсъезде в декабре 1925 года Каменев, преодолевая обструкцию сталинских крикунов, сказал:
«…Мы против того, чтобы делать „вождя“… Мы против теории единоначалия. Мы против того, чтобы Секретариат… стоял над политическим органом»[57].
…Год 1923. Уже два года Сталин занимает пост генсека, а до полной власти в партии ох как далеко… Овладеть всем аппаратом ЦК, расставить на решающих участках своих людей, преданных, исполнительных и — обязательно! — не рискующих взирать на генсека сверху, как Троцкий. Не смеющих смотреть ему, Сталину, прямо в глаза, как Скрыпник или Затонский, а способных заглядывать снизу и ловить директивы из-под генсековских усов.
Они уже имеются — Молотов, Куйбышев, Ворошилов, Андреев, Ярославский… Но их еще мало.
И Сталин упорно, методично укрепляет свои тылы — в Оргбюро, в Секретариате, в отделах аппарата ЦК, в редакции «Правды» и в Совнаркоме.
Партийная бюрократия в 1921–1924 годы только еще набирала рост, а Сталин уже учуял непоборимую силу аппарата ЦК.
Порядок назначения на ответственные посты в центре и губерниях через ЦК был установлен при жизни Ленина. Уже тогда диктатура пролетариата переросла в диктатуру партии.
Придя к власти, пока еще далеко неединоличной и пока еще только в партии, Сталин быстро усвоил простую истину: ключ к вожделенной власти лежит в кабинете генсека. И еще одно он усвоил: аппарат ЦК может многое.
В недрах аппарата можно похоронить любое решение ЦК, даже решение съезда партии. Тот, кто овладел аппаратом, мог заблокировать указание Политбюро или члена ПБ. Этот же деятель мог провести через аппарат, под видом директивы ЦК, свое личное указание.
Когда Ленин, опасаясь политического раскола, начал диктовать строки своего Завещания, в котором предлагал увеличить число членов ЦК до пятидесяти или даже до ста, он имел в виду обучить цекистской работе возможно большее число коммунистов.
Сталин своеобразно воспользовался этим советом вождя. На XII съезде партии он уже шельмует, «на основании» ленинских слов, руководящих работников ЦК. Сталин заявляет, что внутри ЦК имеется ядро в десять — пятнадцать человек, которые наловчились в деле руководства и «рискуют превратиться в своего рода жрецов по руководству… могут заразиться самомнением, замкнуться в себе и оторваться от масс… Это ядро внутри ЦК… становится старым, ему нужна смена»[58].
Вот какую трансформацию претерпела ленинская рекомендация. Выразив в лишенной изящества форме недоверие соратникам Ленина, Сталин предлагает взять в ЦК «… свежих работников… имеющих головы на плечах»[59].
Предложение Сталина повисло в воздухе, делегатам оно показалось преждевременным. Ему бы обождать немного, еще вождь не почил, еще не потеряло вес Политбюро и старая гвардия оставалась в силе.
Товарищ Коба бывал иногда излишне прямолинеен и тороплив. Но Сталин-политик уже научился менять скорость и корректировать собственные ошибки. Отправляя в печать стенограмму съезда, Сталин вычеркнул из текста своего выступления слова о «будущих руководителях».
(Лишь в 1968 году исчезнувшие строчки всплывут в примечании нового издания).
Но слова — словами, а дело — делом. Число членов ЦК возросло с двадцати семи до сорока — столько избрал съезд. Теперь генсеку легче будет маскировать продвижение своих людей на ключевые посты в партии. И проще выводить из ЦК неугодных.
При Ленине каждый член ЦК мог и в Секретариате, и в Оргбюро, и в ПБ поставить любой волнующий его вопрос, отстаивать свою точку зрения и, в случае надобности, обратиться к пленуму ЦК. Но и решение пленума, обязательное для всех коммунистов, член ЦК мог обжаловать перед съездом партии.
Эта Ленинская традиция связывала действия генсека, костью в горле застряла. Он «терпел» до 1925 года. На XIV съезде партии Сталин дозволил меньшинству выступить в последний раз. На этом демократическая традиция иссякла. На следующем съезде никто уже с генсеком не спорил: ни один «вольнодумец» не был даже «избран» делегатом.
На X съезде в докладе о продналоге Ленин высказал любопытные мысли.
«Твердый аппарат должен быть годен для всяких маневров… Политика есть отношения между классами… Аппарат, как подобное средство, чем тверже — тем лучше и пригоднее должен быть для маневров»[60].
И Ленин ставит перед партией задачу — добиться полного подчинения аппарата политике партии.
Что еще нужно было Сталину? Получив этот теоретический подарок, он наивыгоднейшим образом использовал ленинские советы, лишь немного модифицировав последнее указание вождя: добился абсолютного подчинения аппарата ЦК своей личной политике, заботливо спеленал оппозицию и недрогнувшей рукой заткнул ей кляпом рот.
* * *«Как это ему удалось»…
В борьбе за единоличную власть в партии Сталину сопутствовали благоприятные обстоятельства — это также войдет в ответ на поставленный в заголовке вопрос.
Старая пословица «Рыба тухнет с головы» неизменно приходит на ум, когда пытаешься восстановить историю перерождения большевистской партии. Процесс начинался в верхах. Сталин взял на себя роль катализатора. При нем процесс разложения партийного руководства получил тройное ускорение.
На самом верху — партийные бонзы, у них под рукой аппарат ЦК, проводник директив. Внизу — безгласная, скованная тотальной парт-дисциплиной, масса рядовых членов.
Такова схема взаимоотношений внутри партии, сложившаяся в 1923 году. Умиравший вождь был уже бессилен что-либо изменить.
Последние годы жизни Ленина Сталин, с помощью послушного аппарата, третирует основателя партии. Когда старый коммунист Г.Л. Шкловский попросился на заграничную службу, Ленин, помня совместную работу в годы эмиграции, предложил его кандидатуру — от госбанка или внешторга. Но Оргбюро провалило рекомендацию вождя. Сталин — устами других членов бюро — обвинил Ленина в… протекционизме. Отвечая на записку Шкловского, Ленин писал 4 июня 1921 года:
«Вы вполне правы, что обвинять меня в „протекционизме“, в этом случае — верх дикости и гнусности. Повторяю, что тут интрига сложная. Используют, что умерли Свердлов, Загорский и другие. Придется вам идти „с начала“. Есть и предубеждения, и упорная оппозиция, и сугубое недоверие ко мне в этом вопросе. Это мне крайне больно, но это факт… „Новые“ пришли, стариков не знают, рекомендуешь — не доверяют, повторяешь рекомендацию — усугубляется недоверие, рождается упорство: „А мы не хотим!“ Ничего не остается: с начала, с боем завоевывать новую молодежь на свою сторону»[61].
В этом маленьком письме, написанном Лениным за два года до смерти, — трагедия вождя, теряющего партию.
К двадцать третьему году Сталину удалось сколотить небольшую, но сильную, облеченную высшей властью группу карьеристов.
Старые партийцы, из проницательных, видели куда гнет генсек. Нашлись среди них смельчаки — Скрыпник, Красин, Осинский, Лутовинов, Затонский… Они безбоязненно разоблачали сталинский бонапартизм, фракционные интриги генсека. На XII съезде Косиор прямо обвинил ЦК в групповщине: — Руководящая группа ведет свою политику, которая часто противоречит интересам партии.
«Десятки наших товарищей стоят вне партийной и советской работы» лишь потому, что они участвовали в дискуссиях. А в руководящие органы попадают только те, кто «связан в прошлом или настоящем с руководящей группой Центрального Комитета»[62].
Лутовинов убийственно точно аттестовал групповую политику, проводимую генсеком от имени ЦК.
Что же Сталин? В заключительном слове он лишь вскользь упомянул Лутовинова и ушел от ответа в дебри международной обстановки. И продолжал после съезда подрывную фракционную деятельность.
В подобных случаях в народе говорят: «А Васька слушает, да ест».
История знает еще одну попытку вырвать центральный аппарат из цепких рук Сталина. В августе 1923 года в Кисловодске отдыхали Зиновьев, Бухарин, Евдокимов, Ворошилов, Лашевич, Фрунзе и еще несколько ответственных партийных деятелей. Прогуливаясь однажды в окрестностях курорта, они собрались в пещере и там обсудили положение, сложившееся в аппарате ЦК. Оказывается, Оргбюро снимает, назначает, перемещает партийных работников, не советуясь с членами Политбюро. Все делается тихо, келейно, кто-то настойчиво продвигает на ответственные посты в Москве и в губерниях своих людей…
От имени этой группы послали письмо Сталину. Генсек срочно прибыл в Кисловодск. Сталин «успокаивал» товарищей: их страхи вовсе беспочвенны, никто не игнорирует Политбюро, никто не нарушает Устава партии. В этом нетрудно убедиться — он приглашает членов ПБ регулярно присутствовать на заседаниях Оргбюро[63].
Товарищи приняли к сведению сказанное Кобой. Но на заседаниях Оргбюро никто, кроме Зиновьева, не появился. Да и он зашел как-то невзначай, на минутку…
Никто из них не видел истинных масштабов организационной подготовки, проводимой генсеком через аппарат. Никто не ведал, что уже тогда, при Ленине, Коба вел слежку за каждым шагом вождя и его соратников: ни один разговор, ни одна записка, ни один лист копировальной бумаги Секретариата ЦК и личных секретарей членов ПБ не могли миновать желтых глаз Иосифа Сталина.
Через год после смерти Ленина генсек усовершенствует систему слежки. Бориса Бажанова давно занимал вопрос: бумаги шеф подписывает почти не глядя, в серьезные проблемы, требующие глубокого внимания, не вникает. Что же он делает долгими часами?.. Однажды, зайдя в кабинет, Бажанов увидел Сталина за столом с телефонной трубкой, прижатой к уху. Но что это? На всех телефонных аппаратах трубки — на местах. Секретарь заметил шнур, уходящий в ящик письменного стола. Значит… В этот момент Сталин поднял голову, и не отнимая трубки от уха, посмотрел на секретаря. Бажанов молча отступил к двери и вышел.
Об этом эпизоде он поведал другому доверенному помощнику генсека Льву Мехлису. Тот заметил коротко, что это их не должно касаться.
Монтаж подслушивающего устройства осуществил чешский специалист. Расчет с ним хозяин произвел, разумеется, на Лубянке: там знали, как поступать с лишними свидетелями.
Ставленники Сталина заняли в ЦК ключевые позиции. Они активно поддерживали Сталина, создавали в центральном аппарате атмосферу, благоприятную для роста железного авторитета нового вождя, взрыхляли и удобряли почву, вырывали «сорняки»…
Никто уж не ждал Ленина назад, соратники думали кем его заменить. На импровизированном совещании в Кисловодске вспомнили о принципе коллегиального руководства партией, советовались как отвести претензии Сталина на единоличное правление.
Поскольку Секретариат стал приобретать значение и силу директивного органа, есть резон ввести в него, скажем, трех членов Политбюро — Троцкого, Сталина, Зиновьева. Эту тройку можно составить с участием Каменева или Бухарина — взамен Зиновьева. Так сформулировал предложение Бухарин и составил, вместе с Зиновьевым, письмо Сталину. Против высказался Ворошилов, но остальные согласились с Бухариным.
Письмо отвез генсеку в Москву Серго Орджоникидзе.
Тройка членов Политбюро в его Секретариате — это Сталину подходило менее всего. При любом составе тройки, рядом с Троцким, Зиновьевым, Каменевым или Бухариным он выглядел бы бледно. В Секретариате, Политбюро у него уже были свои люди, машина голосования не подведет. А тройка… Можно ли поместить в одну лодку волка, козу и капусту? К какому берегу пристанет лодка, кто в ней останется?
Сталин экстренно выехал в Кисловодск и сразу же припугнул своих соратников отставкой: «… Если товарищи настаивают, я готов очистить место без шума, без дискуссии, открытой или скрытой»[64].
В этом театральном жесте закулисный смысл: собравшиеся осенью двадцать третьего в кисловодской пещере, уже читали Завещание Ленина: «Предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина…»
Эти слова вождя обожгли начинающего диктатора, и он решил пригрозить уходом…
Соратники растерялись: Коба их не понял, так вопрос не стоит…
Тогда Сталин предложил для согласования политической линии с организационной работой ввести трех членов ПБ — Троцкого, Бухарина и Зиновьева в Оргбюро. Не в Секретарит, а в Оргбюро.
И наши прожектеры пошли на компромисс.
Эта куцая реформа ничего не дала, ибо названная тройка на заседаниях Оргбюро не появлялась.
Однако кисловодский вариант встревожил генсека. Он вспомнил о нем на XIV съезде. Решив высмеять «пещерных людей», он упомянул о тогдашних переговорах в ироническом духе, повторив слова о готовности «очистить место».
После смерти Ленина прошло почти два года, положение генсека настолько упрочилось, что можно было и пошутить. На съезде Сталин сыграл «на публику», а заодно ударил по авторитету Зиновьева, назвав его предложение… «платформой об уничтожении Политбюро».
Мастер политической интриги начал манипулировать ярлыками.
Драка за кресло
В двадцать третьем году на самом верху уже знали, что дни вождя сочтены. Ленин тоже не делал из этого тайны.
Конкуренция за власть обостряется, под Троцкого роют новую мину — Сталин вновь пытается проникнуть в РВС. Троцкому передано «мнение» ЦК — ввести в РВС генсека. Несколько ставленников Сталина уже успели проникнуть в цитадель Троцкого.
Троцкий всегда пренебрегал организационной работой, не сходил до тактических уловок, надеясь на неотразимую силу убеждения.
Не то Сталин. Он вел осаду крепости по имени Троцкий по всем «правилам» политического интриганства, не чураясь черновой подготовительной работы, отвоевывая у противника одну позицию за другой.
Троцкий в своей барской заносчивости никак не хотел принимать Сталина всерьез, он не замечал масштабов травли, не видел конечной цели затеянной против него кампании. Иначе бы он не заявил на заседании Политбюро:
— Я готов отказаться от всех своих постов и пойти рядовым солдатом в бой за германскую революцию: она вот-вот грядет!..
— Я тоже готов уйти в отставку, — поднялся Зиновьев, — и отправиться сражаться рядовым солдатом!
Сталин умело подыграл своим партнерам:
— Но ЦК не может рисковать сразу двумя такими ценными жизнями.
…Патетику Троцкого, если она была искренней, понять еще можно. Но Зиновьев в хитоне и на котурнах — это уж слишком.
Что до Сталина, то не всякий актер способен на такой драматический экспромт. И если бы не Троцкий, который вышел, яростно хлопнув дверью, эта сценка могла бы стать украшением очередного кремлевского спектакля.
… Что-то неладное творится в стране. Пять лет народовластия, а экономический кризис не изжит: производительность труда в промышленности — ниже уровня 1913 года, сельское хозяйство запущено, от транспорта — одно название, от дорог тоже… Острая нехватка самых необходимых товаров, продовольствия, жилья, обесцененные деньги… Недовольные рабочие устраивают стачки.
Триумвират не знал, как справиться с трудностями и вместо того, чтобы признаться в этом, да посоветоваться с активом, усилил административный нажим.
На Пленуме ЦК в сентябре двадцать третьего года Дзержинский обвинил руководителей в диктаторстве, отказе от партийной демократии, забвении принципа выборности, нетерпимом отношении к критике. Пленум отнесся серьезно к этому выступлению и создал специальную комиссию во главе с Дзержинским.