Теперь Франция, пятая по счету в ряду сексуальной отзывчивости в Европе 45-го года. Франция, страна, отягощенная давними сексуальными традициями, что гирями висели в ее недолгой войне с Гитлером. В 1940 году Франция легла под немца за восемь недель. В апреле немецкие солдаты перешли французскую границу, а 15 июня они топтали Париж. Французские солдаты разбежались после первых ударов, хотя оружием были не обделены. Полками сдавались. Почему?
В безыскусной фразе героини фильма Режи Варнье «Французская женщина», которую она обращает к своему мужу, отпущенному из плена, есть ответ: «Ты трус, а я шлюха!»
Безжалостная прямота от имени простых французов. А про состоятельных тогда говорили, что у них чувство собственности взяло верх над волей к победе. Благосостояние остановило решимость сопротивляться. Они хотели спасти свою собственность, парижские здания, спасти красоту Франции и покорились немецкому солдату. Приказ «Ни шагу назад!», что стал реальностью войны с тем же врагом в Советском Союзе, не мог появиться в цивилизованной Франции. Цивилизация предполагала другое: «Ты трус, а я шлюха!»
Мужчины в плен, женщины – в постель. Нет, с немцами пошли спать отнюдь не все женщины Франции. Но взрыв секса с соотечественниками накрыл страну, и оккупированную часть и марионеточную территорию – «зону Виши». Франция протестовала против оккупации, против «проклятых бошей» расцветом эротики и секса. Под немецким сапогом стране помог выжить французский секс, искрящийся, как шампанское, легкий и приятный, дарящий наслаждение и отрешение от мира сего хотя бы на полчаса.
Я обращаюсь к строкам теперь уже забытого во многом французского писателя Анри де Монтерлана, который откровенничал в своих парижских очерках 1944 года: «Парижанин не сделает ничего, чтобы спасти свою землю или свою жизнь. Но ради рожи, ради ляжек, ради зрелищ он обернется с изумительной расторопностью и восстановит положение буквально в несколько дней… Покупают мороженое (при отсутствии мороженного). Рубашки посетителей (ресторанов, театров и кино. – Э. М.) безупречны (при отсутствии прачечных). У всех добротная обувь, а зимой – перчатки (при отсутствии кожи). В маленьком ресторанчике с порционными блюдами, где я пообедал… я был, пожалуй, единственным, кто не питался на черном рынке».
После чтения Монтерлана я листаю журнал «Иллюстрасьон», майский номер 1940 года, вышедший за три недели до вступления немцев в Париж. Журнал переполнен рекламой.
«Корсет „Скандаль“, который работает на добрую славу французских товаров».
«Бриллиантин для женщин на касторовом масле по рецепту доктора Рожа».
«Подписывайтесь на облигации военного займа, который, как пулеметная лента, остановит врага».
«Изысканные чулки „Монтегю“ – матовые, прочные, прозрачные, последний крик моды».
Французские интеллигенты уверяют, что в годы оккупации им помог выжить еще и театр. После спектаклей актрис и женщин из публики, имевших связь с «черным рынком», объединяли общие интересы.
– Мне нужны бежевые нейлоновые чулки. Вы не узнаете, есть ли мой размер?
– Когда будут, я вам принесу.
– У меня нет сейчас денег, но мне очень хочется иметь такие чулки. А пока вот рисую их на ноге.
– Вы шутите?
– Нет! Сначала аккуратно рисуешь шов, потом общий фон – краской.
– Какая утонченность!
– Шов делается щипцами, но нужна помощь, желательно мужчины…
Француженки хотели выглядеть, хотели нравиться, хотели забыться в любовной горячке, пусть даже и откровенно похотливой. Когда генерал де Голль, стремившийся сохранить честь и достоинство Франции, призывал из Лондона сопротивляться немцам, идти в его армию, бороться за освобождение страны, его призыв достигал ушей немногих. Где-то было действительно французское сопротивление, была трагедия французских евреев, вывозимых в лагеря смерти, а французские обыватели жили сексом, бывшим для них средством выживания и сопротивления. Но и среди них появлялись коллаборационисты, которые сотрудничали и дружили с немцами. Это известный танцовщик Серж Лифарь, ярчайший актер французского кино Виго, знаменитая актриса Даниэль Дарье, не менее знаменитая актриса Арлети, не скрывавшая, что она любовница высокого немецкого чина. Имена сии можно множить, но после освобождения Франции де Голль их не простил.
А когда началась высадка союзников, когда американские и канадские солдаты, зацепившись за нормандские пляжи, потом пошли на Париж, в стране случился новый взрыв эротизма. Я обращаюсь опять к Монтерлану, его впечатлениям от тех головокружительных днях августа 1944 года: «Я с симпатией вспоминаю и о взрыве эротизма с начала высадки союзников. Эротизма, обреченного на жестокую смерть, на которую нам оставляют право и пр. Бои идут в ста пятидесяти километрах от Парижа, часть Франции опустошена, французский народ живет в аду; и находятся женщины… которые готовы рисковать жизнью, чтобы утешить несчастных. Впрочем, я не могу исключительно порицать положение в Париже (и я буду последним, кто имеет право на это, потому что я в Париже и сам наслаждаюсь вовсю). Я вижу в этом испытание на живучесть».
Французские женщины восторженно принимали американцев и канадцев. Публичные дома сразу перешли от обслуживания немцев к обслуживанию клиентов-освободителей. В известный город Канн вдохнуло жизнь новое распутство, связанное с приходом союзников. Власти не трогали проституток. Они лишь отдали им особый квартал. Популярность у солдат придавала им смелость в тиражировании хмельного распутства. По всему канадскому побережью гремело имя «Мамочки» – тридцатилетней хозяйки публичного заведения, отличавшейся веселым нравом и завидными сексуальными достоинствами.
Но таких «мамочек» тогда во Франции было не счесть. У каждой своя история, но у всех общая вершина – день, когда будущая «мамочка» начала пропускать через себя мужчин. Жизнь рождала таких женщин, впрочем, как и тех, что посылали сыновей на фронт, после которого их сыновей ждала все та же «мамочка». И посещение ее после крови, грязи и вони войны очищало и умиротворяло. Среди солдат, вернувшихся с европейского фронта в свою Америку и Канаду, долго был в ходу при встречах тост: «За здоровье Мамочки, самой большой б… во всем мире!»
Типичная французская ситуация тех лет. Ликующие горожане встречают американских и канадских солдат. Танки, грузовики, джипы медленно ползут по запруженной народом улице, едут и шагают освободители. Нетерпеливые француженки, смело задирая платья, лезут на грузовики, целуют солдат, норовя все больше в губы. А ближе к вечеру встречи в темных провалах улиц и дворов… Она тоже долго и протяжно целовала канадца, жена булочника. Муж еще в плену, никаких известий. Ночь с канадцем была жаркой, а утро опустошенным и каким-то легким. А через месяц она почувствовала, что беременна. Сначала досада, злость на себя, а потом: «Ну и ладно». Когда подошло время, родила и оставила ребенка у кормилицы. А в мае 45-го неожиданно вернулся муж. Той же ночью, когда он, изголодавшийся по женскому телу, удовлетворил первую страсть, она призналась… Он больше не заснул. Он спустился вниз, достал выстаивавшееся тесто и начал его месить. Молча и сосредоточенно, иногда с каким-то остервенением. А потом делал булки и пек их, методично загружая в печь противень за противнем. Все так же молча и сосредоточенно. Когда он испек весь хлеб, то сказал ей: «Мы расстанемся». Развели их быстро, ибо тогда во Франции с женами пленных не церемонились. Так и жила она потом одна, воспитывая дочь, нагулянную от канадского солдата. Тогда во Франции много было этих женщин, разведенных и не разведенных, но подаривших освободителям свое тело на несколько часов. Эти-то часы американцы и канадцы долго помнили у себя на родине. Мимолетные встречи, но впечатление, въевшееся на всю жизнь. Потому что контраст, потому что из горячки боя в мягкость постели, потому что рука, привыкшая держать автомат, в шоке от мягкой податливости груди.
А кто-то вообще тогда с головой погрузился во французское распутство и, вернувшись в родной штат Мичиган или Колорадо, предлагал своей жене или подружке любить себя по-французски. Освободители Франции в своей чопорной тогда Америке сгорали от желания научить своих женщин всему, что им показала «мамочка». И они таки научили своих жен и подруг французской любви. Незабываемые времена открытий и единения континентов и стран.
А вот и Германия, следом за Францией в рейтинге сексуальной отзывчивости. Германия в силу своей ментальности здесь выступала основательно и наследственно тяжело. Немецкая сексуальная жизнь, что портвейн или мадера вперемешку со шнапсом, и в отличие от легкого французского шампанского, основательно и тяжело хмелили голову. В 30-е годы в Германии женщина как награда, как предмет украшения, вожделения и производства потомства («Родине нужны солдаты – истинные арийцы»).
Зловещий рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер и глава партийной канцелярии Мартин Борман объединились в создании нового законодательства о браке. Педант Гиммлер, содержавший на свою зарплату жену и любовницу, имевшую от него детей, и Борман, жена которого нарожала ему и рейху восьмерых малышей, и который хвалился Гитлеру своей сексуальной агрессивностью, сначала озадачились философией брачного закона. За исходную ситуацию брали, конечно, войну и ее последствия. Оба считали, что после войны три-четыре миллиона немецких женщин останутся незамужними. Осчастливить этих несчастных можно было, только сделав их матерями. И право на это могло принадлежать «порядочным, волевым, физически и психически здоровым мужчинам». Для их отбора разрабатывался особый порядок, который давал возможность «вступления в прочные брачные отношения не только с одной женщиной, но и еще с одной». Это предлагал Борман в своем меморандуме, а Гиммлер его дополнял: право вступления во второй брак дается как высокая награда героям войны, кавалерам золотого «германского креста» или «рыцарского креста». Потом это право касалось кавалеров «железного креста» первой степени и обладателей золотого или серебряного знака участника рукопашных боев. За этой логикой – философия поощрения воина, выдержанная в традициях Римской империи и непритязательно сформулированная Гитлером: «Лучшему воину достается самая красивая женщина… Если немецкий мужчина-солдат готов безоговорочно умирать, то он должен тогда иметь и свободу безоговорочно любить. Борьба и любовь всегда были связаны друг с другом. Пусть обыватель радуется, получив то, что ему останется». По-гитлеровски, воину-победителю лучшую женщину, всем остальным – что останется. Советскому солдату, вступившему в Германию в 1945-м – выходит тоже.
А в штабе рейхсфюрера СС по-хозяйски, педантично выстраивали параграфы уложений в соответствии с этой философией любви: «Все незамужние и замужние женщины, если у них нет четверых детей, обязаны до достижения возраста в тридцать пять лет произвести с безупречными в расовом отношении немецкими мужчинами четверых детей. Являются ли эти мужчины женатыми или нет, не играет при этом никакой роли. Каждая семья, уже имеющая четверых детей, должна отпускать мужа для этой акции».
Готовя нацию к введению этого закона, Гиммлер отдал приказ, в котором объявил, что патриотический долг каждого эсэсовца произвести по крайней мере четырех детей. В 1939 году он усовершенствовал приказной текст, и теперь, согласно его новой редакции, каждому мужчине в СС предписывалось «оплодотворять своих жен, и по возможности служить в качестве „помощников зачатия“ для бездетных женщин в возрасти тридцати лет и старше»[51].
А почему устанавливалась квота в четыре ребенка для эсэсовской семьи? А потому что, аргументировал Гиммлер, «народ, который имеет в среднем по четыре сына в семье, может отважиться на войну, ибо, если двое погибнут, то оставшиеся двое продолжат свой род». Ну а если среди четырех детей будут девочки, что нарушает военный баланс, то недостачу мальчиков предписывалось восполнить оплодотворением женщин на стороне. Что и предусматривалось данным приказом.
Для производства детей на стороне в порядке эксперимента была создана опытная организация «Лебенсборн» («Источник жизни»). Цель ее, согласно учредительным документам, – содействие массовому рождению «высококачественных» в расовом отношении внебрачных детей, содержанию и воспитанию их. Женщинам-добровольцам организация подбирала арийских производителей. Организация состояла из сети родильных домов, и первый такой дом открылся в 1936 году близ Мюнхена. Родившиеся дети либо оставались у матерей, либо до определенного времени сохранялись в этих домах, а потом их отдавали на воспитание в семьи, отобранные нацистами. Дома «Лебенсборн» содержались за счет некоторого удержания из жалованья офицеров СС, а большей частью за счет банковских счетов и собственности евреев[52].
Одержимость сексуально-расовыми новациями терзала всю нацистскую верхушку. Даже жены лидеров рейха свято верили в важность массового производства побочных детей. Герда Бух, супруга Бормана, постоянно твердила о необходимости официального введения для «расово высокоценных» арийских мужчин института вторых, побочных жен. И даже разрешила иметь такую своему мужу – рейхсляйтеру Борману. В этой роли оказалась ее же подруга, киноактриса Маня Беренс. После первой ночи с ней Борман письмом информирует жену: «Я овладел ею, несмотря на ее отказы. Ты знаешь мою силу воли, и долго Маня не могла сопротивляться. Я буду долго в хорошей физической форме, так как моих сексуальных возможностей вполне хватит на двоих женщин».
Немецкий педантизм вкупе с филистерским романтизмом, столь свойственным деятелям рейха, диктовал идеал немецкой, именно «нордической» женщины, претендующей на роль побочной жены или самки-производительницы. Эти сильные, целеустремленные женщины, по проекту Гиммлера, должны были учиться в специальных женских академиях знаний и культуры, чтобы стать достойными представительницами германской расы во всем мире. Стоит процитировать Гиммлера, теоретика женского вопроса в Германии:
«Когда мужчина вынужден всю жизнь жить с одной женой, он начинает изменять ей, а потом превращается в лицемера, пытаясь скрыть измену. В результате между партнерами возникает отчуждение. Они избегают объятий друг друга и, в конечном счете, перестают производить детей. Именно по этой причине миллионы детей так и не появились на свет – детей, которые так нужны нации… Лично я считаю, что отмена моногамии станет шагом вперед в нашем развитии. Брак в современном виде – это дьявольская игра католической церкви… С введением двоеженства одна жена будет стимулировать другую, и в результате обе будут соревноваться за любовь мужа – и больше никаких растрепанных волос, никакой неряшливости. Образцами для подражания станут красавицы с картин и с экранов кинотеатров»[53].
В гитлеровской Германии публичных домов, этого атрибута ущербных либеральных обществ, по мнению Гитлера, было мало. Германия того времени сама была одним гигантским публичным домом.
Об этом хорошо у Ремарка. Солдат приехал с фронта в отпуск и пришел к своей девушке.
– …Только выйди из комнаты, пока я переодеваюсь. А то фрау Лизер еще донесет, что я занимаюсь проституцией.
– Ну, на этом ей сыграть трудно. В отношении солдат это считается занятием патриотическим[54].
Женщина, как производитель отборных детей, – святая материя в Германии Гитлера. «Дети, дети и еще раз дети – как можно больше детей, вот почему в этом вопросе мы должны действовать смело и решительно, даже рискуя вызвать еще большее недовольство церкви» – это Гиммлер.
Марта была членом союза немецких девушек. Каждое лето члены союза отправлялись в летние лагеря. Там их образовывали и воспитывали походами, сельскохозяйственными работами, гимнастикой, играми и музыкой. Там Марта и забеременела. Родители возмущались. Но Марта принадлежала к новому поколению, и она знала, что в лагерях сексуальные отношения, кончавшиеся беременностью, поощрялись руководством союза. И рожденный ребенок назывался «кинд фюр фюрер» – ребенок для фюрера.
Женщина, как предмет украшения мужчины, элиты, общества, наконец. Об этом заботилась пропаганда, прежде всего киноиндустрия, выкраивая женский стиль, стимулирующий мужчин. Мужская элита сама выбирала себе женщин для украшения. Было устное указание Гитлера: на приемы, массовые акции, на всевозможные встречи и представления женщин приглашать самых видных, известных, красивых, сексуально привлекательных. Такой неприкрытой демонстрации женщин как вещей, мир еще не пережил. Рядом с вождями рейха постоянно видели известных, лицом красивых актрис или просто ярких женщин: Марику Рекк, Зару Леандер, Ренату Мюллер, Лиду Баарову, Маню Беренс, Ольгу Чехову, Лени Рифеншталь, Паулу Весселу, Лили Дагобер, Винифред Вагнер.