Рукопись «Годунова» Царь, как выяснилось в дальнейшем, сам читать не стал, а поручил Бенкендорфу дать ее на отзыв кому-нибудь из сведущих и надежных литераторов. Таковым по понятиям Бенкендорфа был Фаддей Венедиктович Булгарин, который и составил соответствующий отзыв.
А. Х. Бенкендорф – Пушкину
14 декабря 1826 г. С.-Петербург
«Я имел счастие представить Государю Императору Комедию вашу о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве. Его Величество изволил прочесть оную с большим удовольствием и на поднесенной мною по сему предмету записке собственноручно написал следующее:
“Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным очищением переделал Комедию свою в историческую повесть или роман, наподобие Валтера Скота”…» (XIII, 313).
Пушкин ответил с достоинством, что ничего переделывать не будет: «Жалею, что я не в силах уже переделать мною однажды написанное» (XIII, 317).
А когда некоторое время спустя он понял, что отзыв написал Булгарин (который мимоходом еще и содрал несколько сцен для своего исторического романа «Димитрий Самозванец»), негодованию поэта не было границ. Последовала серия издевательских эпиграмм:
(III, 245) и др.
Что касается «Бориса Годунова», то Пушкин, оскорбленный рекомендацией переделать его «в роман наподобие Валтера Скота», отложил трагедию в дальний ящик и лишь через несколько лет, в январе 1830 г., возобновил свое ходатайство о ее напечатании.
«Мне было бы прискорбно, – писал Пушкин Бенкендорфу, – отказаться от напечатания сочинения, которое я долго обдумывал и которым наиболее удовлетворен» (XIV, 398, подл. по-франц.)
В ответ Бенкендорф заявил, что представит рукопись Царю только после того, как Пушкин переменит в трагедии «еще некоторые, слишком тривияльные места». «…Тогда я вменю себе в приятнейшую обязанность, – присовокупил Бенкендорф, – снова представить сие стихотворение Государю Императору» (XIV, 59).
Однако Пушкин и на этот раз проявил твердость, отказавшись вносить изменения в трагедию и еще через три месяца, 16 апреля 1830 г., вновь обратился через Бенкендорфа к Царю:
«Моя трагедия – произведение вполне искреннее, и я по совести не могу вычеркнуть того, что мне представляется существенным. Я умоляю Его Величество простить мне смелость моих возражений…» Поэт завершает письмо просьбой «развязать ему руки и дозволить напечатать трагедию в том виде, как он считает нужным» (XIV, 406, подл. по-франц.).
Разрешение последовало через две недели:
«Что же касается трагедии вашей о Годунове, то Его Императорское Величество разрешает вам напечатать ее за вашей личной ответственностью» (Бенкендорф – Пушкину, 28 апреля 1830 г., подл. по-франц. – XIV, 409).
«Борис Годунов» был напечатан в конце 1830 г. «в первобытной красоте» (XIV, 89), и Царь, наконец, прочитал историческую драму Пушкина, которая вызвала у него неподдельное восхищение:
«Милостивый государь, Александр Сергеевич!
Его Величество Государь Император поручить мне изволил уведомить Вас, что сочинение Ваше: Борис Годунов, изволил читать с особым удовольствием.
Вменяя себе в приятную обязанность уведомить Вас о сем лестном отзыве Августейшего Монарха, имею честь быть с истинным почтением и преданностью,
Ваш, милостивый государь,
покорнейший слуга А. Бенкендорф
9 Генваря 1831» (XIV, 142).
После «Годунова»
То, что Император оказывает ему «монаршее снисхождение», Пушкин прекрасно понимал. И всё же цензурная опека Царя порой его тяготила. Оскорбительно было читать письмо Бенкендорфа с советом, якобы исходящим от Царя, переделать трагедию «Борис Годунов» в «роман наподобие Валтера Скота». Обидными были замечания Царя к «Графу Нулину», в немалой степени разрушавшие поэтику этой «повести в стихах»[156]. Были и другие мелкие уколы, задевавшие его самолюбие и неизвестно от кого исходившие: действительно от Царя или от Бенкендорфа.
Пушкин всё чаще подумывал, не отказаться ли ему от «монаршей милости» и не вернуться ли к нормальной процедуре представления своих произведений в обычную цензуру.
«Я не лишен прав гражданства, – писал он Погодину 17 декабря 1827 г., – и могу быть цензурован нашим цензором, если хочу, – а с каждым нравоучительным четверостишием я к высшему цензору не полезу» (XIII, 350).
Однако на деле все последующие годы схема прохождения произведений Пушкина в печать оставалась той же, хотя и претерпела некоторые изменения. Небольшие произведения, включая сказки, Пушкин действительно отдавал теперь в обычную цензуру. Крупные произведения, написанные в 1830-е годы – «Медный всадник», «История Пугачева», «Анджело», «Путешествие в Арзрум», – он по-прежнему представлял на просмотр Царю. И те и другие подвергались незначительному редактированию. В «Сказке о Золотом Петушке» цензор Никитенко не пропустил стихи «Царствуй, лежа на боку» и «Сказка ложь, да в ней намек, Добрым молодцам урок».
[159]. Десять лет спустя Пушкин вспомнит об этом в стихах: