В панихидах и погребении в Донском монастыре Антона Ивановича Деникина, Ивана Александровича Ильина и их жен принимал участие сам патриарх Московский и всея Руси Алексий Второй. В своем выступлении перед заполнившим монастырь народом Святейший особенно обратил внимание на то, что Деникин и Ильин, как и многие другие изгнанники земли родной, находясь за пределами Отечества, оставались русскими патриотами. Российская трагедия не помешала им верить в будущее своей страны. Они были убеждены, что настанет время, когда наша страна — великая и свободная — сможет снова принять их. Да, нынешняя Россия далека от того величия, что было когда-то. Но, может быть, возвращение Деники на и Ильина, этих, по словам московского мэра Ю. М. Лужкова, символов нашей страны — воина и мыслителя, — и станет началом национального возрождения, началом русского подъема.
В тот же день — 3 октября — Святейший патриарх освятил в Донском монастыре закладной камень на месте будущей часовни в память о жертвах гражданских смут и братоубийственных распрей, в Отечестве и в рассеянии скончавшихся. Эта часовня должна стать памятником примирения всех русских людей.
Три с половиной года на могилах Деникиных и Ильиных стояли обычные деревянные кресты. И лишь в начале 2009-го, как говорят по инициативе председателя Совета министров В. В. Путина и за его собственный счет, на могилах были установлены основательные каменные монументы.
Донское монастырское кладбище теперь, кажется, становится местом сбора останков знаменитых русских со всего мира. Через год после перезахоронения Деникиных и Ильиных сюда привезли и торжественно предали земле еще одного известного деятеля белого движения — генерала Владимира Оскаровича Каппеля (1883–1920). Каппель командовал корпусами и армией в колчаковских вооруженных силах. Последняя его должность — главком Восточного фронта. Погиб генерал под Иркутском 25 января. По другой версии — умер от воспаления легких в Забайкалье. Похоронен Каппель был в Харбине, под стеной русской Свято-Иверской церкви. Но когда русские эмигранты, после Второй мировой, вынуждены были оставить коммунистический Китай, то заселившие Харбин китайцы сровняли могилу Каппеля с землей. И на долгие годы она была потеряна. Лишь в 2006 году какие-то энтузиасты откопали генерала. Так он возвратился на родину.
Могила Александра Солженицына. Донской монастырь
И вот, попытавшись вначале как-то воздействовать на положение, — Солженицын первое время много выступал повсюду: от телевидения до Государственной думы, — попробовав что-то исправить, переменить, он понял, что установившемуся на родине царству вселенской лжи ему противостоять еще тяжелее, чем даже это было в первый славный период его борьбы. А силы-то уже не те! И возраст не тот! И, вероятно, поняв, что обычное открытое слово правды в этой новой борьбе не годится, Солженицын прибегнул к своему старому, проверенному, безотказному, неуязвимому приему, сформулированному им в свое время в трех лаконичных и пронзительных заповедях: НЕ ЛГАТЬ! НЕ УЧАСТВОВАТЬ ВО ЛЖИ! НЕ ПОДДЕРЖИВАТЬ ЛОЖЬ!
И Солженицын ушел в подполье в самой демократической стране в мире. Он начал партизанскую борьбу с властью лжи. И дождался своего часа.
Известно ведь, если Бог кого-то хочет покарать, он отнимает разум. Решила власть российская показать всему свету, как она умеет ценить некоторых заслуженных своих подданных, ну и, прежде всего, конечно, себя потешить. Нужны иногда даже самой бездарной власти такие широкие, шикарные жесты — с парадами, с фанфарами, с награждениями, с рукоплесканиями. Всё это придает ей — власти — некоторую респектабельность. Это очень удобное замещение комплекса вины. Ну и что, говорит власть, что у нас там неполадки, здесь прорехи, зато, посмотрите, кто с нами, кто нас поддерживает, кто пользуется нашим благоволением, кто шею вытягивает под наши ордена. Академики! Известные писатели! Любимые артисты! Знаменитые спортсмены! Значит, эти люди с нами. Они за нас. Своим участием, своей лояльностью они освящают наши деяния. А значит, мы, несмотря на временные трудности и мелкие недочеты, на верном пути. Они, люди эти, гарантируют нашу правоту.
И вот решила власть таким же манером пожаловать Солженицыну, самому крупному, самому маститому русскому писателю, человеку легендарному, с которым считаются в мире, с мыслями которого соизмеряют свои мысли целые поколения людей, решила власть пожаловать по случаю его юбилея самую высокую, или, как принято у них говорить, самую престижную, свою награду — орден Святого апостола Андрея Первозванного.
Собственно, орден этот был возобновлен недавно. А впервые его учредил в России государь Петр Алексеевич. Этот бесспорно великий и славный орден родился в соответствующую великую и славную эпоху. Он был под стать эпохе, когда Россия, прирастая территориями, сокрушая «домашних и внешних сопостатов», находилась на невиданном подъеме во всех областях жизни: расширялись старые и заводились новые производства, вырастали целые города, единственные российские союзники — ее армия и флот — крепчали день ото дня на страх врагам, юношей питали науки, а сам го сударь ради подданных, лишив себя покоя, простер в работу руки. И, естественно, тогда Андреевский орден, наряду с императорским титулом главы государства и другим, был символом величия России. Реального, добытого штыком, созданного руками народа, величия.
Совершенно обратное, по всем перечисленным пунктам, переживало Российское государство в 1990-е. И в такой ситуации появление всякого рода пышных государственных регалий вряд ли может быть уместным. А равно неуместной и даже вызывающей представляется и церемонно-парадная, показная сторона жизни тогдашнего двора. Что может символизировать новый Андреевский орден? Какую такую славу? И в этом смысле очень показателен пример посвящения в орден первого его кавалера. Выбор власти тогда выпал на престарелого ленинградского академика. Человек он, безусловно, заслуженный и, возможно, достойный самой высокой награды. Но тут вопрос: от кого эту награду получать? из чьи рук? Из рук созидателей Российского государства, из добрых отеческих рук получить, действительно, почетно и лестно. Академик же не погнушался принять награду из самых неласковых, самых неумелых рук, когда-либо управлявших Россией и ничего, кроме неприятностей, Отечеству не доставивших.
Но, помимо того, слишком уж театрально, слишком «мишурно» выглядит и самый знак ордена — этакая гирлянда из металлических блях, надеваемая на шею. И опять-таки, это придумано для большего эффекта. Ведь власти в данном случае нужен прежде всего эффект от представления с награждением, политические дивиденды, как говорят. И академика не смутила ни очевидно показная церемония, ни сам муляжный знак ордена.
Впрочем, академик на самом деле на момент награждения пребывал в столь почтенных летах, что ему, наверное, уже было все равно, чем его наградят, — экзотическим ли орденом, значком ли «ГТО», или путевкой в пионерский лагерь. Он всему был одинаково рад. А церемония этого исторического награждения, несмотря на все старания церемониймейстеров, вышла скорее зрелищем печальным, нежели торжественным. Эффект получился обратный. Сошлись двое. Очень, кстати, похожие друг на друга люди. Награждающий — гальванизированная шевелящаяся мумия и счастливый кавалер — ровесник Мамврийского дуба — академик. Награждающий, царапая кавалеру уши, неловко надел ему на шею сусальную гирлянду, и оба в изнеможении тотчас рухнули на диван. Такова была российская слава 1990-х.
Прошло, однако, время. И власти вновь потребовалось показать свою состоятельность с помощью какого-нибудь выдающегося авторитета. Но случилось непредвиденное. Случилось такое, отчего глава государства, как это он обычно делал в таких случаях, исчез куда-то на несколько дней, спрятал, как страус, голову в песок, а его изощренная камарилья не могла даже скрыть своего позорного потрясения, комментируя затем случившееся. Солженицын проигнорировал их высшую награду. Он публично заявил буквально следующее: «От верховной власти, доведшей Россию до нынешнего ее состояния, я принять награды не могу!». Отказавшись ее принимать, он тем самым показал истинную цену их орденам с громкими наименованиями, он тем самым показал истинную цену самой «верховной власти». Он не стал участвовать во лжи. И не стал поддерживать ложь.
В последние годы Солженицын жил затворником в своем подмосковном имении, так же, как он до возвращения жил в Вермонте. Крайне редко его показывали по телевидению: разве по случаю визита к нему нового верховного правителя. Работал он в этот последний период по-прежнему производительно. Как нам рассказала через несколько месяцев после его кончины вдова Наталья Дмитриевна, Солженицын буквально еще за несколько часов до смерти сидел над какой-то рукописью.
Для иллюстрации похорон Солженицына позаимствуем собственные же заметки из другой книги: это наш многолетний дневник. Мы умышленно не хотим стилизовать этот фрагмент в соответствии с основным текстом, потому что, как нам представляется, дневниковый жанр способен более колоритно передать событие — это не вымученные воспоминания, а непосредственная, записанная в день события, зарисовка с натуры. Итак:
5 августа
Позапрошлой ночью умер А. И. Солженицын. А сегодня с одиннадцати утра в Академии Наук выставлен гроб с телом для прощания. Я утром ходил в Синодальную библиотеку в Андреевский монастырь. На обратном пути заглянул в Академию. Было где-то полчаса третьего.
Когда я сидел над книгами, то думал, что сейчас, наверное, вокруг Академии очередь вьется в несколько колец. И вот я поднимаюсь от монастыря по железной лестнице на горку, где стоит этот убогий билдинг, и вижу… нет почти ни души! Милиционеров много вдоль изгородки и у проходной. Ну, раз так, думаю, то, может быть, зайти, поклониться, как говорится, праху. Милиционер показал, куда пройти: это со стороны Москвы-реки, если смотреть на здание, правый подъезд. Подхожу. Там очередь. Не более сорока-пятидесяти человек. Правда, постоянно — по одному, по двое — подходят новые поклонники, но также и уходят уже откланявшиеся. Поэтому очередь остается более или менее постоянной величины.
Солженицын лежит в «граненом» православном коричневого цвета гробу с ручками. На вид он даже чуть похорошел с тех пор, как его последний раз показывали по телевизору. По левую его руку стоит вдова — Наталья Дмитриевна и внимательно рассматривает всех проходящих мимо. Возле нее кто-то из сыновей. Еще какие-то знакомые по голубому экрану лица, и среди них — Горбачев — круглолицый, упитанный, коренастый. В коридоре дает интервью телевизионщикам Розанова. Или не Розанова?.. Может быть, похожая на нее дама. Толком не разобрал.
По дороге к метро нет-нет, да и встречаются люди с цветами — идут в Академию.
Вечером по радио передают, что проститься с Александром Исаевичем пришли тысячи людей самых разных возрастов. О невеликом числе почитателей, выбравшихся проститься с покойным, я уже заметил. Что же касается возрастного разнообразия, то я лично не видел в зале прощания и вокруг него ни одного человека, кроме милиционеров при исполнении, моложе сорока. Не знает его молодежь. И не понимает! Его лагерная и тираноборческая эстетика и патетика в наше время не вдохновляет даже читателя среднего поколения, не то что молодых.
Для меня самый верный показатель литературных интересов — читающая публика в метро. Двадцать лет назад в метро каждый второй читатель держал в руках толстый журнал и читал, между прочим, видимо, и Солженицына, потому что в те годы редкий литературный журнал не печатал что-нибудь из него. Теперь девять из десяти читающих в метро (о читателях газет и иллюстрированных журналов я не говорю) упиваются развлекательным, или, как теперь это называют, гламурным, хламом — детективами, любовными романами, т. н. «женской» прозой. Оставшиеся читают тоже нечто гламурное, но более высокого уровня: не далее как вчера подглядел — молодой элегантный человек увлеченно читал «Игрока». Среди этой публики нет потребителей творчества Солженицына! Да и есть ли вообще где-то такие потребители?
Погода сегодня в Москве хуже не бывает: холодно, дождь. Можно, конечно, объяснить сегодняшнее малолюдье в Академии Наук капризами московского лета. Но, помнится, когда умер Сахаров, и прощание с ним проходило во Дворце молодежи на Комсомольском проспекте, была зима, и стоял довольно крепкий морозец, но очередь к Сахарову петляла по всем Хамовникам, и чтобы увидеть этого деятеля в гробу, нужно было отстоять часа два-три. Нисколько не преувеличиваю, потому что сам тогда отстоял. Дело не в погоде. Просто Сахаров умер в эпоху массового митингового психоза, охватившего всю страну. Тогда народ сбивался в кучи по любому поводу: выступает на Арбате какой-то безвестный говорун — тут же собирается толпа послушать его. Но это была естественная жажда людей напитаться тем, что многие годы было совершено невозможным. Теперь же любое политизированное собрание почитается чем-то пошлым и потому постыдным — занятием маргиналов. Теперь большинство исповедует такую приблизительно мораль: я вне ваших митингов, вне ваших собраний, я выше всех этих пережитков. Прощание же с Солженицыным, безусловно, именно политизированное собрание. Присутствие генсека это подтверждает. Солженицын в равной мере, как и художник, — политический публицист, политолог.
6 августа
Не собирался попасть хотя бы на панихиды к Солженицыну, но оказался не только там, а еще и на самих похоронах. Узнали с отцом, что хоронить его будут у нас под окнами — в Донском, — и решили сходить полюбопытствовать, раз уж так близко…
Еще не дойдя до монастырских ворот, встречаю знакомых — Бондаренку с Бородиным. Раскланялись с Бондаренкой. Отец чуть отстал от меня, потом рассказывает: Бородин спрашивает: это кто? Бондаренко ответил: Рябинин. Бородин не помнит своих авторов и лауреатов.
В самом монастыре народу не так много. Когда перезахоранивали Шмелева, кажется, в 2000 году, людей было куда больше. Но тогда там присутствовал Святейший. А наши православные старушки всегда как-то узнают, где именно будет служить патриарх, и идут на него, как фанаты на поп-звезду, со всей Москвы сотнями и тысячами. Но что особенно бросилось в глаза — на похороны Солженицына не пришли наши либералы-тираноборцы. Ведь как принято считать, Солженицын был знаменем всей этой вечно диссидентствующей публики. Но, оказывается, они не числят его в своей стае. Они хоронят иногда каких-то своих пигмеев и являются всей чертой оседлости. А сегодня на похоронах знамени, символа, или, как раньше они же его называли, совести эпохи — ни души! Впрочем, была Ахмадулина с мужем. Вот и все, кто представлял ту сторону. Справедливости ради нужно заметить, что и противоположная — патриотическая — сторона была представлена не густо. Вроде были какие-то знакомые лица по «Комсомольскому-тринадцать», но даже фамилий их не назову… Такие же литературные величины, о которых надо спрашивать: это кто?
В Большом соборе только что окончилось отпевание. Гроб вынесли солдаты. За гробом родственники. За ними новый президент Медведев. В окружении дюжих телохранителей он кажется совсем тщедушным, прямо-таки дитем, школьником. Получилось так, что нас с отцом толпа вынесла аккурат к самому президенту. И от паперти собора до могилы — метров 20–30 — мы шли на таком расстоянии от Медведева, что до него можно было дотянуться рукой. Он старался ни на кого не смотреть и шествовал, опустив глаза.
Нам с отцом выпало встать в самом удобном месте: за оградой могилы Ключевского. Прямо напротив нас стояла Наталья Дмитриевна с сыновьями и внуками, слева от нее президент с охраной, а перед ними, то есть, получается, между ними и нами, гроб с телом покойного. Поэтому рассмотрели мы все в мельчайших подробностях.
Пока духовенство отправляло какие-то последние детали погребального обряда, Наталья Дмитриевна наклонилась к внуку — пятилетнему где-то мальчику в ладном костюмчике — и что-то ему шепнула на ушко. Мальчик немедленно заплакал и стал растирать глаза кулачком. Скорее всего, Наталья Дмитриевна велела ему именно начать плакать. Потому что нельзя в эту минуту внуку покойного не плакать. Кругом же фото— и видеокамеры. В истории похороны должны остаться с плачущим внуком — маленьким, переживающим потерю любимого дедушки, Солженицыным. Мне почему-то вспомнилась кинохроника похорон Кеннеди. Тогда Жаклин так же наклонилась и сказала что-то малютке-сыну, и тот вдруг приложил ладошку к голове, отдавая часть убитому президенту и отцу. Этот исторический жест Кеннеди-младшего теперь прокручивают по телевидению в любом случае, когда только заходит речь о трагически погибшем американском президенте. Не будут ли со временем точно так же прокручиваться кадры с плачущим у могилы Солженицына внуком в любой передаче, в любом фильме о писателе?
Когда опускали гроб в могилу, раздался оглушительный гром, — где-то за кустами солдаты салютовали из карабинов. При первом залпе сын Солженицына — не знаю, по имени который именно — едва не сел на землю. Наверняка подумал: теракт! Впрочем, вздрогнули многие, — салютовали солдаты, действительно, неожиданно. Но вот президент Медведев, надо отдать должное, даже не дернулся. Хотя, кто знает, может, его охранники и предупредили быть готовым к потрясению, чтобы президенту не уронить достоинства неожиданным расплохом, не потерять лица?