«Но надо всеми возобладал Маяковский, — пишет Бунин. — …И начал Маяковский с того, что вдруг подошел к нам, вдвинул стул между нами и стал есть с наших тарелок и пить из наших бокалов; Галлен глядел на него во все глаза — так, как глядел бы он, вероятно, на лошадь, если бы ее, например, ввели в эту банкетную залу. Горький хохотал. Я отодвинулся. „Вы меня очень ненавидите?“ — весело спросил меня Маяковский. Я ответил, что нет: „Слишком много чести было бы вам!“ Он раскрыл свой корытообразный рот, чтобы сказать что-то еще, но тут поднялся для официального тоста Милюков, наш тогдашний министр иностранных дел, и Маяковский кинулся к нему, к середине стола. А там вскочил на стул и так похабно заорал что-то, что Милюков опешил. Через секунду, оправившись, он снова провозгласил: „Господа!“ Но Маяковский заорал пуще прежнего. И Милюков развел руками и сел. Но тут поднялся французский посол. Очевидно, он был вполне уверен, что уж перед ним-то русский хулиган спасует. Как бы не так! Маяковский мгновенно заглушил его еще более зычным ревом. Но мало того, тотчас началось дикое и бессмысленное неистовство и в зале: сподвижники Маяковского тоже заорали и стали бить сапогами в пол, кулаками по столу, стали хохотать, выть, визжать, хрюкать. И вдруг все покрыл истинно трагический вопль какого-то финского художника, похожего на бритого моржа. Уже хмельной и смертельно бледный, он, очевидно, потрясенный до глубины души этим излишеством свинства, стал что есть силы и буквально со слезами кричать одно из русских слов, ему известных: „Много! Многоо! Многоо!“ Одноглазый пещерный Полифем, к которому попал Одиссей в своих странствиях, намеревался сожрать Одиссея. Маяковского еще в гимназии пророчески прозвали Идиотом Полифемовичем. Маяковский и прочие тоже были довольно прожорливы и весьма сильны своим одноглазием. Маяковские казались некоторое время только площадными шутами. Но не даром Маяковский назвал себя футуристом, то есть человеком будущего: он уже чуял, что полифемское будущее принадлежит несомненно им, Маяковским, и что они, Маяковские, вскоре уж навсегда заткнут рот всем прочим трибунам еще великолепнее, чем сделал он на пиру в честь Финляндии… „Много!“ Да, уж слишком много дала нам судьба „великих, исторических“ событий».
Бунин оказался прав: в наступившем «полифемском будущем» Маяковский до такой степени заткнул всем рот, что эти «прочие» уже даже не возражали, даже не кричали «много!», а молча сносили все его выходки. Художница Наталья Козлова, у которой здесь же, на новом Донском, похоронена бабушка Галина Валерьяновна Медведева (Оболенская, 1892–1985), рассказала нам замечательный эпизод, характеризующий позднего, «остепенившегося», Маяковского.
Где-то в 1920-е годы княжна Галина Оболенская была приглашена в Гендриков переулок, где жили друзья Маяковского — чета литераторов Бриков. Там, в просторной квартире, Маяковский иногда устраивал поэтические вечера для избранной публики — читал свои стихи. И побывать в гостях у Маяковского было необыкновенно престижно. Потом эти избранные счастливцы рассказывали всем о своем визите к поэту, как о каком-то выдающемся событии. Комната, куда проводили княжну Оболенскую и ее подругу, была полна людей. Но сам Маяковский еще не подошел. Девушки сели в уголок и затаились в ожидании мэтра. И вот спустя какое-то время он появился. На Маяковском, как говорится, лица не было: он был чем-то озлоблен и хмур. Он презрительно оглядел всех присутствующих и вдруг отрыгнул на стену нечеловеческого просто-таки объема плевок. Верно, заранее скопил его во рту, чтобы поразить всех обилием слюны. Опешившие гости какое-то время смотрели на этот сползающий к плинтусу издевательски поблескивающий сгусток, потом все дружно встали и, ни слова не говоря, вышли из комнаты. Так и хочется спустя годы вскрикнуть за этих людей: «много!».
На территории кладбища несколько колумбариев разного типа — и открытые, уличные, и в специальных зданиях. На одном таком здании — это восемнадцатый колумбарий, — на стене, в технике барельефа изображена картина скорби: аллегорические фигуры застыли в тоске над своим умершим близким. Барельеф этот открыт в начале 1960-х годов и благополучно сохранился до нашего времени. Но вот то-то и удивительно. Дело в том, что автор этого барельефа — Эрнст Неизвестный, высланный в свое время из страны за диссидентство. При аналогичных обстоятельствах творчество любого другого деятеля искусства попадало на родине под жесткий запрет: если он был писателем, его книги изымались из библиотек, если кинематографистом, его картины арестовывались и запечатывались в фондах. С архитектурно-монументальными произведениями дело обстояло, как теперь можно понять, сложнее: власти нужно было произведение либо уничтожать, либо не подавать виду, что она — власть — помнит, кто его автор. В случае с барельефом Неизвестного на новом Донском, кажется, был избран второй вариант.
Новое Донское кладбище. Рельеф Э. Неизвестного
За этим же восемнадцатым колумбарием находится одна очень любопытная могила. Там на высоком черном гранитном постаменте установлен бюст человека средних лет. И никаких надписей на камне! — ни имени, ни даты. Говорят, здесь похоронен известный шпион Олег Владимирович Пеньковский. Имея доступ к каким-то государственным секретам, он продавал их западным спецслужбам. Но был разоблачен и 16 мая 1963 года казнен. Родственникам якобы выдали его тело и даже разрешили похоронить в Москве, но только с условием, что на его могиле не будет никакой надписи. Но, возможно, это кладбищенская легенда, какие существуют на каждом кладбище, а похоронен здесь совсем другой человек.
Но если антисоветский шпион Пеньковский это, действительно, не более чем легенда Донского кладбища, то уже советские шпионы, ставшие людьми-легендами, здесь действительно похоронены. Причем их имена написаны на граните вполне отчетливо. Им больше незачем скрываться. Вообще на новом Донском похоронено очень много сотрудников наших спецслужб. Если на каким-то монументе, кроме имени погребенного и лет его жизни, нет больше никаких надписей — кто он был, этот человек? чем занимался? — но на камне выбит маленький значок с изображением щита и меча, то, очевидно, что здесь лежит какой-то чекист. И таких могил на Донском немало. Но есть несколько могил здесь с именами людей, о которых не нужны какие-то дополнительные сведения. Эти люди являются нашей национальной гордостью. И известны практически всем. Это, например, крупнейший, как о нем иногда говорят, разведчик ХХ века Фишер Вильям Генрихович (Абель Рудольф Иванович, 1903–1971). Или Конон Трофимович Молодый (1922–1970). Или гроза украинских сепаратистов Павел Анатольевич Судоплатов (1907–1996).
Всем, наверное, памятен фильм «Мертвый сезон» с Донатосом Банионисом в главной роли. О таких фильмах говорят: когда их показывают, с улиц исчезает народ — все спешат к телевизору. У героя Баниониса был вполне реальный прототип, который, кстати, и непосредственно консультировал фильм, — это Конон Трофимович Молодый. В фильме есть очень напряженный и запоминающийся эпизод обмена на каком-то пограничном мосту нашего разведчика, захваченного вражескими спецслужбами, на его коллегу из тех же, по-видимому, спецслужб, раскрытого и обезвреженного доблестными советскими чекистами. Этот эпизод в точности передает сцену обмена К. Т. Молодого на английского шпиона Винна в 1964 году в Западном Берлине. Винн был подельником Пеньковского — получал от него секретную информацию и передавал ее своим. Так они вдвоем и провалились. Только что один из подельников поехал на запад, в Донской крематорий — другой.
После Великой Отечественной, которую он прошел фронтовым разведчиком, К. Т. Молодый был «легализован», как говорится на профессиональном чекистском языке, в США. Там он стал заместителем советского резидента Рудольфа Абеля, нынешнего своего соседа по кладбищу. (Их могилы находятся совсем рядом, на одном участке: Абеля в первом ряду у дорожки, а Молодого — позади шефа, где-то ряду в третьем). Но пик профессиональной деятельности К. Т. Молодого пришелся на конец 1950-х, когда он работал в Великобритании. Там он добывал сведения о королевском флоте и о военных планах НАТО. И его деятельность была столь успешной, что у британского флота решительно не оставалось секрета, которого не знали бы в Советском Союзе. К. Т. Молодый действовал в тылу НАТО довольно долго, и все-таки в конце концов его арестовали и приговорили к двадцати годам лагерей. Но спустя три года, как уже говорилось, он по обмену специалистами оказался на родине.
Наверное, от одного имени Павла Анатольевича Судоплатова украинским сепаратистам никогда уже не будет спокойно спаться, настолько большую пользу он принес России.
После гражданской войны, в которой Судоплатов успел поучаствовать еще чуть ли не ребенком, он поступил на службу в НКВД. Павел Анатольевич с детства великолепно знал малороссийский диалект и в конторе, само собою, стал специализироваться по проблеме украинского сепаратизма. А впоследствии был отправлен на нелегальную работу за границу. И вот там-то он совершил первый и главный, может быть, подвиг в своей жизни. Он лично ликвидировал лидера украинской антироссийской эмиграции Евгения («Евгена») Коновальца. Во время петлюровщины этот Коновалец прославился жестоким подавлением восстания рабочих киевского Арсенала. За что был приговорен Верховным судом УССР к казни. Исполнить приговор поручили Судоплатову.
Войдя каким-то образом в доверие к украинской эмиграции, Судоплатов добился встречи с Коновальцем. Но пришел к нему в гости не с пустыми руками. По украинскому обычаю он принес в подарок большую коробку шоколадных конфет. Никаких конфет, разумеется, там не было — в коробке находилось взрывное устройство. Самым сложным в этой операции было не позволить Коновальцу немедленно наброситься на конфеты. Уж как там отвлекал его Судоплатов, неизвестно, но, во всяком случае, коробку Коновалец открыл, лишь когда гость вышел. Судоплатов писал потом в воспоминаниях, что он недалеко отошел от квартиры Коновальца, как раздался хлопок, будто шина автомобильная лопнула. Недолго же лакомка позволил коробке оставаться непочатой. Это произошло в Роттердаме 23 августа 1938 года. День этот вполне заслуживает, чтобы его отмечали как одну из победных дат российской истории. И даже убийство Троцкого, организованное Судоплатовым спустя два года совместно со своим заместителем Наумом Эйтигоном, представляется событием менее значительным: если сравнивать, кто был опаснее в то время для целостности России, то, конечно, отживший свое Троцкий не идет ни в какое сравнение с Коновальцем. За операцию в Роттердаме Судоплатов получил орден Красного Знамени.
Колоссальную по объему работу проделал Судоплатов во время Великой Отечественной войны. В те годы он уже был заместителем начальника первого отдела НКВД — разведки. На этом посту он руководил всем движением сопротивления на оккупированных германскими войсками территориях — партизанами, подпольщиками, разведчиками, диверсантами. При его непосредственном участии был подготовлен и заброшен к немцам в тыл легендарный Николай Кузнецов.
После войны Судоплатов возглавлял борьбу все с теми же сепаратистами — так называемыми бандеровцами — на юго-западе России.
А после 1953 года Павел Анатольевич попал в опалу. Его обвинили в сотрудничестве и пособничестве Берии, причем сняли генерал-лейтенантский чин, лишили всех наград и положили пятнадцать лет лагерей. Отсидел Судоплатов все пятнадцать лет, как один день. Рассказывают, что в 1967 году группа чекистов-ветеранов обратилась к Брежневу скостить в честь 50-летия органов ВЧК-КГБ заслуженному чекисту, участнику Гражданской и герою Великой Отечественной, хотя бы последний год отсидки. Брежнев ответил им коротко: не лезьте не в свое дело! Получилось так, что срок Судоплатову вышел аккурат накануне 30-летия его роттердамского подвига, — он вышел на свободу 21 августа 1968 года. Кстати, в этот самый день вступила в действие знаменитая «доктрина Брежнева»: Советский Союз не позволил отложиться одному из своих сателлитов — была оказана братская помощь попавшей в беду маленькой Чехословакии.
В последние годы существования советского строя Судоплатов находился на покое — писал воспоминания. В августе 1991-го, за несколько дней до крушения этого строя, он направил заявление в ЦК КПСС с просьбой восстановить его в партии: хочу-де, быть со своей партией в трудные для нее времена. Его заявление никто и рассматривать не стал: там уже все собирали вещи.
И вот еще один парадокс истории: реабилитирован Судоплатов был в 1992 году, когда в стране установились порядки, против которых он всю жизнь боролся. Ему возвратили чин, и хотя бы в конце жизни он успел попользоваться своей генеральской пенсией. Ордена же ему вернули лишь посмертно.
Могила П. А. Судоплатова находится в противоположном от Молодого и Абеля конце кладбища — почти у самой южной стены, вблизи кладбищенской конторы. На довольно скромной гранитной плите написаны лишь фамилия покойного с инициалами и годы его жизни. Такое впечатление, что могила Судоплатова насколько возможно законспирирована. Будто спрятана от глумления каких-нибудь новых коновальцев. И, конечно, эта типовая черная плита и все эти меры конспирации не достойны его памяти. Могила величайшего русского национального героя все-таки должна быть оформлена как-то иначе.
В 2005 году на могилу Судоплатова был возложен большой, в человеческий рост, венок с надписью на ленте: Русский коммерческий банк. Оказывается, и среди процентщиков есть люди, для которых слава России имеет какое-то значение.
По слухам, в школе КГБ есть специальный урок — экскурсия на Донское кладбище. Молодым чекистам здесь показывают могилы их героических коллег-предшественников и рассказывают об их подвигах.
Кстати, упомянутый Наум Исаакович Эйтингон (1899–1981) похоронен неподалеку от шефа, здесь же, на новом Донском.
Очень много на новом Донском похоронено деятелей культуры. Иногда здесь можно сделать просто-таки неожиданное открытие. В энциклопедии «Москва» написано, что звезда сцены и кино 1930–70-х годов Фаина Георгиевна Раневская похоронена на Новодевичьем кладбище. Не тут-то было. Ее могила здесь — на Донском. Рядом с П. А. Судоплатовым. Кажется, ее вообще никогда не интересовал престиж по-советски. У нее было несколько орденов, которые она не носила, а держала в коробочке с надписью «Похоронные принадлежности». Конечно, когда авторы «Москвы» писали о ней статью, они и мысли не допускали, что великая актриса может быть похоронена где-либо, кроме Новодевичьего, а проверить не удосужились. А она завещала, чтобы ее похоронили на Донском, там, где уже покоилась ее сестра.
Среди сотен мраморных досок, закрывающих ниши с урнами по длинной кладбищенской стене, есть ничем не примечательная дощечка с малоинформативной надписью: Константин Митрейкин. 1905–1934. Этот человек, наверное, вообще не сохранил бы о себе никакой памяти, если бы Маяковский в поэме «Во весь голос» не упомянул некоего «кудреватого Митрейку», поэта-графомана, с его точки зрения. И действительно, вместе с сотнями таких же незначительных сочинителей стихов он практически выпал из поля зрения даже специалистов. Выпустивший недавно большую антологию поэзии Евгений Евтушенко, поместил туда и несколько строчек из его сочинений. И в примечаниях написал, что Митрейкин «бесследно исчез». Но, к счастью, бесследно Митрейкин не исчез. Он тут — в стене Донского кладбища.
Рядом с Митрейкиным стоит невысокий камень розового гранита с размашистой надписью: 1891–1956 РОДЧЕНКО Александр Михайлович. Этого довольно нашумевшего в свое время дизайнера и художника-авангардиста тоже вспоминают теперь чаще всего в связи с Маяковским: они вместе с ним входили в т. н. левый фронт искусств — ЛЕФ. В одной могиле с Родченко похоронена и его жена — художница-авангардистка Варвара Федоровна Степанова (1894–1958).
Вблизи Серафимовской церкви стоит деревянный крест с пластмассовой табличкой: Дмитрий Александрович 05. XI. 1940–6. VII. 2007. Крупнейший поэт-авангардист Д. А. Пригов — один из немногих известных современных литераторов, родившихся в Москве. Странным образом, среди писателей коренных москвичей — единицы. Пригов нередко подчеркивал свое столичное происхождение. Например, таким образом: «В Америке я обнаружил, что Пушкин — великий негритянский поэт. На одном приеме ко мне подошла негритянская поэтесса и, проведав о моей русскости, поведала о своей любви к Пушкину. Я отвечал, что тоже немало его уважаю. Да? — спросила она, — а вы лично его знаете? Я отвечал, что нет, так как проживаю в Москве, а он, в основном, житель Питера».