Наша двадцати пяти километровая дорога соединяла три деревеньки с городом Юрьевец. Обширные поля, засеянные льном, выглядели в июле небесно- голубыми, а цветущей гречихой — интенсивно-розовыми. Тугие остистые колоски созревающей ржи блестели на солнце желтыми и нежно-зелеными красками. Вокруг необъятное пространство лугов и полей оставалось безлюдным. Я была потрясена и очарована. Природа лечила мое сердце не только от недавно перенесенного горя, но, определенно, от болезни.
Ваня был весел, остроумен и красив. Мы непрерывно смеялись и легко преодолевали километры пути. В полях вблизи деревень я увидела настоящее чудо: избушки бабы Яги, будто сошедшие со страниц сказок. Ни в Московской, ни в Тамбовской областях ничего подобного я не находила.
На толстой ноге стояли бочкообразные избушки с крышами, похожими на нахлобученные шапки, на макушке которых крутились крылья, ловящие ветер.
Сама же избушка стремительно вращалась вокруг своей оси. Ваня объяснил мне, что это — крупорушки, мельнички для очищения семян овса, проса и гречихи от оболочек. А выглядевшие несколько иначе, но тоже бешено крутящиеся — маслобойни для получения масла из семян льна. Мы даже сошли с дороги, чтобы рассмотреть их поближе. Ведя меня между ними, Ваня серьезно сказал: «Если захочешь тут жить, я тебе такую избушку срублю». До революции зерно для помола со всей округи свозилось на мощную ветряную мельницу, стоящую у нашего дома.
Увидя нас, жители выходили на дорогу. Ваню знали все, так же как его отца и деда. С радостью и слезами они обнимали фронтовика, вернувшегося из пекла войны живым и невредимым. Звали в гости. Объятий и слез сельчан не избежала и я.
К девяти часам утра дорога вывела нас на высокий берег Волги. Город Юрьевец тянулся параллельно реке, между ней и высоким, как гора, правым берегом. Центральная улица называлась Советской. Районная Юрьевецкая больница, она же и поликлиника, находилась на берегу реки. Городские дома были деревянные, в основном одноэтажные, украшенные затейливыми орнаментами и окруженные садами. Центральную площадь города окружали старинные неработающие храмы.
Доктор встретил Ваню радостно, узнав в нем внука Алексея Ивановича, хорошо знакомого ему по прежним временам. Меня пригласили в просторную приемную как коллегу, друга и гостью Вани.
Пожилой, сухощавый, энергичный доктор назвал меня барышней. Через огромную старинную лупу в деревянной оправе он внимательно рассмотрел мои глаза и вытащил впившуюся в веко бесцветную колючку. Затем из шкафов с медикаментами взял какие-то порошки, смешал их, растер в ступке и сам приготовил глазные капли. От них боль в глазу тут же прекратилась.
Ваня бережно убрал пузырек в карман и стал отдавать доктору корзину с черникой. Но тот, весело смеясь, от подарка отказался и велел нам прибыть к нему домой в гости в полдень.
До приглашения оставалось целых три часа. Не нести же ягоды домой! Ваня повел меня в торговые ряды и по дороге рассказал, что в своем сиротском детстве приходил сюда много раз. В пятый класс он должен был пойти в новую школу в большом чужом селе. Все лето он собирал и носил различные ягоды в тяжелых корзинах по этой длинной дороге на здешний рынок. К осени на вырученные деньги мальчик смог купить себе новые сапоги и зимнюю одежду. Особенную радость доставляли ему приобретенные крепкие заводские лыжи, на которых он пробегал зимой десять километров от дома до школы и обратно, если позволяла погода.
В торговых рядах народу было мало. Однако нас, необычную пару — ладного парня с ружьем и тонкую девицу с длинными косами, окружили любопытные горожане. Ваня постелил газету на прилавок и высыпал на нее горку черники. За цену «сколько дашь» тут же были куплены все наши ягоды вместе с корзиной и яйца с лукошком, которые несла я.
Избавившись от груза, мы пошли гулять по городу. Ваня был гидом. «Наш город, — объяснял он, — основал как крепость владимирский князь Юрий II Всеволодович в XIII веке на месте впадения в Волгу реки Унжы. Татары здесь никогда не хозяйничали. Отсюда ушло наше ополчение в 1612 году».
«Это старинные купеческие лабазы, — кивнул он на сводчатые кирпичные строения. — Вот церковь Богоявления, рядом церковь Рождества. Колокольный звон с пятиярусной колокольни, по рассказам дедушки, был слышен даже в Заволжье. Тут где- то жил со своими родителями покоритель Сибири Ермак».
Перед необыкновенно красивым домом в полтора этажа Ваня остановился. «Сюда мы с тобой тоже приглашены, но в гости придем в другой раз. В этом доме жил мастер-строитель, образованный и талантливый человек».
Приведя меня на купальное место, он предложил искупаться. Вода в Волге была чистой, просматривалось пологое песчаное дно. (Горьковское водохранилище и дамба были построены десять лет спустя.) Я отказалась и осталась сидеть на берегу рядом с его ружьем. Несмотря на довольно высокие волны, он долго плавал. Я тревожилась и радовалась его умению плавать и нырять. Водная ширь простиралась до горизонта. Противоположный берег реки был невиден.
Перешагнув порог старого красивого деревянного дома доктора, мы попали в прошлый век. Комнаты были обставлены старинной мебелью. Обеденный стол, покрытый белоснежной скатертью и сервированный красивой посудой, ждал нас. Было очевидным — в доме проживает большая семья, но в тот момент в столовой доктор хозяйничал один.
Оказалось, что в детстве Ваня не раз бывал в этом доме со своим дедушкой и отцом. Доктор знал трагическую историю этой раскулаченной семьи и горькую судьбу оставшегося круглым сиротой Вани.
Вспоминая погибших, мужчины пили не чокаясь, а за Победу и за то, что не погибло «доброе семя предков» в лице молодого лейтенанта и будущего врача, чокались звонко. К моему отказу от рябиновой настойки хозяин отнесся положительно.
Я была потрясена личностью доктора. Ласточкин Иван Павлович, земский врач, выпускник медицинского факультета МГУ, участвовавший в Гражданской и Великой Отечественной войнах, остался верен своей профессии, несмотря ни на какие трудности, переживаемые страной. В Юрьевецком районе он был широко известным, единственным хирургом.
Прощаясь, доктор обнял и расцеловал нас по-русски, сказав, что через пять лет ждет молодых специалистов себе на смену.
Под впечатлением этой встречи обратно мы шли молча и быстро, не отвлекаясь на окружающую обстановку. Краткое знакомство с этим талантливым человеком всплывало в памяти всегда, когда мы, будучи студентами, брали в руки очередной медицинский учебник. Ведь врач лично мужественно противостоял болезням и бедам людей, опираясь лишь на свои знания.
Домой мы вернулись засветло. Пройдя за день более пятидесяти километров, я устала, но не чувствовала себя изможденной и больной. Глаз больше не беспокоил. Деньги, полученные на базаре, смущенно и благодарно приняла от нас хозяйка.
Утром меня разбудила гроза. Мышцы болели от вчерашнего большого похода, вставать не хотелось. Но Ваня, стоя за дверью, командирским голосом кричал: «Подъем!!! Громовержец Илья Пророк уже давно катается над нами на своей огненной колеснице, поливает холодной водой и кидается молниями. Сегодня наш престольный праздник, Ильин день. Идем в гости!»
Накрывшись Ваниной фронтовой плащ-палаткой, под проливным дождем мы прошлепали босиком по лужам три километра до села Проталинки, неся обувь и какие-то подарки в руках. В центре небольшого сельского поселения стояла недействующая величественная каменная церковь. Ванин дедушка, Алексей Иванович, когда-то был в ней церковным старостой. Однако, как и в былые времена, день Ильи Пророка также справлялся широко.
В большой избе, куда привел меня Ваня, находилось много народа. Моему другу была устроена бурная и радостная встреча, не только как герою- фронтовику, но и как действующему офицеру, старшему лейтенанту. Я возбудила всеобщее любопытство и была представлена Ваней как его невеста.
Праздник был неторопливым и для меня очень любопытным. По моему мнению, посуда местного производства царских времен была более красивой, художественной и практичной, чем вчерашняя английская докторская.
Ручкой стоящей предо мной миски с нарезанными большими кусками пчелиных сот был серый заяц. Рядом стоящую расписную тарелку, наполненную солеными огурцами — чтобы закусывать соты, — можно было разбить только очень постаравшись. Пробки для графинов были стеклянными, в виде петухов. В некоторых сосудах петухи и белки обнаруживались сидящими на дне. Большое блюдо с пирогами поддерживал медведь.
Пили за нашу Победу, со слезами и рыданиями — за погибших на войне. Ванин отец, вернувшийся из ссылки, погиб на фронте в 1942 году под Тверью. Дедушка, не пережив гибель последнего сына, скончался через год.
Тосты были многословными, отражающими местные проблемы, иногда вызывающими общий смех, иногда дискуссии и споры. Все, кроме меня, пили самогон, даже одним запахом своим вызывавший у меня дурноту.
Мужики, бабы, парни тянулись к Ване, держа в руках стаканы. Он целовался, обнимался с ними и пил это «вино». Когда он стал с трудом подниматься с лавки, я заволновалась и решила — пора домой! Ваня уходить не хотел, продолжал пить и целоваться. Наконец с чьей-то помощью удалось вывести его под дождь. С трудом удерживая равновесие и горланя какую-то песню, он пытался схватить меня, притянув к себе. Я вырвалась и пустилась бежать сквозь завесу дождя по еле заметной лесной тропинке к дому. Он топал сзади, что-то кричал, падал, пытался догнать, но бегала я неплохо.
Девочки со встревоженной мачехой стояли у дома. Она пошла встречать хозяина, а меня сестренки привели в жарко натопленную по-черному (без трубы) баню. С детской серьезностью они приказали мыться щелоком и хлестаться распаренным березовым веником, чтобы не заболеть. Я так и сделала, правда, перепачкалась от неумения сажей, пышной бахромой висевшей на стенах и на потолке. Они же, подав чистое белье и укутав в тулуп, сопроводили меня в избу и усадили перед праздничным столом с сияющим золотом медным самоваром.
Не знаю, как хозяйка выгоняла хмель из Вани в той же бане, но скоро он, более-менее нормальный, был усажен на лавку рядом со мной. Сидя за праздничным столом, мы пили неимоверное количество чашек чая с вареньем из малины, ели пироги и всё те же соты с солеными огурцами. Пот, лившийся ручьями, вытирали данным для каждого расшитым полотенцем.
На этот раз на сеновал хозяина не пустили, а общими усилиями взгромоздили на печку, где он тут же глубоко уснул. Но я долго не могла заснуть в эту ночь, плакала, вспоминая безобразный вид пьяного друга. После того как моя беззаветная девичья любовь закончилась горем, все мужчины стали мне безразличны. Ваня для меня был только верным другом. Я так же по-дружески была ему верным помощником.
Утром снова шел дождь. В доме было темно, как в сумерки. Делать было нечего. Я лежа читала в своей комнате. Уехать домой мы должны были послезавтра.
Проспав на печке до обеда, бледный и несчастный пришел Иван. Он опустился на колени, упершись локтями в край постели, обхватил свою голову руками и тихо спросил: «Я обидел тебя?» Я ответила: «Ты был пьян как свинья! Я не могу, когда ты теряешь облик!» Он горестно прошептал: «Прости меня. Я никогда не могу тебя обидеть, а кто посмеет — убью!» Вглядевшись в его лицо, я поняла — это правда. Илья Пророк оглушительными раскатами грома и вспышками молний обозначал свое грозное присутствие. В горе нельзя жалеть, надо помогать. «Ладно! Прости и ты меня! — сказала я, как бы протягивая ему руку дружбы. — Не делай так больше!» Он ответил: «Не буду!»
Мои неуклюжие слова «свинья», «облик», наверное, врезались в его сознание навсегда. И действительно, в течение полувека я никогда не видела его пьяным. Он не терял своего облика, несмотря на бесчисленные компании и застолья во время военной службы, а также на многочисленные банкеты, фуршеты и гости в более зрелые годы.
Ваня чутко уловил, что я догадалась о его истинных чувствах, но не в силах на них ответить. Он тактично предоставил времени излечивать меня от горя. Поняв, что получил прощение, он радостно закричал: «Идем скорее в лес! Не можем же мы уехать без грибов!»
Накрывшись вместо зонтов рядном (накидками, сплетенными из стеблей льна), мы отправились в лес за белыми груздями. Принося корзины грибов, тут же высыпали их в специальную бочку с пробкой у дна. Хозяйка мыла и отмачивала грибы в проточной воде. Последний день офицерского сорокапятидневного отпуска мы посвятили засолке груздей на зиму в небольших деревянных ведерках, ушатах, один из которых увезли с собой в Москву. Но не только старинный ушат покидал родной дом. С нами уехала старшая из девочек, сестра Вани. С ее устройством в гарнизоне было множество хлопот. Я взяла над ней шефство, что было большой помощью другу.
С этого памятного праздничного дня наши отношения стали более строгими, предупредительными и осторожными. Учились мы упорно и напряженно. От сессии к сессии лучше и лучше, что отмечалось повышенной стипендией. Я совсем перестала болеть, похорошела и окрепла.
Вне учебы мы не виделись, за исключением воскресных дней. Ваня был любимцем всех членов нашей семьи и приезжал к обеду. Бабушка Поля в нем души не чаяла и не знала, как отблагодарить за мое выздоровление. Она не уставала к каждому выходному дню печь разнообразные вкусные пироги.
Одна только мама принимала его прохладно: парень деревенский, незнатный. Но именно его род и был заслуженно знатным родом поволжских богатырей: искусных плотников, героических воинов и тружеников-мельников, известных во всей округе. Позже я узнала, что водяная мельница у села, где мы были в гостях, тоже принадлежала когда-то Ваниному дедушке.
Московская молодежь, пережившая ужасы войны и отдавшая ей свои юные годы, просто набросилась на книги. Читали везде: в транспорте, на остановках, на отдыхе, в очередях. В библиотеки ходили почти так же часто, как в булочные. Ваня открыл для себя иностранных авторов: Дюма, Диккенса и других, а также обширную отечественную классику. Для меня было загадкой, как можно прочитать такое количество книг одновременно с учебной литературой? Он обладал необыкновенной памятью и никогда не забывал прочитанное. Я убедилась в этом, работая с ним вместе, когда коллеги обращались к нему с вопросами, как к справочнику.
Каждое воскресенье после домашнего обеда мы уходили в театр или на концерт. Проводив меня до дома, он спешил на электричку.
В течение двух лет после возвращения из деревни мы знакомились с культурной жизнью столицы и хорошо в ней ориентировались. Цены на билеты были вполне доступными, но чтобы купить их, москвичи с вечера вставали в очередь у касс. Однако в нашей группе культоргом была фронтовичка Рита, организованно снабжавшая нас билетами. В ее очереди Ваня имел первый номер.
Наша жизнь была нелегкой. В ней не было никакой роскоши, но она была увлекательной, интересной и радостной. На этом фоне перенесенные трагедии ушли в прошлое, а возникшая любовь, как бурная река, прорвала все преграды и плотины и вынесла нас к свадьбе.
СВАДЬБА
На нашу студенческую свадьбу собралась вся группа студентов мединститута, наполовину состоящая из фронтовиков. Из двухкомнатной квартиры в старом доме на Большой Грузинской улице моими родственниками была удалена вся мебель. В одной из комнат остался обеденный стол, раздвинутый во всю его длину, в другой ожидались танцы. У нас с Ваней студенческая дружба, длившаяся три года, превратилась в пылкую любовь и привела к браку, несмотря ни на какие жизненные трудности первых послевоенных лет.
Среди собиравшихся гостей я с удивлением увидела несколько незнакомых лиц и среди них седовласого, стройного генерала с женой. Их усадили на почетные места, и свадебное застолье началось.
Первый тост был предоставлен самому пожилому человеку, моей бабушке, за ней последовали родители. Затем встал генерал. Рассказав присутствующим о гибели родителей Ивана, он возложил на себя ответственность и удовольствие поздравить молодых в качестве посажёного отца жениха.