Все движется: атомы, планеты, галактики, я сам. А Бездна — полное отсутствие движения. Я бы ущипнул себя, глядя на материю, которая лежала у моих ног, что быть этого не может, но было уже поздно.
Земля, как бы я не пытался вдохнуть в нее свою силу, медленно уходила в Небытие, и остановить этот процесс даже мне казалось не под силу. Времени тогда еще не было, но я могу сказать точно, что оно началось тогда. И время шло на секунды. Может быть, я просто захотел, чтобы оно было, и заказал его. Мне тогда казалось, что земля — это я сам, только лишенный всех достоинств, которые мне были присущи. Она потеряла мой голос, она потеряла способность осознавать себя, она была безжизненна и пуста. Я шарился в ней, и не мог понять, это я или не я. И, наверное, самый первый страх испытала вселенная.
Брови у Маньки медленно поползли вверх.
Дьявол был огромный! Если только часть его, маленькая часть, стала огромной вселенной, то какой был он сам?! Наверное, с тысячу таких вселенных…
А с виду не скажешь…
— Сначала я ни о какой земле не думал, просто спасти самого себя пытался, — сказал Дьявол с улыбкой, вспоминая, с чего началась вселенная. — Она была безмолвная, однородная, ни на что не реагировала, и быстро уходила в Небытие. Испарялась, как лужа в жаркий летний день, и снова становилась Небытием.
Я думал, что таю сам. И столько сил приложил, чтобы оживить ее хоть немного: был в нее молниями, орал, кричал, поднять пытался, потрясти, а потом, когда понял, что Бездна не отдает ее мне, разделил саму в себе на Небо, Твердь и Землю. Сотые доли секунды, и я опередил Бездну. Сотые доли секунды — и вселенная обрела меня, а я ее. Небо и землю пришлось еще разделить. Так появилась высота. Каждый слой пришлось еще раз разделить, так появилась ширина. Остальные величины как-то сами собой обозначились.
Бездна — это Ничто.
Но мне удалось это Ничто поднять. И каждую точку этого Ничто я окружил другим Ничто, которое насильно заставляет первое Ничто существовать в Бытии. В каждую точку пространства, где существуют два Ничто, из другого слоя материальности я просунул такое же Ничто, которое удерживает оба Ничто в стабильно живучем состоянии.
Если бы ты могла заглянуть в сердцевину атома, то увидела бы смерч, соединяющий небо и землю — и страшные грозы, когда бьют молнии невиданной силы, извиваясь, как змеи, и крутятся шаровые, невиданных размеров, и спускается с неба жидкий огонь, и смерч поднимает вверх это самое Ничто…
Второму слою материальности Бездна менее опасна, но все же она угрожает. Этот слой еще больше по размеру, она охраняет пространство от вторжения Бездны.
Третий слой материальности закрывает входы и выходы, и держит на себе пространство. Из него я беру землю, которую прошу беречь, как зеницу ока.
Та земля, что выше Тверди, она как дом для земли, которая ниже Тверди.
Ваше пространство, образованное двумя землями из нижнего предела, немного другое, чем мое. Оно не может вторгнуться в мое пространство и подмять его под себя. Мое может. Люди, которые живыми приходят в мою землю, обретают меня в качестве души. Их земля из нижнего предела с моей землей образует еще одно пространство, и человек уже может бродить по всей моей земле, оставаясь собой. Он просто плавает в моей земле, как карась в реке. Поэтому, человек без земли попасть на Небо не сможет, каким бы идеальным он себя не считал, и как бы не пытался замазать мне глаза. Земля — это пропуск.
Дальше Твердь, которая держит на себе Небо и Землю, и все воды, которые над нею и под нею. Твердь — это Ад, Чистилище, миновать ее нельзя. И нужно проткнуть ее, чтобы пришить свою землю к моей. Прийти в мою землю не сможет ни один из вас, если до Тверди головой не достал. Как таковую, вы не имеете Ее а себе, скорее тормоз, когда вопль на одном конце земли заставляет на другом почувствовать угрызения совести., но сама земля, на которой вы, обучена Закону, и взаимодействие двух земель подчиняется Ему. Так вампир понял, что может обобрать ближнего.
— Похоже на трусость, — подметила Манька.
— Осторожность! — поправил Дьявол, ничуть не обидевшись. — Манька, меня Небытие со всех сторон окружает! Ты хоть представляешь, сколько живых и зверей, и людей ко мне прицеплены? Если из каждого полетят образа Богородиц, Спасителей, иже с ними святые и родственники, я истаю в тот же миг!
А на Небе самое что ни на есть Бытие. Там текут реки, там бродят огромные стада животных, там растут деревья. Небо лежит от края до края, и человек, или любое другое существо, которое можно назвать человеком, в мгновение ока переносится из одного места в другое. Некоторые из них могут опускаться на нижний уровень, до Тверди. Черти шныряют по всей земле, собирая горячие новости.
В общем, жизнь и на том свете достаточно насыщена.
Там человек обретает вечную жизнь, там Господь ответит каждому, кто его просит об этом. Я — душа человека. И никакие они там не шары, а обычные люди. Земля имеет ту форму, которая присуща человеку. С ногами, с руками, с глазами, разве что здоровее, я не кормлю их прахом, не насылаю на них червей. И голос мой, как голос Бога.
— А водяной как об этом знает? Он сказал, что прекраснее места нет.
— Он одной ногой стоит на Небе, другой на Земле.
Манька тяжело вздохнула, понимая, что вход на Небо ей заказан. Вампиры прикрутили ее сначала к этой жизни, потом к Аду, а потом к Бездне. Оказалось, это не так уж сложно. С другой стороны…
— А если земля вынута из Бездны, почему ты о себе говоришь, что пострадал?
— Это я после понял, что земля не совсем я, когда обнаружил еще одну материю — красную глину, из которой лепятся сознания. Я сначала думал, что это тоже земля. Но, понаблюдав за нею, заметил, что она не такова. Она могла дрейфовать в земле, и земля ее никак не ощущала, а она землю. А когда я пытался ее расшевелить, она думала о себе «Я» и замечала за собой какие-нибудь состояния. А в том месте, где она соприкасалась с Бездной — наружу выставлялась новая земля. Не в таком количестве, но все же достаточно, чтобы понять, что именно мной она и была, отвалившись от меня, как обгоревшая кожа. Сама она была бестолковая, и, по ходу, истратила все свои силы. Я не могу сказать, что я материален, а она стала именно материальной, но не настолько, чтобы считать ее землей. Она материальна для меня, но не для земли.
Я долго думал, что с ней делать. Вроде и выбросить жалко, и стать мной она уже не могла. Не была мне врагом, и друга во мне не видела. Самое смешное заключалось в том, что если оторвать от нее кусочек, этот кусочек тоже мог пропищать «я», и еще одна странность — она умирала, если ее не подзаряжать.
И, наконец, подытожил: если я умер, остался калекой, заканчиваю свои дни убогим, я должен дать себе еще один шанс. Эту новую материю я назвал «красная глина», потому что в этом месте я пролил кровь, но это было не на столько болезненно, чтобы считать, что я истек кровью. Сознание я не терял, способность мыслить при мне осталась. Не скажу, что мне было больно, и когда я щупал ее, я чувствовал, что ей тоже не больно. Но все же, она была мной, и как бы потерей.
В целом, она, то есть я, оказался очень дружелюбным. И первая моя мысль была сделать еще одного меня. Но затея не увенчалась успехом. Она не чувствовала землю, как я, не умела произнести слово, она оказалась менее интеллектуальной, чем земля, которая быстро накапливала информацию о самой себе. В массе своей тут же обо всем забывала и засыпала. А если я отворачивался, не подзаряжая, таяла, уходя в Небытие, оставляя после себя землю.
Печально взирал я на себя обгоревшего.
И тогда я решил немного поработать над нею, закрепив на материальном уровне. Так она окончательно потеряла свое «Я», и многие миллионы лет валялась бесхозной, пока однажды мне не пришло в голову создать живое существо. Идея оказалась удивительно удачной. Я внезапно понял, что могу смотреть на себя ее глазами. Меня охватила глубокая радость. И уже тогда я начал подумывать создать мыслящее существо, с которым бы я мог разговаривать, которое вернуло бы глину в ее первоначальное состояние, или, по крайне мере, приблизило бы ее ко мне. Мое пространство не такое, как ваше, я могу слепить все что угодно, и оно будет материальнее, чем твои мучители. Если уж на то пошло, я стал мечтать о блохе, которая бы стала прыгать и восхищаться: о, как здорово, о как великолепно — а я как бы по любви с ней живу. Но такую блоху, которая должна есть то, что я дам, не кусая меня самого.
Первый человек и первая женщина не имели между собою ребра. Самостоятельные, не как животные, но и недалеко. И вдруг обнаружил, что друг друга не ищут, не злые, но и не добрые, как камни. И абстрактно мыслить не получается.
И тогда стал думать, как оставить их самостоятельными и в то же время мудрыми.
Пришел к выводу — устроить надо по образу себя самого, но, вместо Бездны пусть будет другой человек, чтобы и у человека была Небесная и Поднебесная. И тогда он будет не как Бог, а друг и брат, и муж или жена. И боль одного позовет другого. А появятся дети, он будет учить их искать доброе.
— Но тут появился змей, и сказал: обломись, я воду в землю человека, и буду принимать горячее участие в его жизни, и стану ему и женой, и мужем, и Богом. И Небо оказалось под угрозой. Глина сразу же захотела иметь все то, что есть у Бога! И ты проклял глину и переправил ее на другой уровень материальности, чтобы посмотреть, как она себя поведет. А потом решил, что лучше от нее вообще избавляться! — Манька криво усмехнулась.
— Ну, в принципе, так оно и было, но не сразу, — согласился Дьявол. — У животных сознание устроено несколько иначе, чем у человека. У животных нет своего пространства, сознание не пищит «я», оно выдает земле ощущения и не более того. Многие животные вообще не имеют красной глины, а состоят из одной земли. Человек вышел из грязи и обрел самостоятельность, как я планировал. И вот результат. И тогда я подумал, а но на что она мне? Ума нет, совести нет, и размножается. Стоит один раз слепить горшок, и пошло и поехало. Зато оказалось очень удобно добывать через нее землю. Змей торжественно был переправлен вместе с людьми в Поднебесную, и получил землю человека, чтобы язвить ему пяту.
— Получается, что я — это ты? Не в смысле ты, но как бы ты? То есть я могу прийти к тебе и сказать: вот она я, твоя изувеченная, искалеченная, оторванная от тебя какая-то часть, в каком-то поколении?
— Можешь, но если только протиснешься через Твердь.
— С другой стороны, получается, люди правильно тебе говорят, что земля должна им принадлежать, это они ее достали!
— Начнем с того, что голову в Небытие сунул я! Заземлил тоже я. У моей обгоревшей кожи ума бы ее рассмотреть не хватило. Как говорится, все достается сильнейшему. Сама глина мне по этому поводу никаких претензий не выставляет, лежит себе и очень довольна быть моей частью тела! А твое сознание отстоит от нее на несколько сотен поколений. Имей она хоть чуточку ума, посмотрев на тебя, думаю, она бы в ужасе перекрестилась: чур меня, чур!
— Ну… получается, что Небытие не совсем пустота? — подытожила Манька.
— О пустоте я не говорил, пустота, это когда пространство какое-никакое есть — именно Ничто. Великое, Безмолвное, Однородное, лишенное всякого движения и чего бы то ни было. Без Времени, без Закона, без малейшего желания жить или умереть… Ничто и пустота — две разные вещи. Там, где я, Небытия уже нет. Но теперь я не так глуп, и с Бездной обращаюсь осторожненько. Меня не стало меньше, но часть меня все же пострадала, и я не уверен, что если я буду ломиться в Небытие дальше, я весь не стану, как красная глина.
— Получается, что Бездна, хоть и не имеет сознания, Бог больше, чем ты.
Дьявол утвердительно кивнул.
— Бездна — Абсолютный Бог. Видишь ли, мне трудно себя измерить. Куда бы я не посмотрел, я везде. Возможно, я как-то могу себя восстановить, а если нет? Я хорошо знаю, что я могу, но я меньше всего знаю, что я такое, и только догадываюсь, наблюдая за вами за всеми, но каждый раз понимаю, что я не вы.
И я клянусь своей немой частью, которая испытала ужасы Бездны и даже мне не может поведать, что с ней стало, я не приму сторону тех, кто не несет моей земле Благо, потому что Благо, в первую очередь, он не несет мне. Но самое-то смешное, Манька, что от вампира мне Блага больше, чем от тебя! Я наследник всего, что от него останется. Вернее, я возвращаю себе все, что он получил для жизни, но с процентом.
— От меня тоже останется! Будем считать, что я доброволец! — отрезала Манька.
— Это вряд ли… — задумчиво произнес Дьявол, с любопытством разглядывая Маньку. — Кто не смог землю здесь понять, у того путь не долог, а кто привил ей себя, прорастает в другие планы, как росток, который нельзя отменить. Земля не даст удрать такому интеллекту. С тобой не только у вампиров проблемы, у меня тоже!
— Это почему еще? — насторожилась Манька.
Дьявол хитро прищурился.
— Ты меня видишь! А это значит, что сознание твое живое, и чтобы отправить тебя в Бездну, мне придется ослепить землю. И оставить тебя, тоже не могу. Выбор у меня небольшой: или выжечь из земли тебя, или оставить жить, но выжечь мерзость.
— ??? — Манька недоверчиво покачала головой.
— Вот предстанешь передо мной, и я выну мерзость твою перед землей, а она спросит: а что же ты раньше не показал?! Ведь рядом шел! Но если ты не найдешь в себе силы заглянуть сейчас за колючую проволоку, я отвечу: а я показывал, но твое сознание смотреть не захотело, потому что твоя боль Маньку никоим образом не интересует! — Дьявол хитро прищурился. — Прыгнешь ты или не прыгнешь — ты проиграешь, если только не перепрыгнешь!
— Сам ты мерзость! — возмутилась Манька. — Ты хитрый! Ты на все найдешь себе оправдание, а потом спрашиваешь, откуда мерзость взялась у твоей обгоревшей кожи! И не земле больно, а мне!
— Ой, Маня, как мало ты знаешь о своем прошлом! Ты даже не представляешь, как мучают ее вампиры! Разве ты хоть как-то существуешь в сознании, когда оно спит и не видит сны? Его просто нет — и этим все сказано. Ты спишь треть своей жизни, чтобы продлить на земле дни. А земля не спит, она караулит твое тело и твое сознание, и если боль не пугает ее, она даже не скажет тебе об этом. А есть такая боль, как язва, которую вижу я, и вижу, как она убивает землю, а твое сознание глухо и слепо, потому что стоит земле открыть свою рану, ты начинаешь умирать. И она терпит, потому что ее ужас, только ее ужас, а ты гость — временное явление. Недостойный гость. И она спокойно выставит тебя.
— А как меня можно выставить из меня самой?
— Не из тебя, а из земли. Спокойно! Если я так решу. Ты смотришь на меня, как частица живой, праведной сущности, я как существо на обгоревший хвост. Я вообще мог всю эту ненужную материю отправить в Небытие сразу, но решил использовать по-другому. И кто мне может запретить? Обгоревший хвост? Простите, но это мое дело, как распорядиться собственным хвостом! Я не могу носить вечно на себе ногти, волосы, струпья ороговевшей кожи, даже если они умеют вопить. Человек ежедневно смывает с себя миллионы микробов, которые тоже вопили бы, если бы я дал им голос. Ты смываешь их всех одинаково, а я выборочно. У меня много глины. С чего мне ее жалеть? Материя сознаний ни бе, ни ме, пока не заземлишь и, как следует, не раскрутишь — она мертвее мертвой. Но если вдохнешь в нее жизнь, она может стать маленьким подобием меня.
Вот зима: снег, сугробы, ураганы, ветер — это я. И маленькая снежинка — это ты. Я Бытие, огромная вселенная, а твое сознание — зеркало, в которое я могу посмотреть на себя и увидеть маленькую снежинку, которая имеет меня в себе. Даже если тебе не нравится, или ты не замечаешь, что я смотрю на себя через тебя, я вполне в это время могу собой любоваться. Но таких снежинок миллиарды. Я не только ты, я еще Вампир, который пьет твою кровь. Ты правильно сказала — красная глина открыла мне самого себя, или то, чем я мог бы стать. И когда смотрю на нее, я с ужасом понимаю, а ведь я мог и не знать, что я способен сеять ужас вокруг себя.
— Путь долог и пространен, но разве понять человеческим умом вечность Бытия? — риторически задался вопросом старик Борзеевич, который подошел, чтобы сообщить, что к прыжку все приготовлено.
Дьявол рассмеялся. Манька сдержано улыбнулась. Вид у него был болезненный, а сам он как никогда рассеянным. В его туманной бессвязной речи не было никакой связи ни с тем, что говорил Дьявол, ни с тем, что занимало Маньку, и вряд ли вообще был в речи какой-то смысл.