Как известно, очень многие исследователи пытались нащупать связь между конкретными соматическими болезнями и вызывающими их психическими явлениями. Предполагается, что одни болезни случаются от обид, другие – от заниженной самооценки, неудовлетворенного честолюбия, можно заболеть по причине того, что в детстве тебя не любили, и т. д. Можно встретить рассуждения вполне серьезных людей в духе «ага, если у тебя болят ноги, значит, ты идешь не своим путем, тебе надо поменять работу – и все наладится».
Дорогие друзья, все не так просто, чтобы не сказать – примитивно. Дело в том, что, хотя все люди принципиально похожи, все равно каждый – уникальная система, все компоненты которой и сами неповторимы, и взаимодействуют по неповторимым законам.
Из этого следует, что у каждого индивида своя психосоматика. Безусловно, существуют общие тенденции, но люди не похожи друг на друга как две капли воды, а стало быть, у каждого своя парадигма, свои законы, управляющие жизнью системы «человек».
То, что на сто процентов поможет одному, может не помочь другому и только отчасти помочь третьему. Вы понимаете, о чем я?
«Средней температуры по больнице» не бывает – она конкретная у каждого конкретного пациента. Необходимо изучить обстоятельства жизни, физиологию, генетику данного человека, чтобы верно диагностировать его недуг, причины болезни, определить ход лечения, дать адекватный прогноз. Я имею в виду и чистую соматику, и психосоматику.
Собственно говоря, чистой соматики не так и много. Конечно, случаются несчастные случаи, в результате которых человек получает травмы, и такие травмы я отношу к чистой соматике. (Впрочем, и под травмы и несчастные случаи можно подвести теоретическое обоснование, и в результате окажется, что травмированный подспудно, на уровне бессознательного, которое есть продукт деятельности психики, стремился угодить в какую-то неприятность; ряд исследователей этим занимаются, и небезуспешно; но мне кажется, что все это «игры разума», не более чем упражнения в остроумии тех, кто решил в нем поупражняться.)
Еще к чистой соматике я склонен относить разнообразные наследственные заболевания. (И опять со мной поспорят те, кто небезосновательно предполагает, что наследуются не только телесные особенности, но и личностные качества, и то, что относится к области психики. Я не стану этого отрицать, но все-таки, скажем, наследственная леворукость – это просто наследственная леворукость, чисто соматический признак, который никак не сопряжен с психическими особенностями, согласны? Вместе с леворукостью могут наследоваться некие черты характера, «фирменные фамильные фишки», но леворукость не будет ими обусловлена! Однако леворукость, разумеется, не болезнь. А вот плохие сосуды по наследству получить можно – и это вызовет соответствующие соматические проблемы, заметьте, чисто соматические; бывает наследственная тугоухость, и наследственная близорукость, и передающиеся по наследству дефекты соединительной и костной ткани, заболевания крови и т. п.)
Чистая соматика – это и врожденные болезни, полученные в родах травмы, инфекции, от которых все пошло кувырком в здоровье человека. Это и подхваченные во время эпидемий «заразные» болезни, которыми болеют все, у кого хотя бы в какой-то мере ослаблен иммунитет.
Остальное можно смело считать психосоматикой. Причем каждый индивид выдает свои психосоматические реакции на те или иные события и раздражители. Это вызвано целым рядом причин, среди которых и особенности физиологии (вспомним: где тонко, там и рвется), и поведенческие стереотипы и т. д.
Скажем, в некой семье была традиция жаловаться на головные боли и мигрени (я говорю «традиция», поскольку порой трудно разобраться, имеют ли место объективные или традиционные жалобы, настолько все взаимоперетекает). Как вы думаете, какой будет психосоматическая реакция № 1 у выходца из этой семьи? Ну конечно же, при первом удобном случае у него будут возникать головные боли.
НА ЗАМЕТКУ РОДИТЕЛЯМ. Хотите минимизировать явления психосоматики у своих детей – как можно меньше рассказывайте им о своих «хронических болезнях», исключите из семейной традиции разговоры о плохом здоровье, «прислушивание» к разного рода «покалываниям» и «пощипываниям»; с самого детства давайте ребенку понять, что он здоров и все окружающие в основном здоровы; болезнь не дает никаких бонусов, а представляет собой досадное недоразумение, с которым надо как можно скорее разобраться, коль уж оно возникло, – и заниматься своими делами дальше.
Игры и не-игры
Мои отношения со сверстниками строились по неизменному сценарию: что бы мы ни делали, во что бы ни играли, меня воспринимали как могущественного волшебника, который все может. Или почти все.
Помню, как-то раз наша дворовая команда собралась играть в футбол с командой другого двора. Однако с утра, как назло, небо заволокло тучами, подул предательский ветер. Взрослые стали поговаривать о штормовом предупреждении, многих ребят просто не хотели выпускать из дома. И вот ко мне пришла целая «делегация» из представителей двух дворов с просьбой «что-нибудь сделать» с надвигающимся ураганом.
Я сказал на это, что тут нужно взяться всем вместе. И пояснил: каждый из игроков, заинтересованных в том, чтобы игра состоялась, должен приложить внутренние силы, чтобы отвести непогоду. Ребятам предстояло сгенерировать желание и выдать его в тонкий мир. Я рассказал, как это следует делать (уже тогда я освоил методику исполнения желаний, которая за многие годы усовершенствовалась и работает без осечек) – и вот уже перед моим внутренним взором предстали несколько больших шаров и дирижаблей – желаний, долженствующих исправить нынешнюю погоду.
Я на ментальном уровне собрал их в подобие «букета», заставил соприкасаться и в местах наилучшего соприкосновения удалил границы, так что из нескольких небольших разрозненных желаний у меня получилось одно весьма крупное желание, которое имело вид взаимоперекрывающихся и взаимопроникающих сфер.
Дальше я «повесил» это образование над нашим футбольным полем и силой мысли удерживал его, не давая никуда отклониться на протяжении времени, нужного для игры. Надо сказать, что на физическом плане нависание этого сложного по конструкции ментального образования ознаменовалось внезапным изменением погоды, что позволило моим однокашникам провести футбольный матч. По окончании игры я «отпустил» коллективное желание, и наша конструкция растворилась. Сразу после этого вернулась утренняя хмарь, налетел ветер, тучи покрыли небо, а еще через полчаса хлынул ливень, который не прекращался два дня.
Сила общего желания
Еще со времени своего детства я знаю, что чем больше людей «хотят в одну сторону», тем более определенно и фактурно выглядит желание на ментальном уровне. А чем оно больше, оформленнее, тем скорее «поспевает», давая плоды в мире материальном.
Желание одного непременно сбывается, если его реализация пойдет данному человеку на пользу, если оно не плод взбалмошной фантазии и его исполнение представляет в перспективе реальную пользу.
Желание группы людей обретает судьбоносный смысл для них самих и окружающих. Группа людей, даже спродуцировав ошибочное требование, может его реализовать, непрестанно мысленно настаивая на его реализации. К сожалению (а порой и к счастью!), здесь количественные факторы могут пересилить качественные.
Объединенные ментальные усилия многих способствуют скорейшей реализации задуманного ими.
Однако если задуманное работает во вред им и/или другим людям, то через некоторое время после реализации желания происходит «отдача» – запускаются процессы, которые разрушают деструктивное образование, появившееся на свет в результате ошибочной воли группы людей.
Вспомним, например, историю фашизма – она отлично иллюстрирует этот закон: ментальная энергия многих людей породила Третий рейх и его захватническую политику; идеи были изначально ошибочны, но они воплотились, поскольку явились продуктом коллективных устремлений. Что произошло, всем известно: сначала триумфальное шествие фашистов по Европе, где никто не смел им перечить, затем полное поражение, гибель Третьего рейха, колосса на глиняных ногах, созданного волей возгордившихся людей, возомнивших себя рожденными, чтобы повелевать миром.
Вспомним историю прорыва к власти большевиков в 1917 году: все то же самое. Исполнение их агрессивного желания неминуемо вело к гибели государства, геноциду, междоусобицам. И тем не менее устремления этих оголтелых фанатиков реализовались – все потому же: это было очень сильное коллективное волеизъявление. Правда, построенное ими здание все равно разлетелось, ибо было нежизнеспособно.
Я не устаю повторять: только то, что построено на любви, имеет ценность. Остальное – прах, тлен, который рано или поздно будет развеян ветром времени, рассыплется и забудется.
И тем не менее это очень важно: воля многих людей претворяет желания в жизнь. То неправильное, неприемлемое, странное, чего захочет один, может не реализоваться; но если того же самого будут упорно желать многие – оно исполнится.
О жизни и смерти
Сколько себя помню, у нас всегда жили какие-то животные. Мы не покупали щенков и котят, они сами у нас постоянно заводились, как мама говорила, «от грязи».
Мы никогда не стремились окружить себя чистопородными домашними любимцами. Куда важней было предоставить кров и еду бездомному созданию, терпящему бедствия и невзгоды, имеющему проблемы со здоровьем.
Мы постоянно кого-то от чего-то спасали и лечили, делились с братьями меньшими тем, что сами ели (когда я был мальчиком, никаких сухих кормов еще не придумали; животных люди кормили со своего стола). Папа в шутку называл наш дом ковчегом.
В нашем ковчеге постоянно кто-то рождался, а кто-то, к сожалению, болел и умирал.
Мне было девять лет, когда у меня на руках умирала моя любимица Глаша. Это была миниатюрная немолодая уже собачка, очень рассудительная и покладистая. Она любила спать у меня в ногах, мы часто ходили вместе по делам. Глаша никогда меня не подводила ни плохими манерами, ни неуместным лаем. Она была на пару лет старше меня, и сколько я помнил себя, столько помнил рядом с собой Глашу.
И вот однажды утром я увидел, что сегодня Глаша умрет. Я до сих пор не знаю, откуда мне стало это известно. Но это было абсолютно точно, и я понимал, что так оно и будет.
Взволнованный и расстроенный, я рассказал маме о том, что нас ожидает. Она отнеслась к моему заявлению очень серьезно – как всегда всерьез воспринимала все мои слова; она ведь знала, что я многое вижу и слышу не так, как обычные дети.
Мама сказала, что, вероятно, Глаша будет нуждаться в моей поддержке, поэтому мне следует отложить все важные дела и сосредоточиться на помощи собаке. «Какой помощи? – подумал я. – Дать воды? Погладить?» В первый момент я хотел спросить маму обо всем, но потом решил, что просто надо быть внимательным – ия увижу и пойму все сам.
Однако шло время и как будто ничего не происходило. Глаша тихонько лежала на своей подстилке. Но я-то знал, что скоро все изменится. И вот она встала и начала «копать» пол. Она изо всех сил пыталась рыть лапами и не замечала, что у нее ничего не получается. Я позвал Глашу, но она словно не слышала меня и продолжала рыть.
Тогда я взял ее на руки и стал нежно гладить и укачивать, как ребенка. Она затихла и прерывисто дышала. Я очень долго сидел с ней. Не хотелось ничего говорить, я прижимал ее к себе и слышал, как быстро-быстро стучит ее сердце.
В какой-то момент я почувствовал, что устал, – устала и Глаша. Я отнес ее на подстилку и положил, а сам сел рядом и тихонько поглаживал. Я знал в этот момент, что она уже не здесь, хотя продолжает дышать. Иногда ее лапы подергивались, будто она бежала. Глаза моей собаки смотрели непонятно куда, она уже не видела меня, не слышала, как я шепчу ей на ухо последние слова любви.
Вдруг тело ее напряглось, дыхание стало судорожным. Я взял двумя руками ее голову и… стал непроизвольно тужиться. Я хотел помочь Глаше поскорей…
родить свою душу, я это мог тогда сформулировать только так. В момент смерти моей собаки я отчетливо осознал, что смерть – это вовсе не умирание как таковое, но рождение в иную жизнь, в тонкий мир.
Умирает (отмирает) ставшее ненужным тело. В нем, как в коконе, в течение жизни растет и зреет душа. А потом она покидает свой временный обветшавший дом, и он разрушается, поскольку более никому не нужен – тела всех живых существ нужны только как своего рода инкубатор душ.
Итак, я изо всех сил помогал моей Глаше родиться в вечность. И вот случилось – она вздохнула в последний раз, и сердце ее перестало биться. А в пространстве тонкого мира появилось серебристое пятно, неуловимо напоминающее очертаниями маленькую собачку. Оно поднималось все выше и выше в синеву – и вот уже растворилось в ней. Но я знал, что Глаша есть; со смертью физической оболочки жизнь не окончилась. И мне было одновременно грустно, потому что я больше со своей любимицей не увижусь, и радостно – потому что Глаша родилась в другую жизнь.
Я пошел к маме, крепко-крепко обнял ее и прижался к ней. Она гладила меня по голове, и мы вместе поплакали. А потом я сказал:
– Помнишь, наша кошка Джуля рожала котят и ей было тяжело разродиться?
Конечно, мама помнила это, мы всей семьей тогда помогали Джуле.
– Она изо всех сил напрягалась, чтобы вытолкнуть из себя очередного, застрявшего котенка, – продолжал я. – И мы тужились вместе с ней, потому что очень ей сопереживали. Так вот, Глаша тоже как бы рожала… Только не щеночков, а саму себя. То есть свою душу. И я увидел, как она наконец-то вышла из тела и поплыла вверх, вверх…
Мама посмотрела мне в глаза и грустно сказала:
– Ну вот, теперь ты знаешь, что такое смерть.
– Нет, теперь я знаю другое. Я знаю, что смерти нет, – ответил я. – А то, что называют смертью, – это просто гибель потерявшего свою необходимость физического тела.
– Так, сынок, – согласилась мама.
– А скажи, – меня осенило, – у людей все происходит ведь так же, как у собак? Они рожают свою душу, умирая?
– Да, дорогой, – кивнула мама.
– Но почему же тогда все так трагически воспринимают смерть? Ведь она – не смерть, а продолжение жизни в другом измерении?
– Тебе ведь грустно, что ты больше не сможешь пойти с Глашей погулять, покормить ее?
– Да.
– Но Глаша, хоть и твоя любимая, – собака. А представь, что ты больше никогда не увидишь меня, папу… Не сможешь нас обнять, задать вопросы, рассказать о тех открытиях, которые сделал. Ведь так рано или поздно будет!
– Это еще грустнее, – сказал я, и мне захотелось плакать.
Наблюдая за нашими зверями, я понял, что рождение и смерть – два тождественных и естественных момента любой жизни; главное же – что они по сути равны.
Жить – значит пребывать в движении, воздействовать на мир, что-то в нем переделывать к лучшему
Мне было семь, и я готовился к школе. Знаете, это удивительно – чувствовать себя одновременно ребенком и взрослым. Мне было интересно и необходимо общаться со сверстниками, играть, озорничать, иногда вообще хулиганить. У меня было совершенно нормальное и счастливое детство, были друзья, с которыми мы вечно придумывали что-то невообразимое, а также занимались вещами достаточно тривиальными: лазали за яблоками в чужие сады, копали червей и ловили рыбу, играли в войну…
Но на эту обычную мальчишескую жизнь накладывались мои уникальные умения, которые уже тогда ставили меня на одну доску со взрослыми. Конечно, осознанными знаниями это назвать нельзя. Скорее, я действовал по интуиции, используя некоторые отработанные методы. Лишь много позже я предпринял попытки систематизации того, что, как кажется, умел делать всегда. Я начал изучать теорию взаимодействия вещественного и невещественного миров и с удивлением понял, что массу вещей знаю по опыту, причем знаю очень давно.
Как сверстники относились к моей инаковости? Я уже рассказывал, что она находила неизменное прикладное применение. Они радовались, что я могу делать то, чего не может никто из известных им людей, задавали вопросы, просили научить их тому же. И я честно пытался учить. Многие из них еще тогда освоили имеющиеся в моем арсенале способы исполнения желаний и пользуются ими до сих пор.