Самые страшные войска - Скутин Александр Витальевич 15 стр.

– Чего надо?

А-бал-деть! Огнеупорная обмуровка котла остывала медленно, долго сохраняя тепло, и как только температура внутри топки стала сносной, кочегары положили доски на колосники и спали внутри, согреваясь. А до этого они спали на этом же котле сверху.

– Я насос вам новый привёз, сейчас его сюда притащат. Так что готовьтесь.

– Ладно, поняли.

Я повернулся к дверям.

– Эй! – раздалось из котла, – А топку кто за тебя закрывать будет? Тепло-то выходит!

– А самим-то что – не судьба закрыть?

– Дык, изнутри дверца плотно не закрывается, только снаружи.

Я вернулся и со скрежетом затворил железную дверцу топки. Наследники Лазо, блин.

Вы бы ещё огонь там развели и на замок изнутри закрылись.

Преступление и наказание

Итак, вернулся я с госпиталя. Лежал там с лёгким сотрясением мозга после драки. Лукаш, что ударил меня тогда сзади по затылку, посматривал на меня с лёгким опасением. Не меня лично он боялся, а то, что его могут посадить за это дело. Сколько бы блатные не травили – что тюрьма им дом родной, но на кичу никому неохота. Но не стал я его закладывать, прикинулся что у меня потеря памяти, амнезия. Лукаш воспрял духом. И в тот же день, в столовой, заорал на меня:

– Без команды к приёму пищи не приступать! Чо, не поэл, баклан?

И гордо этак повёл своей правой рукой с повязкой дежурного по роте. Формально он был, конечно, прав, но дело не в этом. Тем самым он дал мне понять: «Ничего ты мне не сделаешь. Отметелил я тебя физически, теперь и морально тебя буду иметь! а настучать на меня забоишься».

Ну уж нет. Пусть побили меня тогда в умывальнике, но наезжать на себя всё равно не дам. Крут ты, конечно, Лукаш. Но знаю за тобой слабое место. И я сказал Лукашу, кивнув на его красную повязку на рукаве:

– Сотрудничаешь с администрацией? Типа, «совет коллектива колонии»? А я-то думал, ты упорный вор, в законе, в отрицаловке. Боюсь, когда уйдёшь на дембель, твои кенты по зоне не поймут тебя, если узнают, что ты ссучился в армии. Твои же земляки новгородские раззвонят на воле.

Ох, если б знал тогда, к каким последствиям приведёт эта моя фраза, то заткнулся бы и молчал в тряпочку. Нет, для меня лично последствий не было, но для дисциплины в роте…

Лукаш до службы имел две судимости – условную и срок в малолетке. В роте поначалу был вроде как лидер отрицаловки. Т. е. клал с прибором на дисциплину, субординацию, распорядок и т. д. В стройбате такие вещи вполне канают, если на производстве работаешь нормально. Стройбат вообще дисциплиной не отличается, да и порядки близки к зоне.

Но к моменту описанных событий он получил лычки младшего сержанта и вроде как «встал на путь исправления». Стал покрикивать на остальных на подъёме и построении, стал бригадиром, да и работать стал лучше. А если в стройбате солдат хорошо работает – то к нему вообще почти нет претензий. Всякие там отдание чести, команды «смирно-вольно», «разрешите обратиться» и прочий армейский долбогребизм в нашем военно-строительном отряде отсутствовали как класс. Да, надо сказать, что работал Лукаш трактористом на трелёвочном ТДТ-55. Тракторист трелёвочника на лесоповале – одна из центральных фигур на производстве, не менее важная, чем вальщик. Нелегко завалить 41 кубометр за смену (лес у нас был мелкий потому и нормы небольшие). Попробуй держать бензопилу целый день в руках, вжимая её в ствол, запаришься! Руки вальщика – стальные клещи, в рукопожатии запросто кости ладони ломают. Некоторые вальщики и по сто кубов давали. Но попробуй вытрелевать эти сорок или сто кубов! Если трактор, в отличие от бензопилы, постоянно ломается, ходовой трос и чокера рвутся, трактор тонет в занесённых снегом ручьях и болотцах, да и не в силах иной раз вытащить пачку хлыстов по волоку на эстакаду – штабель вытрелеванных и обрубленных хлыстов. А часто трелевать и по крутому склону приходилось. Потому именно трактористы, наряду с вальщиками, обычно руководили бригадами. А выработка бригады засчитывается по вытрелеванному и отгруженному лесу, а не по заваленному.

Такие дела. Эх, да что там долго объяснять, поработайте сами полгода на лесоповале и всё поймёте, ничего сложного, привыкнете.

Так вот, после той моей реплики Лукаш, Саня его звали, тёзка он мой, забил на дисциплину. Решил доказать всем, что он – «путёвый», авторитетный, что не ссучился, что в «законе», дескать. Ну, авторитет в законе вообще не пошёл бы служить, даже в стройбат. Знаю, зачем отсидевшие служить идут, и даже в комсомол там вступают. После армии получат новый паспорт – и привет, никакой судимости, чистенькие мы. Ну и правильно, В общем, жизнь вся впереди, зачем пачкать документы, раз уж биографию не исправишь.

Так вот, Саня забил на дисциплину. Хорошо хоть, не на работу, а то точно новый срок схлопотал бы.

Он не вставал на подъёме, он ходил в столовую без строя, демонстративно не снимал шапку в ленинской комнате, что в советские времена было страшным кощунством. Он валялся на кровати, пока все стояли в строю на вечерней поверке и хамил командирам. Несколько раз его сажали на губу, но ему это – как с гуся вода. «Не страшнее, чем на зоне!» – говорил он корешам, поглядывая в мою сторону. Словно хотел доказать мне: «Видал – я в отрицаловке, я не ссучился!»

Ох, что я натворил! Ну, блин, почему не подумал тогда о последствиях.

И вот, как-то вечером стоим на вечерней проверке. Прапорщик Федя зачитывал наши фамилии, а мы лениво отвечали:

– Я!

Доброжелатели иногда добавляли:

– Головка от хуя!

Были и варианты:

– Пупкин?

– В армию забрали!

– Сидоров?

– Военный строитель-рядовой Сидоров пал смертью храбрых в боях с баланами (брёвнами)!

– Петров?

– Чокеровался (повесился)!

Так вот, со смефуёчками, и шла вечерняя поверка. Лукаш в это время валялся на своей койке поверх одеяла, в валенках и телогрейке (в казарме было нежарко), на свою фамилию даже не отвечал, западло. За него отвечал один из чокеровщиков его бригады.

По окончании поверки Федя, приложив руку к козырьку, отправился в канцелярию докладывать, что «Вечерняя поверка в пятой роте произведена. Лиц, незаконно отсутствующих нет».

И тут Саня цинично и нагло заржал:

– Федя, ну ты и дебил, бля! Я ебу и плачу…

Поймите, я не одобряю его действия, просто честно описываю обстановку в нашем стройбате. Из песни слов не выкинешь.

Федя обернулся, побагровел, а потом кинулся в канцелярию, уже бегом. Оттуда через минуту выскочили сразу три командира: Федя, наш ротный и замполит с верёвкой в руках. Он любил при стычках с военными строителями, особенно с пьяными, сразу связывать их. Не буду долго расписывать, что было потом, но, короче, раскидал Лукаш всех троих и со словами: «Загребётесь вы меня связывать!» лёг спать. Да, забыл сказать, он был крепко поддавший в то вечер. Водки купить у нас в лесу, да ещё в приграничной зоне, было негде, но водители лесовозов приторговывали ей. Продавали солдатам по цене десять рублей бутылка, при стоимости в магазине 4,12.

Похмелье было тяжким. С утра Саня вспомнил, что он натворил с вечера. Ё-моё, это ж губой не отделаешься, могут в дисбат посадить. А это не губа, игрушки кончились.

Сразу после подъёма его вызвали в канцелярию. Там сидела вчерашняя троица командиров, что хотела давеча связать его. И ему торжественно объявили пять суток ареста. При этом замполит добавил, что на губе ему обеспечен ДП. Доппаёк то есть, в смысле – на губе ещё несколько суток добавят. И после завтрака Саня стал собираться на губу: тёплые суконные портянки, потом валенки, шинель поверх телогрейки, тёплые рукавицы, поверх них – брезентовые, рабочие. Морозы на улице под тридцать-сорок, а на губе почти не топят, одна тоненькая дюймовая труба с отоплением на всю камеру, на ней часто портянки сушат. А то и стекло в зарешечённой форточке часто выбито, губари нарочно не вставляют, чтоб служба мёдом не казалась.

И вот, после завтрака, ротный подъехал на ЗИЛ-130 к казарме, где построились на работу военные строители, и громко крикнул:

– Лукашёв, в машину!

Перед этим замполит созвонился с губой, узнавал – есть ли места на губе для посадки. А то могут и обратно завернуть, как это было со мной летом, за полгода до того. Впрочем, отвлёкся.

…

Примерно в тридцати километрах от Хапы, ближе к поселку Тунгозеро, им навстречу попался уазик с начальником леспромкомбината полковником Х…-м. Выглядел он как Настоящий Полковник: весом в полтора центнера, кулаки как огромные гири, голос его напоминал рёв паровоза, а голенища его сапог были разрезаны, иначе их было не одеть на ноги. Его водитель Ласин рассказывал, что когда в уазике сидит Х…, то машина даже не подпрыгивает на кочках.

Полковник махнул рукой, чтобы ЗИЛ остановился. Из ЗИЛа выскочил ротный и подбежал к полковнику с докладом:

– Та-рщ п-лк-вн-к, везу арестованного на гауптвахту!

– Кого, – спросил только полковник, глядя на ротного мутным взглядом.

– Военный строитель Лукашов.

– Ты чо, блядь, глухой! Я тебя, мудак, спрашиваю: КОГО везёшь?

– Тракторист он, – сообразил, наконец, ротный, чего от него хотят.

Полковник сначала побагровел, а потом заревел, как буксир в тумане:

– Что-о-о!!!??? Саботаж!!! Да я тебя… сопляка… в дерьмо сотру!!! Комбинат план не выполняет! А он… тракториста… отрывать от производства… расстреляю тебя, мерзавца! Страна требует героев… а пизда рожает дураков… таких как ты! Ах ты… продукт аборта… А ну, сюда этого военного строителя!

Из кузова вылез Лукаш и подошёл. Приосанясь, насколько это возможно при его комплекции, полковник выдал своё командирское решение:

– В лес его! Пусть честным трудом искупает свою вину.

И Саню на том же ЗИЛе отвезли на делянку, прямо к его трактору.

И Саня служил дальше. Только снова переметнулся к «ссученным». Он стал заместителем командира взвода – «замком». Такое положение давало ему массу привилегий. На дисциплину можно забить уже официально – командиру положено. Можно безнаказанно выпивать, а главное – это давало ему почти неограниченную власть над солдатами. Теперь уж можно было вволю орать на них, бить, измываться. Под предлогом укрепления дисциплины. Работал он, правда, отлично, потому претензий к нему быть не могло.

И вот как-то летом 81-го, через полгода после этого случая, случилось ЧП. Мы стояли тогда на вахте возле дороги на Калевалу, лес валили. Как-то вечером они вчетвером свалили на МАЗе в самоволку, в посёлок Кепа. Замполит догнал их на летучке ЗИЛ-157, потребовал вернуться. Замполита они отметелили, скинули в подсад (кювет), и поехали дальше уже на двух машинах.

Саня получил тогда четыре года. Те, кто был с ним, тоже сели.

Как говорится, награда нашла героя.

Просто настроение такое

Нет – это просто кайф, вот так лечь после работы на койку в вагончике-бытовке, закурить, пуская дым кольцами, ноющие от ходьбы по глубокому снегу ноги положить на спинку и балдеть. Чуть мигает лампочка под потолком, питающаяся от бензинового мотор-генератора в крайнем маленьком вагончике. Уютно потрескивают горящие поленья в железной печке – один из самых приятных звуков на свете для сердца военного строителя, тянущего службу на лесоповале.

Сам я не курю, но от этого мой кайф только полнее – не надо искать курева, не надо терпеть завистливые взгляды товарищей: «Оста-а-авишь покурить, ладно?»

И не оставить нельзя, не по-товарищески, но и кайф от курения ломается, когда сидящий рядом напряженно смотрит на то, как убывает твой чинарик при каждой затяжке.

Но этот кайф недолговечен – подкрадывается, нет, не песец, скука. Приёмник у нас был, старенький раздолбанный транзистор «Филипс», запитывали его от тракторного аккумулятора, но он накрылся, а спецов по радио у нас не нашлось. Это же стройбат, а не ПВО или РВСН. Образованные люди есть и в стройбате, конечно, но больше по строительным и автотракторным специальностям. И без радио настал уже чёрный песец. Поэтому бешенным спросом пользовались газеты, которые привозили нам в лес вместе с продуктами. Из-за отсутствия свежих газет бригадиры поднимали такой хипежь, как и при нехватке курева. А с книгами вообще проблем не было, потому как и книг не было.