Но отвлёкся я, как всегда, ушёл далеко от темы. Простите, наболело за службу. Та вот, в тот раз нас привезли в казарму из лесу очень поздно, уже за полночь. Машины подвезли нас сразу к столовой, мы наспех поужинали толчённой картошкой, чёрной, полусгнившей, с солёной треской, и тут же пошли в казарму. Уже во втором часу наспех провели вечернюю проверку и повалились спать. Зимой это, кстати, было. А утром, тем не менее, нас подняли ровно в шесть часов, как обычно. Так всегда в армии: «Подъём есть подъём! А отбой? А отбой – хуй его знает…»
Злые, невыспавшиеся, неотдохнувшие, с красными воспалёнными глазами, шатаясь, словно зомби, мы кое-как построились и пошли в столовую. Сказать, что настроение наше было плохое, это значит ничего не сказать. Оно было просто взрывоопасное. В воздухе явственно назревал бунт. С командирами пререкались и уже откровенно посылали их матом. Прапорщик Федя решил, что мы обурели в корягу, и решил нас приструнить:
– Рота, стой! Куда? Команды заходить в столовую не было! Совсем ходить разучились. А ну-ка – ещё раз вокруг стадиона – шагом марш!
В ответ бригадиры, стоявшие во главе колонны, заорали на него:
– Да пошёл ты на хуй, мудак! Нам ещё лес валить целый день, а он тут в солдатиков играется!
И скомандовали сами бригадам:
– Слева по одному в столовую – шагом марш!
В столовой нас ждал ещё один нехороший сюрприз. На завтрак была каша из горохового концентрата. Но беда не в этом, а в том, что её было очень, очень мало. Раскладывали эту кашу из бачка буквально по ложке на тарелку, да и то на стол бачка не хватало. Это уже нас взорвало, послышались выкрики:
– Где жратва? Почему не кормите нас? Прапор, я твой чан топтал неровный, куда продукты растащили? Как после этого пахать целый день на делянке?
У того не хватило ума промолчать:
– Отставить! Вы пришли сюда служить, а не работать, невзирая на тяготы и лишения, сами присягу давали.
Ответ на это был единодушным:
– Хер вам, а не кубатуры, козлы! Как кормите, так и работать будем. Совсем обнаглели засранцы, хотят чтоб мы без жрачки работали.
Тем не менее, после виртуального условного завтрака мы построились на утренний развод на работу. Только бригадиры тихо перешёптывались о чём-то между собой. Подъехали машины для перевозки нас на лесозаготовительный участок (ЛЗУ), последовала команда: «По машинам!» Мы быстро попрыгали в кузова, вальщики прихватили с собой бензопилы.
И началось. Нет, уже с утра было ясно, что назревает бунт, что ситуация катастрофически катилась к взрыву. Только машины отъехали от Хапы, как во всех трёх людовозках начало происходить примерно одно и тоже.
– Р-р-разз! – скомандовал кто-то из старослужащих, и все солдаты дружно навалились на один бок.
– Р-р-разз! – и все навалились на другой бок.
С каждым разом машина всё сильнее раскачивалась на рессорах. Вот уже водители, почувствовав неладное, остановились. Командиры выскочили из кабин, и побежали к дверям кузова, чтобы навести порядок. Машины у нас были не крытые брезентом, как обычно в армии, а с фанерными кузовами, Север всё-таки. Но двери были плотно блокированы изнутри. И ЗИЛы продолжали свой кошмарный танец, переваливаясь с левых рессор на правые и обратно: «Рраз! Рраз!».
И наконец:
– Ур-р-ра-а-а!!!
ЗИЛ опрокинулся на снег. Открылась дверца и оттуда, барахтаясь, стали выползать военные строители.
– Ур-р-ра-а-а!!!
Это опрокинулся ещё один ЗИЛ-130. Дольше всех сопротивлялся трёхосный ЗИЛ-157. Вылезшие из двух первых машин солдаты стояли рядом и наблюдали за его раскачкой, командиры бегали вокруг и матерились. Наконец, и «колун» завалили.
– А-а-а-а!!! – всеобщий вопль восторга.
– А ну, немедленно поднимайте машины обратно, – кричал нам замполит.
Наверное, он очень сожалел, что у него в этот момент не было кобуры с пистолетом. Да не дают в стройбате оружие.
– Сами поднимайте, засранцы! Хуй вам, а не кубатуры!
С этими словами солдаты развернулись и пошли на Хапу. И командиры пошли туда же, за тракторами, чтобы машины поднимать.
Бунт-2
Лето 1980 года, Северная Карелия, 909 военно-строительный отряд, гарнизон Верхняя Хуаппа, вахтовый поселок.Мы тогда стояли вахтой возле моста через Киз-реку. Точнее, мост мы, стройбатовцы, сами и построили, рядом с ним поставили вагончик-камбуз, а на пригорке – стояли вагончики-бытовки военных строителей, где они жили всю неделю.
Наша дорожно-строительная колонна, или просто дурколонна, состоящая из экскаватора (Вася Шустер), погрузчика-опрокидывателя – в миру просто мехлопата (Леха Афанасьев), два бульдозера (Юра Кремнев и Толя Муска) и десятка МАЗов-самосвалов. Если уж совсем точно, то вахты тогда еще не было, мост только-только начали строить, но мы, дурколоновцы, уже раскопали экскаватором карьер и начали отсыпать песком дороги на вахту, лесозаготовительные бригады, их вагончики и камбузы появились у Киз-речки позже. Так что наш вагончик-бытовка располагался не на вахте, которой еще не было, а прямо у карьера, сами и готовили себе. Кухарил в дурколонне наш автомеханик, мой земляк с Керчи Игорь Савельев.
Продукты, как водится, закончились неожиданно, хотя Игорь предупреждал об этом нашего взводного прапора Серегу Корюхова (фамилия изменена), еще за пару дней. Но тот все отнекивался и откладывал: потом мол, завтра поеду на Хапу на попутном лесовозе, а обратно на ремонтной летучке привезу.
Мне кажется, ему просто было лень тащится за пятьдесят верст куда-то, возиться с получением продуктов на складе, доставанием машины для их перевозки и прочее, куда проще валяться в вагончике и покуривать в потолок. Когда жрать стало совсем нечего, он наконец-то, собрался, и пошел к лесовозной дороге, чтобы уехать на Хапу. Нам при этом наказал: работу не прекращать, он к вечеру вернется с продуктами. Так мы и работали не жравши целый день, который летом здесь очень длинный, запивая кипятком с ягодами. Грибов тогда еще не было, начало лето, да и плохо они в той местности росли.
Вечером Серега так и не вернулся, спать легли голодными, но пока еще не злыми, мало ли чего с Серегой могло случиться, все бывает на Севере в тайге.
На следующее утро посовещались, порешили: работу продолжаем, но наш механик Игорь, временно выполнявший обязанности повара, также добирается с попутным лесовозом на Хапу, и если с Серегой что случилось, то получает продукты сам и возвращается с ними.
Игорь вернулся быстро, всего через пару часов, крайне расстроенный. Рассказал нам, что на дороге ему повстречался уазик, в котором ехал командир отряда полковник Трофимов. Трофимов строго спросил Игоря:
– Кто такой?
Игорь доложился:
– Военный строитель-рядовой Савельев, механик дорколонны, следую на Хапу за продуктами.
– Какие, на хуй, продукты!? – Заорал, по своему обыкновению, комбат. Он почти всегда орал на солдат. – Что ты мне мозги ебешь! Дорколонна твоя работает, а ты на Хапу свалить захотел, пробалдеть там день, да? А ну обратно, в карьер! Бегом!!! Я сегодня же проверю, чтоб ты там пахал. И вообще, сейчас объеду участки, а потом к вам в карьер заеду, посмотрю, как вы там работаете, или, может, только харю давите в вагончике.
И Игорь, злой и обиженный, что его еще и в отлынивании от работы обвинили, развернулся и побежал в карьер. Напрямик, через болото и лес, чтобы не пересекаться больше с комбатовским уазиком. Кстати, комбат так и не приехал к нам тогда в карьер, не собрался.
Мы посочувствовали Игорю: обвинение в сачковании, отлынивании от работы – очень серьезное в стройбате, за это запросто на губу угодишь, а при систематическом сачковании – можно и в дисбат угодить. Принято считать, что в стройбате нет никакой дисциплины и порядка. Это не совсем так. При всем внешнем распиздяйстве, разгильдяйстве и расхлябанности военных строителей, трудовая дисциплина там очень высока. Производство – это в стройбате святое, за выполнение плана дерут в три шкуры, не вынимая.
И мы продолжали работать второй день, без жратвы. Надеялись, что взводный все же приедет к вечеру. Но он не приехал, мы мысленно посылали ему самые горячие пожелания, включая все виды половых извращений.
На третий день мы забастовали: не будем больше работать! Итак уже еле ноги таскаем. А вот это уже серьезно: явный отказ от работы – это пять суток, минимум, а там еще добавят. Вечером мы собрали большой военный совет, решить вопрос: что делать дольше? Так дальше продолжаться не могло, третий день без еды, причем два дня при этом работали, скоро ноги уже таскать не будем. Кстати, за три дня к нам так никто из офицеров больше и не заехал, не поинтересовался нашей работой, а мы надеялись на это, тогда можно было и передать им о нашем бедственном положении со жрачкой.
Наш формальный начальник дурколонны, гражданский Миша Гаджилаев, дагестанец, попавший к нам на два года по распределению после института, и вместе с нами голодавший три дня, взял на себя ответственность и распорядился:
– Сейчас уже темно, ложимся спать, а завтра утром садимся в МАЗ и едем на Хапу.
– Чей МАЗ поедет? – спросил Мишу Гена с Тихвина, наш дорожный мастер и командир отделения дорожников.
Все поняли смысл вопроса. Кто повезет нас на Хапу, тот и будет назначен виноватым, за то, что уехал с карьера. Поскольку ты уже непросто самовольно оставил рабочее место, но еще и машину без разрешения угнал с карьера. А это уже другая ответственность. Всем хотелось уехать на Хапу – будь, что будет за оставление работы, но уж всяко покормят там. Но вот самому вести МАЗ с «дезертирами с трудового фронта» никому не хотелось, каждым водителем овладела малодушная мысль, чтобы это досталось не ему, а товарищу. Миша однако дипломатично ответил Гене:
– Это вопрос не производственный, а военный. Ты командир отделения, ты и назначай водителя.
– Поведет МАЗ, – Гена обвел нас взглядом и всем водителям захотелось стать невидимыми, – Ты, Саня.
И он кивнул мне. Понятно, водитель я был молодой, неопытный, и не самый лучший, если уж честно. Гена решил пожертвовать мной, чтобы дурколонна потерпела наименьший ущерб, если один из ее водителей сядет на губу.
Я понял это, но браво мотнул головой:
– Ладно, чего там. Поеду, конечно.
Тут подошел Игорь и сказал:
– Мужики, чайник вскипел, пойдемте «чай» пить.
Чаем была заваренная чага, нарост на березовых стволах, и еще ягоды в чайник добавляли.
После чая ко мне подошел наш водитель Володя Кисин (фамилия изменена), с Западной Украины, и сказал мне:
– Саня, зачем ты согласился завтра везти нас на Хапу? Ты понимаешь, что ты же и крайний потом будешь, тебя же и накажут, что ты машину с карьера на Хапу погнал?
– А ты что хотел, чтоб я сказал: «Нет, я не поеду, пусть лучше вместо меня Володя Кисин поедет»?
– Нет, конечно.
– А кто тогда? Кого я должен вместо себя подставить?
– Ну, так сделай так, чтобы МАЗ твой не завелся. Ты сам знаешь, как это делается, не мне тебя учить.
– Неужели ты думаешь, что ребята не догадаются, почему вдруг перестал заводиться МАЗ?
– Но ведь так можешь сам под трибунал попасть.
Я глубоко вздохнул:
– Володя, помнишь «Как закалялась сталь» Островского? Перефразируя его слова, скажу, что жизнь надо прожить так, чтобы потом не было мучительно стыдно за свои некрасивые поступки, за свои шкурные мысли, за свою подлость. Чтобы ты мог честно ответить за каждое свое слово, за каждый поступок, чтоб не пришлось сочинять, краснея от стыда, «жалкий лепет оправданий». Что будет со мной, говоришь? Страшно не то, что с тобой будет, страшно лицо свое потерять, страшно перестать быть человеком, перестать уважать себя. Страшно вдруг понять, что ты стал подлецом, прячущемся за спины других.
– И тебе удается жить по таким принципам? – усмехнулся Володя.
– Ну-у-у… далеко не всегда… но хотя бы знаю, к чему надо стремиться. А насчет того, что со мной потом будет – да не переживай ты, ничего страшного не будет. Дальше Хапы не сошлют, меньше МАЗа не дадут. Все это пыль, хуета хует.
Рано утром завел свой МАЗ с наката, тронувшись, выжав сцепление, на передаче с пригорочка. Потом отпустил сцепление, дизель от колес и включенной передачи провернулся, зачихал, и наконец, завелся. Кабина у наших МАЗов была просторная, доставшаяся самосвалам по наследству от бортового грузовика МАЗ-500, со спальным местом позади сидений. У нас это место называли плацкартой. Итак, восемь человек набились в кабину, расположившись на сиденьях и плацкарте, остальные залезли в кузов. И, разрывая таежную тишину ревом дизеля (глушителей почти у всех наших МАЗов не было), я выехал из карьера на лесную дорогу, объезжая камни и пеньки. Где-то километров через пять, когда повернул с вахтовой дороги на основную лежневку, навстречу опять попался уазик с комбатом. Уазик моргнул фарами и я остановил МАЗ. Да и по любому пришлось бы остановиться, лежневка была узкая, двум машинам не разъехаться. Через каждые 200–300 метров на лежневке были разъезды, «карманы», куда въезжали встречные машины. Кто из встречных машин должен был ехать прямо, а кто заезжать в разъезд – решалось на ходу. Принято было обязательно пропускать груженые лесовозы. И само собой – уазики комбата и начальника комбината Хацкевича.