11. На даче
На даче у нас виноградники, инжировые деревья и айвовые деревья, а за деревьями и виноградниками море синее, а иногда зелёное, а когда дождь и ветер — серое. Вот какое это море! А песок под ногами горячий. Но к этому я привыкну. В прошлом году мне так жгло ноги — вы себе не представляете! А потом я привык и ходил себе сколько влезет. У нас на даче есть бык. Он в сарае. Его звать Алёша. Я видел его только в щёлку сарая. Огромный бык. Рога — во! Говорят, очень злющий. Тётя Эля, хозяйка наша, рассказывала. Он сломал два забора, двоих забодал, много бед натворил. Бык страшнейший, ну просто жуть! Иногда он протяжно ревёт. Тогда мне становится страшно. Я бегу от сарая подальше. Я хватаю палку и жду. Я готов его встретить отважно. Мы только вчера приехали, а тётя Эля уже нам сказала:
— Смотрите, наш бык опасен!
Мама сказала:
— Как опасен?
— Свирепый он. Не допускайте детей. Чтоб они дверь в сарай не открыли.
Мама сказала:
— Слышите?
Я-то дверь не открою. Вот Боба — он может. Что ему бык! Ему всё равно. Странный он человек! Я не верю, что я был таким, как он. Хотя мне говорят, что я был таким.
Я сейчас стою в винограднике. Вижу поезд вдали, белый дым. Слышу стук колёс. Кричат, кружатся в небе птицы. А солнце-то словно костёр горит! Вся голова моя тёплая. Мне бы в море сейчас!
Но мама меня одного не пускает. Очень жаль, что тут нет со мной братьев Измайловых!
Вон сидит на заборе мальчишка — весь чёрный. Нужно с ним познакомиться. Непременно я загорю, как он. Чего бы мне это ни стоило!
Я стою в винограднике. Это здорово, что мы на даче! Скоро наш виноград поспеет. Мы будем есть его сколько хотим. Пока не наедимся. Папа меня так учил: «Ты берёшь в руки кисть. Вот так, а другой рукой ягоды рвёшь. И кладёшь их в рот. Ты набираешь их полный рот. Как можно больше. Потом — раз! — надави все зубами. Ты понял? Вот как едят виноград!» Каждый год он повторял: «Погоди. Пусть он только поспеет. Я покажу тебе, как это делается. Пусть он только поспеет!» — «Это замечательно!» — говорил я. «Ещё бы! — говорил папа. — К тому же ты можешь его сушить. Вон на той плоской крыше. Брезент расстели и суши. Зимой всех угостишь». Каждый год я собирался сушить. Но так и не сушил ни разу. В этот год я насушу два мешка, или три, или даже четыре…
Сейчас папа в городе, что же делать! У нашего папы работа. Он не может всё время быть с нами. Приедет он только к вечеру. Я увижу издали поезд. Со всех ног я помчусь к калитке. Чтобы встретить его на дворе.
Я стою в винограднике. Скоро весь виноград поспеет, инжир поспеет, айва поспеет, гранаты поспеют… Я даже стих сочинил:
Мама ищет меня по саду. Она держит за руку Бобу. Вы слышите? Мама зовёт меня.
Я иду маме навстречу.
12. Мой папа и Алёша
Таким я не видел папу. И мама его не видала таким. Он шёл странной походкой, весь в пыли, а в портфеле, в руках и во всех карманах — не сразу мы поняли, что это!
— Это редиска, — сказал я.
— Редиска?!
Зачем папе столько редиски?
Тут было чему удивиться!
Мы стоим на веранде и смотрим на папу. Он нас тоже видит. Кричит нам:
— Я был на базаре!
Он очень весёлый. Машет портфелем. Редиска летит во все стороны.
Мой папа был пьяный.
Мы это с мамой увидели.
— Что это значит? — кричит ему мама.
А папа — он был таким весёлым! — прошёл весь двор, прямо к двери сарая, открыл эту дверь и позвал быка.
Мама так испугалась! Ещё бы! Тёти Эли нет дома, её мужа нету, они оба в городе — что же делать?
— Иди-ка сюда, — зовёт папа быка.
Бык не идёт.
— Эй, Алёша! — кричит ему папа.
Бык выглядывает из дверей.
— Алёша! Кому говорю!
Тогда бык пошёл прямо к папе.
Он идёт прямо к папе, а папа кричит и ногой даже топнул, и снова редиска попадала.
Бык спокойно подходит к папе. А папа к земле нагнулся. И собирает редиску.
Бык ждёт, когда он поднимется.
— Эх, Алёша, Алёша… — говорит папа.
— Уходи! — кричит мама. — Скорей уходи! Пока он ест!
А папа — он даже не слышит. Он и не думает уходить.
— Ешь, ешь, — говорит он Алёше.
Алёша ест с удовольствием.
— Теперь прогуляемся, — говорит папа. Он берёт за один рог быка и тащит его прогуляться. И бык идёт следом за папой.
Папа делал круги по двору. Бык шёл за ним и ел редиску.
— Люблю лето, — говорил папа, — замечательное здесь лето. И солнце здесь замечательное. Но в Москву всё же хочется. Я там родился… Там тоже есть солнце… конечно… но не в таком количестве…
— Ты же пьяный! — кричит ему мама.
— Сейчас я приду! — отвечает папа.
Я хочу бежать к папе. Но мама меня крепко держит за майку.
— Что он делает!!! — кричит мама.
А папа не слышит. Он ходит по кругу. Бык ходит за ним. Ест редиску. И слушает папу.
— Охота в Москву… Там зимой много снегу… А летом? Ну… летом там тоже тепло. Ну, не так, как здесь… Это верно…
Бык смотрит на папу. Редиска вся кончилась.
— Нет, — говорит папа, — ты пойми: солнце там тоже есть… но не в таком количестве…
Мне почему-то смешно даже стало. Что папа всё повторяет? Любой поймёт, даже бык. Что он всё повторяет?
Бык как заорёт! А папа его хлоп ладонью по шее. И бык замолчал.
— Тоже мне, — говорит папа, — вздумал орать! Мы все орать можем. Ты лучше послушай. Тебе человек говорит, так ты слушай… И не ори! Так и знай. Что орёшь? Тоже мне, разорался!
Бык внимательно смотрит на папу.
— Ну, что уставился? — говорит папа. — Не написал я хорошей музыки. А почему? Сам не знаю… Хотя мне всегда хотелось… И даже сейчас очень хочется! А солнце здесь есть, это верно… А там не в таком количестве…
Тут во двор входят дядя Багир, тётя Эля и кто-то ещё.
— Вай! — говорит тётя Эля.
Дядя Багир кричит:
— Бык! Смотрите!
— А, — говорит папа, — это вы!
— Осторожно! — кричит ему дядя Багир.
— Чепуха, — говорит папа, — всё чепуха…
Он бросает портфель и идёт прямо к нам.
Бык рвёт папин портфель. Летят ноты по ветру…
— Что с тобой? — Моя мама плачет. Она первый раз видит папу таким. — Что с тобой сегодня?!
— Ничего, — говорит папа, — всё Ливерпуль… Ливерпуль меня угостил… он меня угостил. За успех… он не просто так…
— За какой успех?!
— Ну… как то есть? — сказал папа. — Я за успех…
Папе вдруг стало плохо.
13. Очень маленькая глава
Я пошёл поглядеть виноград. Я-то знал, что он ещё зелёный. Но я хотел ещё раз поглядеть. Вдруг я вижу: бежит по дороге мальчишка, вокруг пыль столбом и жара такая, а он орёт:
— Война! Война!
Мама тоже вышла из дому. Она слышит это и мне говорит:
— Вот негодный мальчишка! Вчера тоже кричал: «Пожар! Пожар!» А никакого пожара не было.
14. Ещё одна маленькая глава
Папе к вечеру стало лучше. Он пошёл на вокзал прогуляться. Он всегда ходил на вокзал прогуляться. Уж очень любил он вокзалы! Сядет там где-нибудь на перроне и всё сидит, отдыхает.
Вернулся он очень быстро. Мой папа вошёл и сказал одно слово:
— Война!
Он не любил говорить много слов. Такой был человек мой папа!
15. Домой
Мы уезжаем с дачи.
Мне очень жалко дачу. Жалко мне виноград — он ещё не поспел… Жалко мне расставаться с морем…
Но мы уезжаем.
Завтра едет на фронт наш папа. Мы будем его провожать. А сейчас мы садимся в машину. И едем в обратную сторону.
Мы едем по той же дороге. Опять еду я с папой в кузове. Но почему мне не весело? Мне даже неинтересно. Хотя еду я в том же кузове. И мне могут опять все завидовать…
— Дождь будет, — говорит папа.
— А как же мы?
— Так же, как и сейчас.
— Но ведь дождь…
— Ну и что же?
— Но мы ведь промокнем…
— Промокнем…
А небо уже совсем серое. И дождь пошёл.
Папа мой достаёт одеяло. И мы накрываемся. Мы сидим под одеялом. А дождь хлещет и хлещет на нас. Всюду льётся вода. Наши вещи, наверное, промокли…
Мы почти в темноте. Я гляжу в щёлку и вижу дождь — больше я ничего не вижу.
— Дурацкий дождь, — говорит папа, — чёрт бы его побрал…
— Плохо, — говорю, — когда едешь и ничего не видишь.
— Это верно, — говорит папа, — не очень хорошо…
— И когда дождь — тоже плохо.
— Тоже плохо, — говорит папа.
— И когда ноги мокрые.
— Тоже верно, — говорит папа.
— Ты почему мне так отвечаешь?
— Как?
— Ну, как-то скучно…
— А тебе весело?
— Нет, мне почему-то невесело.
— Потому что дождь?
— И дождь, и война. Всё вместе.
— Но мы победим? Ведь верно?
— А как же!
— Эх, — говорю, — интересно всё же! Трах-бах! — самолёты, танки…
Одеяло с нас чуть не свалилось. Папа поправил его и сказал:
— Ну, ну, ну, не махай руками.
— Тебе каску дадут? — говорю.
— Дадут, — говорит папа, — всё дадут.
— Она ведь, наверно, железная. Даже стальная. Как ты думаешь, каска стальная?
— Стальная, — говорит папа.
— Ты ходи в каске, — говорю, — раз она стальная.
— Обязательно, — говорит папа.
А дождь всё льёт и льёт.
А мы всё едем.
16. До свидания, папа!
Я, мама, Боба стоим на балконе.
Мы глядим в темноту — всё вокруг темно, в нашем городе затемнение. Там в темноте мой папа. Мы слышим папины шаги, мне кажется, я его вижу, вот он обернулся, махнул нам рукой… Он только что вышел из дому. Только что с нами простился. Он уходит всё дальше, туда, в темноту.
— До свидания, папа! — кричу я.
— До свидания, папа! — кричит Боба.
Только мама стоит с нами молча.
Я кричу в темноту:
— До свидания!
Боба машет двумя руками. Темнота-то какая! А он всё машет. Будто папа его увидит…
…Шагов папы не слышно. Наверное, он свернул за угол. Мы с Бобой кричим:
— До свидания, папа!
Мой папа ушёл на войну.
Мы уходим с балкона.
17. Папы нету
С утра наш телефон звонит. Все спрашивают: «Уехал?» — «Вчера, — говорю, — уехал». — «На фронт?» — спрашивают. — «На фронт», — говорю. «Как жаль, — говорят, — не успели проститься!»
Быстро мой папа уехал. Никто не успел с ним проститься.
Звонят и звонят. Мамы нету. Я всем отвечаю. «Как, — говорят, — уже уехал?» — «Вчера, — говорю, — уехал». — «На фронт?» — говорят. «На фронт», — говорю.
Опять звонок.
— Ваш отец дома?
— Нет, — говорю, — он уехал.
— А когда приедет?
— Не скоро.
— А куда он уехал, если это не секрет?
— Это совсем не секрет. Он на войну уехал.
— На какую войну?
— Вы что, не знаете, что сейчас война?
— Некрасиво с его стороны, некрасиво!
— Что некрасиво?
— То, что он уехал.
— Почему же некрасиво?
— Он мне должен, а сам уехал.
— Чего должен?
— Кое-что должен.
Тут я прямо растерялся. Просто не знал, что ответить. Словно папа сбежал на войну от него. Просто меня зло взяло.
— Кто, — спрашиваю, — говорит?
— Не узнал, карапуз? Ну, будь здоров!
Теперь узнал. Это дядя Гоша.
Когда меня раньше спрашивали: «Ты кого любишь?» — я отвечал: «Папу, маму и дядю Гошу».
Но это было раньше.
18. Я вижу папу
Мы с Бобой едем в поезде. Мы едем с ним в Баладжары к папе.
Всё так быстро случилось! Так неожиданно! Вдруг звонит папа. Я сразу не понял, кричу:
— Что вам нужно?
А он говорит:
— Мне нужен Петя.
Я кричу:
— Петя вас слушает!
А он говорит:
— Папа вас тоже слушает.
Я как заору:
— Где ты, папа?
Он говорит:
— Недалеко.
Я кричу:
— Как на фронте?
А он смеётся.
— Мы ещё, — говорит, — не на фронте. Мы по дороге на фронт. Эшелон наш пока в Баладжарах. Мы здесь пока задержались. Как там у вас? Всё в порядке?
— Конечно, — кричу, — всё в порядке!
Папа всё маму ждал. А её не было. Тогда папа сказал, что он всех нас целует, чтобы мы были дружны, чтоб я слушал маму и Боба чтоб слушал, и папа повесил трубку.
Значит, папа от нас совсем близко! То есть на первой станции. Там, наверное, пушки и танки. Целый поезд военных. Папа не был военным, когда уезжал. Он был в своей старой одежде. И пистолета у папы не было. И никакой каски не было. А сейчас он, наверное, в каске. И пистолет на боку. Поглядеть бы на папу!
Но папа сейчас в Баладжарах.
А я здесь сижу. Просто глупо, когда папа там, а я здесь. Тем более он с целым войском. Тем более он в Баладжарах. Прямо, можно сказать, совсем рядом!
Я говорю Бобе:
— Слушай, ты можешь спокойно сидеть?
— Где сидеть? — спрашивает Боба.
— Ну, ничего не трогать.
— Чего не трогать?
— Ничего, — говорю, — не хватать и не трогать, а просто сидеть, можешь ты или нет?
— Почему? — говорит Боба.
— Я к папе еду!
— И я хочу к папе, — говорит он.
— Ну тогда, — говорю, — собирайся! Быстрей!
…И вот мы с ним едем в поезде. Правда, мы с ним разбили копилки — его мопса и мою кошку. Попадёт нам за это от мамы. Но зато мы купили билеты. Мы едем с настоящими билетами. Как настоящие пассажиры. Нам совсем не жалко копилок.
Очень медленно едет поезд. Ползёт еле-еле. Скорей бы! А то папа нас не дождётся. Уедет он со своим войском.
Боба заснул. Пусть спит, раз человек хочет спать.
Я смотрел в окно, а потом перестал: просто мне не до этого. Здорово, что мы сейчас едем к папе! Он, наверное, удивится, скажет: «Как это вы вдруг здесь?!» Я скажу: «Я уже вовсе не маленький. Ты мне сам говорил. В чём же дело?» Папа, когда уезжал, сказал, что я, в общем, уже вполне взрослый, поскольку война и поскольку я старший. Что уж тут нас ругать! Тут ругай не ругай, всё равно. Раз приехали.
Я стал думать про папу. Как папа мне рисовал корабли, такие замечательные, с парусами. Лучше всех кораблей была шхуна «Мария». Тут папа вовсю постарался. Ведь он плавал на этой шхуне. Он её точь-в-точь знает. «Я не художник, — говорил папа, — но я постараюсь». Он так всегда говорил, когда мне рисовал. Но лучше этой шхуны он ничего не нарисовал. Когда он рисовал её, я подумал: «Вот так не художник! Настоящий художник». Вы бы видели этот рисунок. Замечательный был рисунок. Я его променял на мяч. Если бы это был плохой рисунок, разве мне дали бы мяч? Ни за что бы не дали. Вот какой это был рисунок!
Потом я про другое вспомнил. Как папа войну рисовал: идут в бой солдаты, кругом палят пушки и много убитых. Он всех солдат рисовал в больших касках. В большущих таких зелёных касках. Но ведь их всё равно убивали. Хотя все они были в касках. Называл это папа «баталией».