«Энергия, талант, ВОЛЯ человечества», надо полагать, вовсе не свалятся с неба. Их нужно развивать! Но это невозможно без эволюционного взгляда на мир.
Универсальный эволюционизм – мировоззрение будущего. Отсюда не следует, что мы должны отказаться от работы, приближающей это будущее. Ключевые понятия универсального эволюционизма могут быть упорядочены следующим образом:
1. НЕТ
Суета сует, суета сует, – все суета!
Самое громогласное и долговечное «нет» смыслу человеческой жизни сказал в Библии Экклезиаст. Его имя по-гречески значит «проповедник». Л.Н. Толстой в своей «Исповеди» отождествляет автора Книги Экклезиаста с Соломоном – израильским царем, который жил в X в. до н.э. Многие люди и до сих пор так думают. Но иного мнения был С.С. Аверинцев. Он писал: «Традиционный образ Соломона сознательно взят как обобщающая парадигма для интимного жизненного опыта. Эта сознательность приема есть черта столь же необычная на общем фоне древнееврейской литературы, сколь и подходящая к облику скептического мудреца, написавшего в IV или III в. до н.э. Книгу Проповедующего в собрании» (Аверинцев С.С. Древнееврейская литература // История всемирной литературы: в 9 т. Т. 1. М., 1983. С. 296). Таинственный «скептический мудрец», живший в III или IV в. до н.э., таким образом, вынес свой приговор будущему человечеству от лица израильского царя Соломона, жившего в Х в. до н.э.
Приблизительно в это же время в Греции жили киники. В первую очередь я имею в виду основателя кинизма Антисфена Афинского (ок. 444–368 до н.э.) и Диогена Синопского (ок. 408–323 до н.э.), прославившегося тем, что жил в бочке и произнес фразу «Ищу человека». Они не были столь радикальны в утверждении бессмысленности жизни, как Экклезиаст. Зато безвестные и нищие ученики Антисфена и Диогена оказались в одном ряду с израильским скептическим мудрецом. Они на практике подтверждали бессмысленность жизни. Очень красноречиво о них написала Т.В. Гончарова: «Все в обществе – учение, эфебия (военная служба. – В.Д.), исполнение каких-то должностей – они считали лишь формой угнетения: везде только ложь и несправедливость, везде чего-то требуют, куда-то тащат, секут, грозят... Казалось, киников не заботит даже собственная смерть и погребение... Для этих людей, у которых оставалась лишь одна свобода – свобода бродячих собак, мир представлялся огромной бессмыслицей, а жизнь – случайным стечением обстоятельств. И эта жизнь, как считали они, не стоит того, чтобы и самому-то ее продолжать, а уж тем более рождать для этого детей. И поэтому киники не имели ни семьи, ни детей, они жили как бродячие псы и так же умирали» (Гончарова Т.В. Эпикур. М., 1988. С. 68).
В предположительной форме мнение С.С. Аверинцева об авторстве Книги Экклезиаста и времени ее написания поддерживает Г.В. Синило – современный знаток Танаха, еврейского Ветхого Завета: «Таким образом, за обозначением Когэлет (проповедующего в собрании – на иврите. – В.Д.) укрылся профессиональный мудрец-книжник, неведомый поэт, живший, скорее всего, в Иерусалиме в IV в. до н.э. Однако зачин книги гласит: “Слова Проповедующего в собрании, сына Давидова, царя в Иерусалиме” (Еккл 1:1). Сыном Давида и царем в Иерусалиме мог быть только Соломон. Религиозная традиция приписывает Экклезиаст Соломону (как и Песнь Песней). Но Соломон, как известно, жил в X в. до н.э. и не мог быть реальным автором поэмы. Скорее всего, это яркий случай псевдоэпиграфики – приписывания более позднего произведения более древнему общепризнанному авторитету, часто легендарному (это явление типично для всех древних литератур). Имя же Соломона давно стало олицетворением мудрости. Возможно, неведомый автор решил прибегнуть к авторитету Соломона для придания весомости собственным размышлениям» (http://zinki.ru/book/tanah-i-mirovaya-poesiya/kniga-ekklesiasta-i-ee).
Как бы то ни было, а Экклезиаст очень убедительно вжился в образ Соломона. Его выражение «суета сует» стало крылатым. Его даже можно назвать формулой бессмысленности жизни. Между тем Галина Синило уточняет: «Этой строкой открывается знаменитая поэма. Выражение гавэль гавалйм «суета сует» стало крылатым и определяет одну из главных мыслей произведения (этот рефрен повторяется в поэме около двадцати раз). Однако слово гавэль, традиционно переводимое как «суета», или «тщета», не имеет точного соответствия в русском языке. Его можно перевести и как «дуновение», «дыхание», «пар, вылетающий изо рта»... Это слово как нельзя лучше подчеркивает бренность, хрупкость, изменчивость всего существующего: все есть гавэль» (там же).
Экклезиаст обнаружил «гавэльность» человеческой жизни по существу во всех главных ее проявлениях.
Труд: «Что пользы человеку от всех его трудов, над чем он трудится под солнцем?» (Эккл. 1:2).
Цикличность жизни, отсутствие новизны: «Род уходит и род приходит, а Земля остается навек. Восходит солнце, и заходит солнце, и на место свое поспешает, чтобы там опять взойти. Бежит на юг и кружит на север, кружит, кружит на бегу своем ветер. И на круги свои возвращается ветер. Бегут все реки в море, а море не переполнится. К месту, куда реки бегут, туда они продолжают бежать. Все – одна маята, и никто рассказать не умеет. Глядят, не пресытятся очи, слушают, не переполнятся уши. Что было, то и будет, и что творилось, то творится. И нет ничего нового под солнцем» (Эккл. 1:4–9).
Познание, мудрость: «Я узнал, что и это – пустое томленье, ибо от многой мудрости много скорби. И умножающий знанье умножает печаль» (Эккл. 1:17–18).
Богатство: «Я устроил себе цветники и сады, насадил в них дерев плодовых. Я устроил себе пруды – орошать из них рощи, растящие деревья. Приобрел я рабов и наложниц, и были у меня домочадцы. А коров и овец приобрел я больше, чем все до меня в Иерусалиме. Серебра и золота я тоже собрал и сокровищ от царей и сатрапий. Завел я певцов, и певиц, и наслажденье людей – плясунов и плясуний. И стал велик я более всех, кто был до меня в Иерусалиме (а мудрость осталась со мною). Ни в чем, что очи мои просили, я не отказывал им. Ни от какой я радости не удерживал сердце, ибо ликовало мое сердце из-за моих трудов. Ведь была мне вся эта доля из-за моих трудов! Но оглянулся я на дела, что сделали мои руки, и на труды, над чем я трудился, и вот, все – тщета и ловля ветра. И нет в том пользы под солнцем!» (Эккл. 2:5–11).
Пытался Соломон найти если уж не смысл жизни, то хотя бы успокоение еще и в телесных наслаждениях, славе, в защите справедливости, борьбе со злом, и что же? Все – суета и томление духа, потому что всех ждет одна участь – смерть: «Одна участь праведному и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы... Это-то и худо во всем, что делается под солнцем, что одна участь всем, и сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердце их, в жизни их; а после того они отходят к умершим» (Эккл. 9:2–3).
Вера в рай – вот выход, который нашли христиане в борьбе со смертью. Но, начиная с эпохи Возрождения, эта вера стала все больше и больше развеиваться1. Вопрос о смысле жизни все чаще и чаще стал переноситься с неба на землю. Все чаще и чаще люди стали обращать свой взор к человеку, чтобы найти смысл его жизни в самой этой жизни. Но что они увидели?
«Наша жизнь, – писал А.И. Герцен, – постоянное бегство от себя, точно угрызения совести преследуют и пугают нас. Как только человек становится на свои ноги, он начинает кричать, чтобы не слыхать речей, раздающихся внутри. Ему грустно – он бежит рассеяться; ему нечего делать – он выдумывает себе занятие; от ненависти к одиночеству он дружится со всеми, все читает, интересуется чужими делами, женится на скорую руку. Кому и эта жизнь не удалась, тот напивается всем на свете: вином, нумизматикой, картами, скачками, женщинами, благодеяниями, ударяется в мистицизм, идет в иезуиты, налагает на себя чудовищные труды, и они все-таки легче кажутся, чем какая-то угрожающая истина, дремлющая внутри его. В этой боязни исследовать, чтобы не увидать вздор исследуемого, в этом искусственном недосуге, в этих поддельных несчастиях, усложняя каждый шаг вымышленными путами, мы проходим по жизни спросонья и умираем в чаду нелепостей и пустяков, не пришедши в себя» (Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников. Т. 2. М., 1960. С. 323). У Льва Николаевича, как вспоминал Н.Н. Гусев, «блестели слезы на глазах», когда он слушал эти пронзительные слова А.И. Герцена.
Что это за дремлющая истина, о которой писал А.И. Герцен? Легко догадаться – о бессмысленности жизни. Эта горькая «истина» не раз посещала и самого Л.Н. Толстого. Бывало, дело доходило и до мысли о самоубийстве. Особенно глубокий приступ осознания бессмысленности жизни, отсутствия в ней смысла, а следовательно, и отчаяния Л.Н. Толстой, как он вспоминал в своей «Исповеди» (1879), пережил в середине 70-х годов. Главный вопрос, мучивший его, был вопрос «Зачем?».
1 Вот что писал о рае Л.Н. Толстой в своем дневнике: «Люди много раз придумывали жизнь лучше той, какая есть, но, кроме глупого рая, ничего не могли выдумать» (Толстой Л.Н. Собр. соч.: в 20 т. Т. 20. Дневники 1895–1910 гг. М., 1965. С. 283).
«Ну, хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии, 300 голов лошадей, а потом?.. Или, начиная думать о том, как я воспитываю детей, я говорил себе: «Зачем?»... Ну, хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, – ну и что же?»... И я ничего не мог ответить», – писал Л.Н. Толстой в этой книге (Толстой Л.Н. Указ. собр. соч. Т. 16. С. 125). Ниже он добавлял: «Со мной сделалось то, что я, здоровый, счастливый человек, почувствовал, что я не могу более жить, – какая-то непреодолимая сила влекла меня к тому, чтобы как-нибудь избавиться от жизни».
Вопрос «Зачем?» в менее драматической форме посещал Л.Н. Толстого и в другие времена. Так, много лет спустя после описанного кризиса, в конце 1901 г. он писал в дневнике: «Всякий человек закован в свое одиночество и приговорен к смерти. Живи зачем-то один, с неудовлетворенными желаниями, старейся и умирай» (Толстой Л.Н. Указ. собр. соч. Т. 20. С. 156).
Еще горше, чем Л.Н. Толстой, сказал об одиночестве А.П. Чехов: «Как я буду лежать в могиле один, так в сущности я и живу одиноким» (Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: в 26 т. Т. 17. Записные книжки. М., 1974–1988. С. 86).
Главными оппонентами Л.Н. Толстого в его «Исповеди» были Соломон (Экклезиаст) и А. Шопенгауэр. Последнего, пожалуй, можно назвать Экклезиастом Нового времени. В работе «О ничтожестве и горестях жизни» немецкий отшельник цитирует множество авторов, сформулировавших бессмысленность человеческой жизни. Вот лишь некоторые из них:
Дж. Байрон: «Сосчитай те часы радости, которые ты имел в жизни; сосчитай те дни, в которые ты был свободен от тревоги, и пойми, что, какова бы ни была твоя жизнь, лучше было бы тебе не жить» (Шопенгауэр А. Избранные произведения. М., 1992. С. 65; 79).
Главная претензия А. Шопенгауэра к жизни – ее обманчивость. Он писал: «Жизнь рисуется нам как беспрерывный обман, и в малом, и в великом. Если она дает обещания, она их не сдерживает или сдерживает только для того, чтобы показать, как мало желательно было желанное. Так обманывает нас то надежда, то ее исполнение. Если жизнь что-нибудь дает, то лишь для того, чтобы отнять. Очарование дали показывает нам райские красоты, но они исчезают, подобно оптической иллюзии, когда мы поддаемся их соблазну. Счастье, таким образом, всегда лежит в будущем или же в прошлом, а настоящее подобно маленькому темному облаку, которое ветер гонит над озаренной солнцем равниной: перед ним и за ним все светло, только оно само постоянно отбрасывает от себя тень. Настоящее поэтому никогда не удовлетворяет нас, а будущее ненадежно, прошедшее невозвратно. Жизнь с ее ежечасными, ежедневными, еженедельными и ежегодными, маленькими, большими невзгодами, с ее обманутыми надеждами, с ее неудачами и разочарованиями – эта жизнь носит на себе такой явный отпечаток неминуемого страдания, что трудно понять, как можно этого не видеть, как можно поверить, будто жизнь существует для того, чтобы с благодарностью наслаждаться ею, как можно поверить, будто человек существует для того, чтобы быть счастливым. Нет, это беспрестанное очарование и разочарование, как и весь характер жизни вообще, по-видимому, скорее рассчитаны и предназначены только на то, чтобы пробудить в нас убеждение, что нет ничего на свете достойного наших стремлений, борьбы и желаний, что все блага ничтожны, что мир оказывается полным банкротом и жизнь – такое предприятие, которое не окупает своих издержек; и это должно отвратить нашу волю от жизни» (Шопенгауэр А. Избранные произведения. С. 63–64).