Это реальная проблема, возникающая при попытке изучения первоначальных суфийских идей через посредничество подобных популяризаций.
Еще одна проблема, очень характерная для суфизма, возбуждает сильное противодействие. Ее можно сформулировать высказыванием, что суфийская литература содержит материал, который опередил свое время. Западные ориенталисты и другие отмечают, например, что афганец Джалалуддин Руми, Хаким Санаи из Хоросана, аль-Газали из Персии и ибн аль-Араби из Испании говорят о психологических состояниях, теориях психологии и психотерапевтических методах, которые стали понятными на Западе лишь в свете открытий последнего времени и потому именуются "фрейдистскими", "юнговскими" и так далее.
Утверждение суфиев о том, что "человек вышел из моря" и что он находится в состоянии эволюции, охватывающей огромные периоды времени, представлялось причудливой чепухой, пока дарвинисты XIX века с радостью не ухватились за этот материал.
Высказывания, относимые теперь к энергиям, заключенным в атоме, к "четвертому измерению", телепатии, телекинезу довольно часты; иногда они рассматриваются как факты, иногда как нечто, обусловленное определенными приемами, иногда как настоящие или будущие способности человека.
Некоторые из наиболее язвительных замечаний, исходящих в адрес суфиев из определенных кругов, обязаны своим появлением тому, что суфии в своих классических произведениях особо отмечали опасность подпадания людей под действие всякого рода одержимости, а также тому, что суфии указывали на нежелательность навязывания идей и принятия эмоциональных переживаний за проявление духовных способностей, к ужасу религиозных фанатиков. Лишь в последние несколько десятиле-тий другие люди стали понимать это лучше, чем подобное духовенство.
Особой вторичной проблемой здесь является то, что, хотя ученые, вполне справедливо, ожидают научного подтверждения этого материала или пытаются исследовать его, легковерные оккультисты толпятся вокруг суфия, говорящего об этих явлениях как о вытекающих из суфизма, и настойчиво требуют, как своего законного права, магических знаний, способности владения собой, высшего сознания, скрытых тайн и прочего. Для суфия эти легковерные и подчас неуравновешенные люди могут представлять более серьезную проблему, чем скептики. Эти верующие создают дополнительное осложнение, ибо, удерживаемые от легкодоступных знаний в сфере магии, они могут очень быстро обратиться к тем организациям, которые, как им представляется, способны утолить их жажду неизвестного или необыкновенного или предложить "кратчайшие пути". Не станем отрицать, мы пользуемся этим высказыванием -- но всегда с оговорками: "Адепты, однако, разработали кратчайшие пути к достижению божественного знания. К Богу ведет столько же путей, сколько имеется душ ("я") человеческих".
Другие течения, именующие себя суфиями, идеализируют своих основателей, предлагая своим членам своего рода внутри-религиозную церемонию. Нередко практикуется музыкальная декламация, которая якобы приводит ищущего в возвышающее состояние экстаза, -- несмотря на то, что в суфийском учении многократно указывается, что музыка может приносить вред и что основу суфизма составляет то, чему учат, а не личность учителя.
Иммигранты из азиатских стран -- арабы (в основном из Адена и Сомали), индийцы и пакистанцы -- завезли на Запад еще одну форму "суфизма". Ее образуют группы мусульманских религиозных фанатиков, которые, подобно своим одурманенным той или иной доктриной собратьям по всему мусульманскому миру от Марокко до Явы, собираются для совместных упражнений-молитв, возбуждающих их эмоционально и вызывающих иногда своего рода катарсис. Они используют суфийскую терминологию и копируют суфийскую организационную структуру, имея свои ответвления во многих западных городах.
Здесь проблема заключается не только в том, что многие из участников этих групп уже неспособны изучать суфийские идеи поскольку они убеждены, что им уже все известно, но также в том, что буквально никто -- будь то социолог, антрополог или рядовые граждане -- не в состоянии определить в каждом случае, что это представляет из себя суфизм не более, чем укротители змей представляют собой индуизм или игра "бинго" -- математику. Приобретения снова оказываются очень низкого порядка; потери же немалые. Некоторые из членов подобных групп -- явные истерики. Другие никогда не слыхали ни о какой другой форме суфизма. Для них такие утверждения, как, например, утверждение ибн аль-Араби, что "Ангелы -- это силы, скрытые в способностях и органах чувств человека", покажутся настоящим богохульством -- и тем не менее они почитают ибн аль-Араби!
Вполне возможно, что эти объединения благодаря пылкому энтузиазму, эффективному вложению денег и использованию современных методов массовой информации, в целом будут приняты обозревателями за истинных суфиев или за представите-лей суфийского мировоззрения. Очевидно, будет правильно сказать, что религия -- это слишком серьезный вопрос, чтобы отдать его на откуп несведущим умствующим интеллектуалам или священникам. Последние норовят "возглавлять" деятельность, проистекающую из набожности и сердечной преданности высшему началу. Это очень давнее заблуждение. Газали некогда считался на Западе католиком-богословом средневековья. "Св. Иосафат" оказался Буддой, а "св. Хараламбос" греков, как выяснено, есть не кто иной, как дервишский учитель Хаджи Бекташ Вали, основатель ордена Бекташийа. Христианский святой пятнадцатого века Серапион -- это дервишский поэт Тураби.
Аналогичное положение уже наблюдается и в странах Востока, где самые разные энтузиасты, нередко весьма приятные с виду, громогласно выдают себя за суфиев, утверждая, что их собственные измышления и есть истинный суфизм. Это, в свою очередь, ставит больной и в большинстве случаев неосознаваемый вопрос перед многими жителями Запада, интересующимися суфийским наследием. Стоя перед выбором: принять или отвергнуть, убежденные в том, что это должно быть суфизмом, раз так считают столь многие местные жители, множество подобных изучающих кончали либо отвращением, либо огульным, некритическим принятием. В западных странах имеется немало примеров этого "синдрома обращения в суфизм" -- иногда в случае довольно влиятельных лиц, готовых в печатной форме "доказывать", что данный культ, каким они видели его у экстатиков, представляет собой нечто, подлежащее внедрению на Западе.
Это может вызвать весьма жуткое ощущение, что такое положение дел слишком напоминает воображаемую ситуацию в некоей малоцивилизованной местности, куда передовые идеи хотя и проникли, но -- из-за отсутствия точной и надлежащим образом систематизированной информации -истолковываются местными жителями поверхностным или совершенно несоответствующим образом. Невольно приходят на ум "грузовые культы" у малоразвитых племенных общин, члены которых сооружали копии самолетов из консервных банок, в уверенности, что тем самым они смогут магически повторять чудеса доставки с неба полезных вещей.
И все же в действительности в основополагающей информа-ции о суфийских идеях нет недостатка. Информация имеется, но большая часть ее не изучается и не принимается теми, кто мог бы это делать. В связи с этим можно отметить еще одну характер-ную проблему, вызванную тем, где конкретно такие материалы появляются.
Большинство материалов по суфизму и суфиям, и среди них результаты превосходных наблюдений, исследований и полевой работы в Азии, Африке и Европе, появляются время от времени в обычной прессе. Но поскольку работы эти не всегда исходят от "признанных авторитетов" и появляются на свет в печатных органах, не считающихся авторитетными в данной "области", они могут остаться незамеченными.
ФОРМЫ СУФИЙСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Чему еще учат суфии, как они это делают, и какие специальные проблемы это изучение ставит перед теми, кто желал бы изучать их идеи из достоверного источника?
Суфии утверждают, что имеется такая форма знания, доступная человеку, которая по сравнению со схоластической ученостью занимает такое же положение, как зрелость по отношению к младенчеству. Приведем, для примера, аль-Газали: "Ребенок не имеет действительного представления о достижениях взрослого. Рядовой взрослый не в силах понять достижения ученого мужа. Точно так же ученый не способен понять практику озаренных святых или суфиев". Это, для начала, вовсе не является концепцией, которая немедленно вызовет к себе расположение ученого. Эта проблема не нова. В одиннадцатом веке Мухаммад аль-Газали (АлГазел), который спас мусульманских богословов, истолковав исламские тексты таким образом, что это позволило им успешно отразить натиск греческой философии, поставил схоластов перед фактом, что природа их знания уступает знанию, достигаемому путем суфийской практики. Они сделали его своим героем, и их преемники до сих пор учатся его толкованиям как ортодоксальному исламу, несмотря на его утверждение, что академический подход является недостаточным и низшим по сравнению с истинным знанием.
Можно вспомнить и Руми, выдающегося мистика и поэта, который говорил своим слушателям, что, как и подобает хорошему хозяину, он потчевал их стихами, поскольку они требовали их, -- подавая то, что они спрашивали. "Но, продолжал он, стихи -- это ничто по сравнению с определенной высокой степенью развития индивидуума." Такого рода замечание не утеряло своей остроты и по прошествии почти семисот лет. Не так давно это место вызва-ло у одного обозревателя влиятельной британской газеты такое негодование, что он заявил: "Руми может считать, что поэзия -- это ничто. Я же считаю, что его поэзия -- ничто в этом переводе".
Но суфийские идеи, излагаемые подобным образом, никогда не предназначались для того, чтобы бросить человеку вызов, но были призваны лишь указать ему более высокую цель, поддержать его представление, что в сознании могут быть заключены такие силы, которые создают, например, суфийских гигантов. Любители спорить неизбежно обрушиваются на эту идею. Именно преобладание подобной реакции и дает суфиям основание утверждать, что люди в действительности не хотят того знания, которым суфизм способен наделить их: в сущности, они ищут лишь удовлетворения своих собственных желаний в рамках своей собственной системы мышления. Но суфии настаивают на том, что, говоря словами Руми: "короткое время в присутствии Друзей (суфиев) лучше, нежели сто лет ревностного поклонения".
Суфизм также утверждает, что человеку по силам стать объективным, и что объективность позволяет индивидууму постигать "более высокие" факты. Поэтому человеку предлагается попытаться дать толчок своей эволюции вверх, по направлению к тому, что в суфизме иногда называется "истинным умом".
Суфии заявляют, что это знание нельзя найти в книгах, и большая часть его передается лично в процессе взаимодействия учителя и изучающего. "Слишком большое внимание, уделяемое писанным текстам -- настаивают они, -может оказаться даже вредным." Это представляет собой еще одну проблему, ибо явно противостоит пониманию ученого, равно как и члена огромного современного образованного общества, который полагает, пусть даже временами только подсознательно, что все знание несомненно записано в книгах.
Все же суфии долго и напряженно трудились над тем, чтобы приспособить писанное слово для передачи определенных частей того, чему они учат. Это привело к использованию переделанных и зашифрованных материалов -- созданных не с целью специально или навсегда сокрыть истинное значение, но предназначенных показать, после расшифровки, что то, что внешне представлялось завершенной поэмой, мифом, трактатом и так далее, допускает также и другое толкование: явление такого же порядка, как в калейдоскопе. И когда суфии для подобных целей рисуют схемы, подражатели стремятся просто-напросто скопировать их и пользуются ими затем в соответствии со своим собственным уровнем понимания.
Другой суфийский прием порождает еще одну проблему. Многие суфийские отрывки, даже целые книги или последова-тельность утверждений предназначены, чтобы стимулировать мышление, иногда даже путем вызывания здравой критики. Такие тексты, однако, слишком часто воспринимаются читателями, склонными все понимать буквально, как достоверное изложение убеждений, исповедуемых автором.
На Западе в целом имеется необъятное море переводов. В подавляющем большинстве это буквальный пересказ только одной грани многогранных текстов. В принципе западным изучающим известно, что такие грани существуют, но пока что они никак не прилагали это знание в своей работе. Справедли-вости ради следует сказать, что некоторые из них признали, что такое им не по силам.
Еще одна идея суфиев, порождающая проблему, которую многие нашли невозможным вместить в своем сознании, -- это утверждение суфиев, что суфизм может преподаваться под многими обликами. Иначе говоря, суфии не привязаны ни к каким условностям. Некоторые весьма успешно пользуются религиозной формой, другие -- романтической поэзией, некоторые обращаются к анекдотам, сказкам и притчам, другие опираются на художественные формы и плоды ремесел. Суфий по опыту может сказать, что все эти формы законны. Но посторонний, воспринимающий все буквально, каким бы искренним он ни был, нередко будет в раздражении требовать ясного ответа, являются ли эти суфии алхимиками, членами каких-либо организаций, религиозными фанатиками, скоморохами, учеными -- или кем-то еще. Эта проблема, хотя она особенно приложима суфизму, отнюдь не нова. Власти приговаривали суфиев к смерти, изгоняли из дома или сжигали их книги -- за то, что те пользовались нерелигиозными или неприемлемыми в данной местности формулировками. Некоторые из величайших суфийских классиков обвинялись в ереси, вероотступничестве, даже в политических преступлениях. Да и сегодня на них обрушивается огонь со стороны представителей всевозможных кругов, и не только религиозных.
Даже поверхностное исследование предполагаемых истоков суфизма обнаружит, что, несмотря на заявление суфиев о том, что суфизм является эзотерическим учением внутри ислама, с которым, как вследствие этого считается, он полностью согласуется, он также лежит в основе таких формулировок, которые многие считают совершенно отличными друг от друга. Поэтому, несмотря на то, что "цепь передачи" приводимых учителей восходит к самому пророку Мухаммаду в той или другой линии преемственности, используемой какой-либо школой или учителем, она также может рассматриваться -- теми же авторитетами -- как исходящая, например, от Увайса аль-Карни, который в своей жизни вообще не встречался с Мухаммадом. Такой авторитет, как Сухраварди, так же как и розенкрейцеры и другие, определенно утверждает, что это -- форма мудрости, которая была известна и практиковалась преемственным рядом мудрецов, включая таинственного древнего Гермеса из Египта. Другое свидетельство -- человека, обладающего не менее высокой репутацией, ибн аль-Фарида (1181 -- 1235 г.г.), -- гласит, что суфизм лежит в основе систематизации и предшествует ей; что "наше вино существовало ранее того, что вы называете виноградом и вином (под виноградом и вином подразумеваются школа и система)":
Мы пили в честь Друга,
Пьянея, даже до сотворения вина.
Нет сомнения, что дервиши, мечтавшие стать суфиями, традиционно собирали воедино для изучения все остатки этого учения, которые им удавалось найти, ожидая того момента, когда среди них, быть может, появится толкователь и вдохнет жизнь в принципы и практику, действенный смысл которых был для них утерян. Эту теорию можно обнаружить и на Западе -- конечно же, в масонстве с его понятием "утерянной тайны". Такая практика вполне подтверждается, например, в учебном руководстве "Авариф-аль-Маариф", и интересующиеся подобными деталями рассматривают это как проявление мессианских ожиданий, характерных для суфизма. Чем бы это ни было, а оно относится лишь к "подготовительной ступени", но не к собственно суфизму, имеются свидетельства, что время от времени людей в Европе и на Ближнем Востоке, независимо от их психологических представлений или веры, находили и вдохновляли на путь суфийского учения приходившие к ним учителя, иногда таинственного происхождения. На протяжении веков в таких людях видели Вселенских, или Совершенных, Людей ("Инсан-и-Камил"). Так было и в случае Руми и Шамса из Тебриза; Бахааддина Накшбанда из Бухары; ибн аль-Араби, который в своем учении использовал термины религии, образы древности и любовную поэзию; и многих других, менее известных в западной литературе.
Проблема для изучающего здесь может заключаться не в том, имела ли место такая "иррациональная" форма деятельности или обновления традиции или нет, но скорее в психологической трудности признания этих людей как действительно имевших особое назначение -- "воссоединить ртутные шарики" или "восстановить, пробудить внутренний поток в человеке".
Но мы даже еще не приступили к перечислению тех областей, в которых суфии или учения, по общему признанию разработанные ими, причем последние составляют меньшую часть действительного количества, поскольку суфизм есть действие, осуществляли социальную, философскую и другие формы деятельности на протяжении последнего тысячелетия. Такие внешне различные по характеру личности, как прямолинейный Руми, праведный Чишти, "Богом опьяненный" Халладж, государственные мужи Муджаддидов, веками трудились, прилагая свои силы для действительного воссоединения общин, внешне необратимо разъединенных.