В 1905 году в стране происходит революция. Студенты Харьковского университета не остаются в стороне, организуют выступление, в связи с которым некоторые из них отчисляются из университета. Леонард Гиршман в то время был председателем дисциплинарного суда. Исключение студентов было проведено без его ведома, с чем он никак не мог согласиться. Офтальмолог подает в отставку и лишается, таким образом, клинической базы. Гиршман был обижен на действия властей, собирался покинуть город. Но народу нужна была глазная клиника, городское руководство решило спасти выдающегося врача для Харькова. В 1908 году Харьковская городская дума ставит вопрос об открытии новой больницы, объявляется сбор пожертвований. В 1908 году Гиршману выделяют для клиники здание на 10 коек на Москалевке, оснащение и инструментарий были более чем скромными, но к популярному доктору шли и шли больные. Еще бы! Ведь гениальный врач, например, извлекал катаракту за одну-две минуты!
Через три года, в 1912 году, строят специальное здание в Нагорном районе. Уже тогда, при жизни доктора, больницу назвали именем Гиршмана.
В новой клинике начался последний, но не менее напряженный, чем до этого, этап деятельности знаменитого окулиста. Трудолюбие и бескорыстность Гиршмана были известны всему Харькову. Рабочий день Леонарда Леопольдовича начинался рано утром в клинике с лекций и занятий со студентами, затем следовал амбулаторный прием, операции и обход стационарных больных – так до 3?4 часов дня. Запись на прием велась с 9 до 11 дня, но экстренные больные принимались в любое время. Гиршман никому не отказывал, он работал в клинике до последнего пациента: «Нет последнего часа работы, есть последний больной», – говорил ученикам и коллегам Леонард Леопольдович.
Однако приемом в клинике дело не ограничивалось. Пациенты ждали Гиршмана дома. И здесь он консультировал, осматривал, не ложился спать до полуночи и до часу ночи. Часто он не брал платы с неимущих больных, более того, сам ссужал деньгами. Люди просили у него советов не только по поводу глазных болезней, но и рассказывали ему о своих бытовых проблемах, просили помочь с устройством в университет, похлопотать за арестованных. К Леонарду Леопольдовичу ехали не только со всех концов Российской империи, но и из Италии, Индии, Персии. За свою жизнь харьковский окулист лично принял около миллиона человек. (Любопытно, что среди них была и знаменитая террористка Каплан, покушавшаяся на Ленина. С глазами у нее было очень плохо.)
Гиршман разработал свою методику работы с пациентом. Назначая лечение, он старался учитывать общую конституцию человека (рост, строение лица, даже походку), его состояние здоровья, расположенность к болезням, не связанным, казалось бы, с глазами. Слепых доктор учил делать массаж, давая им тем самым возможность заработать на хлеб. Вообще, Леонарда Леопольдовича очень волновала социальная сторона медицины. В 1900 году он опубликовал работу «Трахома – народная болезнь», в которой говорил о глазном недуге как о социальном бедствии, необходимости комплексно бороться с болезнями для оздоровления общества не только в буквальном смысле. Отвечая на похвалу в свой адрес, Гиршман как-то заметил: «Единственная моя заслуга в том, что я приучил наш народ лечиться у врачей».
Послереволюционная биография Гиршмана напоминает булгаковскую историю о профессоре Преображенском. Престарелого врача, потомственного дворянина и действительного статского советника не тронули. Более того, по настоянию министра просвещения чекисты отказались от мысли забрать просторный дом Гиршмана. (Кстати, сравнительно недавно в этом доме произошел пожар, и жильцы его покинули.) советская власть назначила Леонарду Леопольдовичу именную пенсию. 21 января 1921 года девяностодвухлетний окулист скончался. Советские газеты поместили некрологи, в которых, в частности, отмечалось, что Гиршман был человек, «никого не обидевший и никогда не солгавший».
Дело Леонарда Леопольдовича продолжали его ученики, ведь он создал целую школу офтальмологии. (Кстати, одним из его учеников был Павел Барабашов – отец выдающегося астронома, также героя этой книги.) Потомки знаменитого харьковчанина живут в Париже.
Его внук – довольно известный в научных кругах археолог, академик. Правнучка Гиршмана в 1991 году посетила Харьков.
В Харькове именем Гиршмана названа улица, глазная больница и НИИ глазных болезней.
Антон Павлович Чехов написал о Гиршмане: «Святой человек». Действительно, для того чтобы стать святым, не обязательно быть мучеником. Достаточно посвятить свою жизнь людям. Не каждому это по плечу.
Гмыря Борис Романович
[20]. Немало было обвинений и со стороны коллег по работе – постоянные доносы, заявления о «нежелании петь с изменником» и т. д. Никита Сергеевич писал об этом: «Я знал, откуда это исходит; тут был и патриотизм, но была и конкуренция? Копаться сейчас в этом, отыскивая виновных и наказывая всех тех, кто оставался при немцах, надо с умом».На оперной сцене Борис Романович исполнил все главные басовые партии – Мефистофеля, Сусанина, Годунова, Мельника из «Русалки» Даргомыжского. Прекрасно исполнял он роль Тараса Бульбы. Был и ряд партий в современных операх – Кривонос в «Богдане Хмельницком» Данькевича, Валько в «Молодой гвардии» Мейтуса. Любимым своим композитором Борис Гмыря называл Мусоргского, а последнюю оперную партию – Сальери – исполнил в концертной постановке оперы Римского-Корсакова «Моцарт и Сальери» в 1962 году. Кстати, в этой постановке Гмыря выступил и в качестве режиссера.
К этому моменту певец уже оставил оперный театр. Отношения там оставались крайне напряженными. Последней каплей стала история с оперой «Князь Игорь». Однажды Гмыря пришел домой и сказал жене: «Знаешь, наконец мне удался Галицкий. Я нашел правильную трактовку». Но на следующий день в Опере уже висел выговор певцу за произвол на сцене. Его обвинили в том, что такая трактовка образа способствует растлению молодежи. (Это-то партия Галицкого в «Князе Игоре» в исполнении лучшего украинского классического баса Гмыри на сцене Киевского оперного театра «способствует»! Сейчас это кажется даже смешным.) Борис Романович пришел домой, написал заявление об уходе и отнес его в театр, а накануне сказал: «То, что мне ставят в заслугу все дирижеры мира, – мою музыкальность, здесь мне вменили в вину. Я не могу оставаться в театре!» Произошло это в 1953 году. За два года до этого, во время декады украинского искусства в Москве, Гмыре присвоили звание народного артиста СССР. (Рассказывают, что Сталин лично на поданном ему на подпись указе зачеркнул «УССР», написав «СССР». Еще пишут, что на даче у «вождя народов» хранились пластинки с записями Гмыри, многие из которых были помечены жирными плюсами.) В 1952 году Борис Романович был отмечен Государственной премией.