Дмитрий Новиков попал в этот «процесс» сознательно, еще до поступления в университет. «Во-первых, мне мама много рассказывала об этом, и я понимал, что после первого курса поеду, – неспешно повествует Дмитрий. – Во-вторых, мой отец в молодости ездил на целину и был руководителем целинного отряда, когда работал на заводе в Красногорске. И я, конечно же, не мыслил другого варианта. В наши стройотряды конкурс был 10 человек на место. Это было труднее, чем на факультет поступить». Вот так, оказывается: барьеры на входе в отряд были огромные, но кандидатам не надо было заполнять широкополосные анкеты психологов и слушать порой неуместные вопросы кадровиков: а как вы отнесетесь к тому, что начальник вспылит и при всех обматерит вас? Таких начальников стоит как огня избегать, их только силовые структуры терпят, и то по скудоумию власти. Но и туда всякие полиграфы добрались.
Глосса о поступлении в отряд от Новикова
Сначала строгий отбор – собеседование, когда кандидат сидел перед ветеранами, ездившими в отряд в прошлые годы, ему задавали самые разные вопросы, а потом отбирали по 2–3 человека на место. Отбор начинался в феврале, а в апреле обычно организовывали небольшие работы на стройке в Москве, чтобы проверить кандидатов в деле и заработать начальные деньги на продукты с собой на лето и на разные орграсходы. По итогам этих работ отбирали тех, кто действительно едет. В отряде обычно было до половины ветеранов и остальные новички. Помню, очень волновался – возьмут меня или нет. Мне еще тогда не повезло – в феврале на первом курсе была полостная операция (результат прошлых неумеренных занятий спортом), а в начале апреля надо было уже выходить на работу по вечерам, носить раствор, кирпич и т. п. Помню, боялся, что швы разойдутся, и составил себе специальную программу занятий спортом, чтобы за полтора месяца после операции суметь восстановиться и не выпадать из общего ритма работы – поехать очень хотелось, хотя и риск был. Но в итоге обошлось – меня взяли в старейший отряд факультета ВМиК «ГНОМЫ», а швы на животе остались на месте.
Если кто-то сомневается в том, что барьеры на вход в отряд существовали – вот вам откровения очевидца. Мумин Азамхужаев, генеральный директор ООО «Катерпиллар СНГ», начинал свой путь в ССО в Ташкенте, откуда отряды направлялись по всему СССР. Став после перевода из своего университета студентом МГУ, он на старших курсах решил поехать в стройотряд снова, но удалось ему это с трудом. «Там же была очень хорошая система – в стройотряд вы не могли попасть, если вас не принимают, – поясняет он. – Вот новичок пришел. Кто может за него поручиться? Кто его знает? Они не сразу меня взяли. Сказали – он два года ничего не делал. Взрослый… Командир отряда за меня поручился». Из стройотрядов он «вышел с убеждением в том, что большинство хочет делать хорошую работу, только надо создать соответствующие условия. В ССО, как правило, те, кто плохо работал, в следующее лето не приезжали».
Попав в отряд, любой боец сперва получал, как сказал мне Максим Сотников, навыки рабочих специальностей. «Я еще в то время заметил, что после первых стройотрядов можно просто говорить: научился держать рубанок в руках, кирпичи правильно складывать, – поясняет он и добавляет. – Самый главный навык – терпеть, когда трудно, держаться, когда уже невмоготу, и, конечно же, первые навыки самостоятельной хозяйственной деятельности». Но это не все: для ребят «это был такой концентрированный сгусток времени – месяц, два – куда мы ездили и надо было очень тяжело работать. И вот эта тяжелая, повседневная работа, где нельзя было сачковать, деформировала людей, деформировала отношения, и выживали в этой работе только те люди, которые действительно чем-то отличались от других, были чуточку сильнее, выносливее. Но я заметил такой парадокс, – уточняет Сотников, – не все друзья, с которыми дружишь в университете, как бы по жизни, по учебе, по свободному времяпровождению, становятся друзьями в стройотряде. Для нас это был образ жизни – была учеба и был стройотряд. Учеба – одно, стройотряд – все, что было вне учебы. Я уверен, что у ребят было то же самое. Вне учебы мы “жили в ССО”. Даже иногда в зимние каникулы – кто-то ездил кататься на лыжах или посещал своих родителей – мы даже зимой вырывались на десять дней срубить какой-нибудь “срубик” и заработать немного денег».
И вот здесь надо сделать пояснение и по поводу «концентрированного сгустка времени», и по поводу образа жизни. Я слегка опешил, когда мне Сотников неторопливо начал рассказывать, что они «с женой на двоих прожили 30 лет в общежитии МГУ, да если еще сына взять…». И все это время он рвался в стройотряды. «Почему я ездил так много в стройотряды? – без пафоса говорит он, делая небольшую паузу в беседе. – У нас же физфак 6 лет, все эти годы ездил, потом ушел на освобожденную работу, и тоже выбирался хотя бы на месяц в стройотряд, потом опять вернулся в науку, опять ездил, потом меня избрали первым секретарем комитета комсомола МГУ, и опять ездил, потом ушел с головой в ядерную физику и, пока все это не развалилось, опять ездил. Лет, наверное, двенадцать-тринадцать был в стройотрядах, начиная от бойца и заканчивая командиром».
Мумин Азамхужаев обратил мое внимание на интересный феномен – школу общежития, которую он прошел вместе со школой ССО. «Может быть, это непосредственно не связано со стройотрядами, более-менее активные позиции в жизни с нашего курса занимают не москвичи, которые жили в комфортных условиях, – мягко и неторопливо говорит он. – Даже Дима Новиков не является исключением – он половину времени пропадал у нас в общежитии. Те, кто жил в более комфортных условиях, оказались немножко не готовы к тому, что пришло потом. Когда меня из Ташкента сюда направили, я никого не знал, брат мне дал один телефон на крайний случай. Я прилетел, доехал на автобусе до Киевского вокзала. Тогда автобусы такие ходили. На Киевском вокзале оставил чемодан в камере хранения и поехал устраиваться в общежитие МГУ. Как принято – никто не ждал особо. На четвертый день я наконец-то получил комнату. А до этого я спал на вокзале. Как было принято – милиционер ходил и не давал спать. Только глаза закрыл сидя, он тебе: “Сидеть можно – спать нельзя!” Спать хотел ужасно. Многие, кто приезжал из провинции, через такие вещи проходили. Это учит, наверное».
И еще одно пояснение по поводу жизни в ССО для нынешнего читателя. Школа жизни в стройотрядах была не для слабаков. И дело не в том, что спортсмены и активисты выживали там легче, – именно в буднях таились ежедневные проверки на прочность.
Глосса о буднях от Новикова
Мы сами занимались снабжением, организацией производства. Жили в бараках (рядом была зона), мы их отремонтировали. Печки сделали, стекла вставили. Условия были своеобразные: все приходилось [делать] самим. Вплоть до того, что мне пришлось научиться скот резать: барана резал, свинью, правда, это было жуткое дело. Ребята сами учились класть кирпичи, плотничать. Ветераны передавали опыт, но мы были предоставлены сами себе. У нас не было ни мастеров, ни наставников. У меня была строчка в бюджете в банке и возможность от имени директора совхоза это тратить – ни прораба, ни мастеров, никого не было, все строили сами.
Новиков не придумывает ничегошеньки. Так было почти везде: «Практически с нуля и мы всегда начинали, – вторит ему Андрей Арофикин. – Приезжаешь в лес, кончается узкоколейка, дальше ее надо строить. Подгоняешь вагончик, кидаешь ветку, загоняешь пару вагончиков для жилья. Своими руками строишь кухню. И все».
Мумин Азамхужаев со своим отрядом попал в Ржевский район Тверской области. «Вроде близко к Москве, а глухота страшная, – вспоминает он. – Наш отряд работал в совхозе “Рассвет”, где летом единственный путь – паром через Волгу. Другого не было пути. Как-то мы паром утопили – перевозили стройматериалы. Туда можно было и грузовик загнать, надо знать, как балансировать. Короче, неделю, пока паром поднимали и чинили, связи никакой не было, хлеб привозили на лодках. Зато прилетали вертолетчики в совхоз “Рассвет” – потому что во всей округе всю водку раскупили, и водка осталась только у нас. Они прилетали на вертолете за водкой».
Кстати, водка – жидкая валюта, как и спирт, но он был в дефиците, – всегда помогала решать практически все вопросы жизни любого стройотряда. У Сергея Воробьева с ней, с этой валютой, была такая занятная история. Представьте себе, пожалуйста, питерского юного интеллигента с коломенскую версту, которого судьба забросила в сибирскую деревню Верхняя Алтатка, где тогда КАТЭК (Канско-Ачинский топливно-энергетический комплекс) строился, «тот, что сейчас СУЭКУ («Сибирско-Уральской алюминиевой компании») достался». Поехал он на месяц и получил ответственное задание в духе «пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что»: его «выгнали на шабаху и сказали: иди, возьми что-нибудь. Денег не дали практически, поэтому я ходил пешком по сибирской жаре, побрился сразу налысо. Вернулся – при нынешнем росте 187 сантиметров обычно вешу плюс-минус 90 килограммов, а оттуда вернулся и весил 55». А там, на месте, все «практически не разговаривали цивилизованным языком, я разговаривал местным языком, чтобы меня уважали и понимали. Мы нашли шабаху, в окружении кавказских бригад отбились как-то, взялись сдуру доделывать деревянный жилой дом, когда все дорогие работы уже сделаны, – жарко объясняет он свой подвиг. – Это ж уметь надо, это самое сложное и не самое денежное. Каким-то мистическим образом мы включились в этот процесс». Правда, финансы поджимали – «до получения первых денег было 50 рублей на четверых на неделю, получается 7 рублей на четверых в день, тоже, кажется, не так мало, но 362 же сразу ушло, а тебе и на оставшиеся на взятки что-то тоже надо, тут пять копеек, тут десять, а кругом эти – армяне с кавказцами, которые даром слово не чихнут. Как-то надо жить, а мы – худосочные студенты-физики». А с едой было худо: «Баклажанная игра, томатный сок, бутылка водки на всех – три мальчика и одна девочка, супчик какой-то, хлеб, естественно. Какими-то пирожками удавалось разжиться. Мы поняли, что так жить нельзя, а работали мы часов по 14 в сутки, сколько могли».
Глосса о Васе от Воробьева
Тут у нас состоялось братание с Васей. К сожалению, не очень хорошо получилось, к концу второго месяца его таки забрали лечиться в вытрезвитель. Ну а что делать, кушать-то хотелось. Короче, мы ему купили бутылку на свои. За это Вася наконец-то взял погреб своей бабули и привез нам как следует: сала, варенья и капустки квашеной. В колхозной столовой – что там было жрать? Наконец-то совершился прорыв: как в фильме «Судьба человека», я поделил все на равные порции – положил сало на хлеб, впился зубами и просто потерял сознание. Понял, что нельзя сразу много жрать. Зато в первый раз увидел, что такое настоящий алкаш: Вася выпил «Стрелецкую», сказал, что его не берет, у нас было полбутылки водки, мы ему дали рюмочку.
Он сказал: «Это что?»
Мы ему дали стакан.
Он показал – вот! Была сиротская кружка пол-литровая, он туда вылил, выпил разом, сказал, что уже лучше, занюхал хлебушком. Увидел лосьон «Москито» от комаров, высосал его через дырочку, что вообще невозможно было сделать. Сказал: «Хорошо!»
После этого пошел нас учить стелить полы, сказав, что только питерские лохи-физики могут стелить полы по одной досочке без щелей. Это никому не надо! Вася одновременно подклинивал по 10–11 досок сразу, как-то прыгал на доски, и все у него стелилось. Показал нам, как это надо делать, объяснив, что не надо сарай строить по нивелиру, что чем косее он будет, тем лучше, вся моча стечет. Вася наконец-то сходил под себя и упал, и лег человек отдохнуть.
Надо ли говорить о том, как Питер встретил заматеревшего студента! А он, кстати, сразу пошел в главную питерскую баню – она была со сверчками на дровах. «Там только очень серьезные мужчины были, – описывает он свой поход и себя не забывает. – Лысый, в каких-то мелких шрамах и порезах, в синяках, но без наколок. Разговаривал исключительно “по матушке”. Мужики из парной ушли на всякий случай, когда мы с другом пошли париться».
Так что побывали бойцы ССО везде, и даже на братских стройках в странах социализма. Максим Сотников так и сказал: «Бойцы работали в Казахстане, на строительстве Зейской ГЭС, и на сборы урожая ездили, и на реставрационные работы, ребята с психфака и истфака ездили в Чернобыль, работали с населением, а в самом начале перестройки у нас и научные отряды были – автоматизировали и компьютеризировали даже АвтоВАЗ». И тут я вспомнил свою встречу с Петром Зреловым, одним из основателей группы компаний «Диалог», который и принимал ребят на автозаводе. В университете организовали дочку компании – «Диалог-МГУ», там был и учебный центр, где студенты повышали квалификацию. «Договор был с институтом, мы ВМК помогали. Партнерские были отношения, – пояснил Зрелов. – Студенческий отряд – это… это был феноменальный эксперимент».
Глосса об эксперименте от Зрелова
Камазовская аудитория, она не воспринимала их первоначально, и вот они приехали – я помню, что это была первая закупка 30 компьютеров, приехали 30 студентов – студенческий отряд (смеется). Каждый получил по персональному компьютеру. По тем временам это было феноменально! У нас ПК были наши – не работающие, а они получили импортные айбиэмовские компьютеры и работали днем и ночью – засыпали с клавиатурой на груди. И они работали всего 50 дней, по-моему. Они заработали… это были студенты ВМК. Поняли, зачем им учиться на ВМК. И в конце, когда они уезжали, они же приехали, боялись всего, концерт: около общежития, в котором они жили, стояла вереница черных «Волг» директоров заводов, которые просили их еще остаться, готовы были ходатайствовать перед руководством университета, чтоб они доделали то, что начали… Это была революция на КамАЗе, персонально-компьютерная революция.
Почему студенты засыпали с клавиатурой на груди? Почему символ эпохи – черные «Волги», – мог унести их туда, где волшебным образом для них создавались отличные условия работы и, соответственно, оплаты трудов? Можно ли себе представить, как столяр с рубанком засыпает на верстаке? Или как художник спит с мольбертом на груди, а музыкант со скрипкой? А что будет в руках врача, кроме допотопного стетоскопа? А у чиновника на груди будет лежать срочная бумага, а в пальцах ручка? Если они заснут, то никакой трагедии не произойдет, разве что во сне каждый может перевернуться и выпустить из рук свой инструмент. А что, если заснет машинист скорого поезда и уткнется носом в пульт управления? Короче, спать на работе могут все, кроме тех, кому доверено вести нас всех за собою, будь то транспорт или спасение душ.
В каких снах оказывались студенты? О чем мечтали, просыпаясь? О том, чтобы удовлетворить потребности, начиная с физиологических, а также о том, чтобы повысить свой материальный уровень. Вот, например, Владимир Лисин заработал первые деньги в стройотряде на БАМе в 1975 году, где бойцы «расчищали зону затопления Зейской ГЭС, валили нестроевой лес, пилили, складывали древесину в штабеля. Заработали хорошие деньги». (800 рублей.) «Это были большие деньги. Тогда машина стоила тысячи четыре или пять. Рублей», – поясняет Лисин и добавляет, что деньги потратил на одежду и аппаратуру[31]. А Владимир Путин заработал первые деньги после поездки в стройотряд в Коми АССР. В интервью «Известиям» он сказал: «Первое пальто я себе купил. До этого ничего серьезного у меня из вещей не было»[32], а остальное было «благополучно спущено в Гаграх»[33].
Мумин Азамхужаев мог, конечно, поступить так же, но побывал в Сочи только в 2009 году, первый раз в жизни. «Всегда была возможность провести время по-другому, а не ездить все время в стройотряды, – пояснил он мне причину такой “экономии”. – Я думаю, что люди ездили в стройотряды немножко за другим: возможностью себя проявить, возможностью поработать в коллективе, было чувство принадлежности к чему-то. Конечно, обсуждали, кто сколько денег заработает, это само собою, но я не думаю, что это было основным мотивирующим фактором». Как сказать: вот Рубен Вардянян после работы в первом же летнем студенческом стройотряде заработал свою первую тысячу рублей, а его «отец получал 300 рублей в месяц». «Я был студентом, а мой отец был профессором, и при этом моя зарплата была в несколько раз выше», – пояснил он[34].