— Поняли, почему я приказал вам бежать в противогазе?
Я все понял, и с тех пор ни один человек, ни при каких обстоятельствах не видел меня небритым.
* * *Эту поучительную историю я поведал своим будущим бойцам, потому что завтра им придется бежать в противогазах.
Утром иду в роту и получаю от старшины снаряжение с положенными мне мешочками. Правда, вместо автомата мне выдают пистолет «ТТ» в потертой кобуре.
Я спускаюсь вниз, на каменных ступенях звенят новые подковки сапог. Величайшее изобретение сухопутных войск. Если бы не они, я, при той службе, сносил бы ноги до задницы.
Проверяю снаряжение у своего взвода. Все хорошо, но пулемет РП-46 получен только вчера и практически не пристрелян. Но на хитрую…
У нас тоже кое-что есть. Я прихватил «чудо техники» — приборчик проверки правильной наводки, артоскоп. Так что посмотрим.
Наконец раздается долгожданная команда и рота начинает движение.
Вот он — старт и финиш, зеленые, со звездой, ворота расположения.
Первые пять километров быстрым шагом, почти бегом. Человеческий организм должен приспособиться. Мои идут ровно и легко. Смотрю на часы:
— Через двадцать минут переходим на бег. Двигайтесь спокойно, но как только я подыму руку — рывок из всех сил, мы должны первыми попасть к хорошему броду.
Наконец наступило время, побежали. Беги и вспоминай что-нибудь приятное.
Солнце. Топот солдатских сапог. Пыль. Тяжелое дыхание двухсот человек.
Вот и разбитая молнией сосна.
Я поднимаю руку и резко бросаю ее вниз.
Мой взвод делает рывок, и мы первые на берегу реки.
Реку эту я знаю, как улицу Горького, я форсировал ее столько раз, что если бы за это давали медали, мне бы их некуда было вешать.
Вхожу в воду, вот она, единственная каменистая полоска на дне, а вокруг ил. И мой взвод, подняв оружие и боезапасы над головой, легко форсировал водную преграду.
Только мы успели сосредоточиться на берегу, как начали рваться взрывпакеты, а это значит — атака с ходу на крутой склон. Правда, солдатские сапоги за много лет протоптали на нем вполне удобные тропинки.
Мы лихо берем склон, и начинается штурмовая полоса. Матерясь, ползем под проволокой, бьемся о палки лабиринта, перепрыгиваем через траншеи, бежим по бревну.
Впереди стена дома с четырьмя окнами.
Там засел враг.
— Гранатами «огонь»! — командую я.
И сорок гранат, практически все, влетают в окна.
Я первый подбегаю к стене, рывком подтягиваюсь, встаю на бревне первого окна, помогая своим. Но бойцы работают хорошо, почти весь взвод наверху.
И тут появляется до слез знакомая кукла-противник. Ее надо ударить ножом, а потом по гладкому бревну спуститься в ров с водой.
Я пропускаю ребят, они азартно тыкают противника ножом. Что поделаешь, военные учения — игра для взрослых мальчиков.
Я последний. Мне жаль эту знакомую, набитую соломой куклу, да и видимся мы в последний раз. Я по-дружески похлопываю ее по животу. Мол, прощай «альтер камрад», и без всякого бревна прыгаю в ров.
Подготовка, она и есть подготовка.
Мы удачно преодолеваем последнюю преграду, сосредоточиваемся, и я вижу спешащего к нам посредника.
— Всем вытереть лицо насухо, — командую я.
И точно. Противным голосом майор с белой повязкой командует:
— Газы!
Натягиваем противогазы и бежим. Это самый поганый отрезок, и я гляжу на ребят, некоторые начинают отставать.
Беру у одного автомат, толкаю в спину.
— Вперед! Вперед! Вперед! — мычу сквозь едкую резину.
Бежим. Не могу понять, отчего такой мокрый, от воды или от пота.
Время словно остановилось. Сквозь круглые стекла вижу дорогу и еще одного посредника.
Он поднимает руку и выпускает дымовую ракету. Орет:
— Взвод, атомный взрыв справа!
Бросаемся на землю, ногами к взрыву, руками закрываем головы.
В такой позиции атомная бомба нам не страшна.
За нашими спинами раздается взрыв и даже черное грибовидное облако появляется.
Видать, взорвали пару бочек солярки.
* * *Хорошо помню этот день. Ликующая осень над военным городком, грохот сапог на плацу, скрип десантных тренажеров.
На середине занятия по ПДП были прерваны, и нас повели в учебный класс, который с утра оборудовали неведомыми плакатами и диаграммами.
У входа мы расписывались в амбарной книге и получали на руки маленькую брошюру, отпечатанную на рыхлой желтоватой бумаге: «Памятка солдату по противоатомной защите».
Из этой памятки и велеречивого рассказа подполковника с неведомыми эмблемами на погонах мы твердо уяснили, что советскому воину атомный взрыв практически не страшен.
Надо только умело надевать противогаз, пользоваться химкостюмом, носить специальную накидку. Но главное, что надо отработать до автоматизма, — умение ложиться к атомному взрыву ногами.
Когда занятия окончились, я попросил разрешения обратиться к подполковнику и спросил:
— А почему же так много жертв и разрушений, товарищ подполковник, в Хиросиме и Нагасаки?
— Ты в Японии был?
— Никак нет.
— Это отсталая страна, там почти все дома из бамбука. Понял? А что до жертв, так тогда люди не знали, как надо ложиться в случае взрыва.
Я вышел сраженный незыблемой военной логикой.
* * *Наконец прозвучал отбой атомного нападения, но мы еще километра два бежали, выходя из зоны поражения.
— Отбой! Снять противогазы.
На перекрестке дорог нас ожидает посредник, офицер-химик. Он проверяет, не вынули ли мы клапана из противогазов, чтобы легче дышать.
У нас все в порядке, и он с явным неудовольствием черкает что-то в своей книжечке.
Опять двигаемся бодрым шагом. Я подхожу к наводчику и цепляю артоскоп рядом с прицелом.
— Зачем это, товарищ сержант?
— Сейчас поймешь.
Вот оно, стрельбище, на котором мы уничтожали и днем и ночью несметное количество предполагаемого противника.
Ждем команды.
— Противник справа, — заливисто командует посредник. — К бою!
Мы прыгаем в заранее приготовленный окоп.
Беру РП, откидываю сошники, закрепляю на бруствере. Поднимаю крышку приемника.
— Ленту!
Второй номер подает ленту, утапливаю патрон, закрываю крышку, передергиваю затвор.
Внезапно на поле возникают ростовые мишени.
* * *Совсем неглупый человек придумал мишени — ростовые, поясные, по плечи и головы.
Они появлялись перед нами в зыбком мареве рассвета, в солнечный день, в наступающем полумраке ночи.
Они стояли и передвигались. И мы били по ним из всех видов оружия.
А когда настал тот самый день, то мы не видели людей, а только их силуэты, ростовые, поясные, по плечи…
И били по ним так же точно, как на стрельбище.
Но это я понял значительно позже.
* * *Посредник далеко, на правом фланге. У меня три коротких очереди по три патрона в каждой. Ловлю в прорезь первую мишень.
Та— та-та.
Мишень разворачивается.
Вторая.
Третья.
— Посредник, — шепчет второй номер.
— К пулемету, — командую наводчику, а сам прижимаюсь глазом к артоскопу.
— Зачем артоскоп? — строго спрашивает майор.
— Пулемет новый, получили два дня назад, проверяю работу наводчика, товарищ майор.
— Молодец.
Он что-то записывает в книжку.
Мы отстрелялись. Проверили наличие патронов. Все в порядке.
— Становись! Бегом, марш!
Я не говорю ребятам, что осталось не больше десяти километров, чтобы не расслаблялись.
Мы бежим, идем быстрым шагом, снова бежим.
Вот он, самый последний километр.
— Взвод, бегом!
Они бегут из последних сил, тяжело дышат, но все равно сбиваются в кучу. Строй скомкан. Теперь не до него. Главное — результат.
Вот они, ворота.
Мы вбегаем в них кучно, плечом к плечу.
Чуть поодаль нас ждет начальство.
— Взвод! — командую я, — подравняйсь!
Из кучи людей возникает подобие строя.
Я иду докладывать заму по боевой подготовке.
— Молодец, — говорит он, — до отбоя свободен.
Я поднимаюсь к себе в роту. Дежурный принимает у меня оружие.
— Ну, и грязный же ты.
Отправляюсь в роту обслуживания к Сашке. Его дневальный отпирает мне душ. Я тру обмундирование намыленной щеткой. Течет грязная вода. Я продолжаю полоскать и снова тереть щеткой форму, пока она не становится чистой.
Потом чищу сапоги и моюсь сам. Усталость берет свое, и на лавочке под теплыми струями я засыпаю.
И сон мой, звенящий и зыбкий, как вода, льющаяся на меня, переносит меня в Гагры, на набережную. Я иду с Мариной, солнце, магнолии, а в огромном репродукторе женский голос поет:
И музыка все громче и громче. Я открываю глаза. Передо мной сидит Сашка, а рядом радиола поет модную в те времена песню.
Через два дня Сашка демобилизуется. Дома его ждет мать, вагоновожатая в трамвайном парке, и две сестрички. Их надо ставить на ноги. А без мужской руки дом сирота.
Мы ужинаем с ним. Форма моя высохла. Одеваюсь, иду в роту.
От здания штаба мне навстречу идет трубач, который должен трубить отбой.
На рассвете он сыграет «подъем», и начнется новый день апреля 1953 года.
* * *Я больше не встречал длинноволосого музыканта, потому что уехал с улицы Москвина. Живу я сейчас совсем в другом месте, и из окна виден скучный холодный двор.
Но иногда ночью я просыпаюсь и смотрю в окно, и исчезают машины, чахлые деревья, металлическая ограда. И снова передо мной квадрат плаца. И горнист выходит на середину. Вот сейчас он споет «подъем», и я перенесусь из этой глупой и суетной обыденности обратно в армейскую молодость, потому что прошли годы и я понял, что по-настоящему счастлив был только там и все лучшее, что у меня есть, мне дала армия.
Я жду и смотрю во двор.
Ночь кончается, а горнист не приходит.
Смертельный раунд
Память — книга с вырванными страницами…
Когда начинаешь листать ее, то не можешь восстановить течение некоторых событий, лица людей, которых встречал, поступки и разговоры. Как ни странно, ярко и подробно помнятся только горькие страницы.
Но вместе с ними я до мельчайших деталей восстанавливаю две главы из этой книги — военное детство и армейскую службу.
Помню, как сегодня, пот марш-бросков, преодоленный страх парашютных прыжков, пороховой запах стрельбищ.
Военное детство сделало нас, пацанов, взрослыми. Много чего насмотрелись мы за эти годы. Научились давать отпор, несмотря на разницу сил. Научились пересиливать боль. Научились командно драться с тишинской шпаной. Научились не бояться ни ножей, ни кастетов, а если подпирало — пускать в ход самодельные клинки.
Все драки начинались у входа в кинотеатр «Смена» и заканчивались в ближайшей подворотне. Кино и книги были нашей отдушиной, нашей единственной радостью. Конечно, мы любили фильмы про войну. Радостно орали, когда на экране наши подтянутые пехотинцы мощным штыковым ударом опрокидывали немцев. Но были еще два культовых фильма, которые мы могли смотреть бесконечно: «Вратарь» и «Боксеры». Последний был совсем новым, его сняли на Одесской киностудии перед самой войной.
Десятки раз мы болели за наших чемпионов, которых играли артисты Доронин и Сагал, но больше всех нам нравился их противник — буржуазный чемпион Шарль Лампье, которого играл Константин Градополов.
Тогда были два легендарных человека — Константин Градополов и его ученик, абсолютный чемпион СССР по боксу Николай Королев.
Если бы все истории, которые о них рассказывали пацаны в вечерних затемненных подъездах, можно было бы собрать и записать, то получилась бы потрясающая книга дворового эпического фольклора.
Я хорошо помню анекдот, пользовавшийся успехом в нашем дворе. Он был созвучен той криминальной эпохе.
«Приходит в ресторан Николай Королев, снимает кожаное пальто, отдает швейцару. А тот ему говорит:
— Николай Федорович, пальто хорошее, его украсть могут.
Королев пишет записку и вешает ее на пальто: «Попробуй укради. Чемпион по боксу Королев».
Поел наш герой, приходит в раздевалку, а пальто нет, зато висит другая записка: «Попробуй догони. Чемпион по бегу Знаменский».
Конечно, анекдот наивный и не очень смешной для нас нынешних. Но главное в другом. Стать героем анекдота мог только весьма знаменитый и прославленный человек.
Но вернемся в далекий сорок четвертый. Были весенние каникулы, ко мне прибежал мой дружок Игорь и сообщил сногсшибательную новость: в клубе имени Зуева в пять часов показывают фильм «Боксеры». Это уже было руководством к действию, но главное заключалось в том, что после кино будет выступать сам Градополов.
В клубе у нас все было схвачено. Контролером работала моя двоюродная тетка Аня. Вполне естественно, что мы попали на это мероприятие.
После фильма мы так волновались, что толком не поняли, что говорит подтянутый сухощавый блондин на сцене. Но окончание его рассказа запомнили. Градополов сказал, что родине нужны смелые и сильные люди.
Мы догнали Константина Васильевича на улице. Он посмотрел на нас и все сразу понял.
— Хотите стать боксерами?
— Да, — пролепетали мы.
— Отлично, ребята, приходите завтра в спортивный зал «Крылья Советов» в три часа; известный спортивный педагог Иван Степанович Богаев создает детскую боксерскую секцию. Придете и скажете, что вы от меня. А я сегодня же позвоню Ивану Степановичу.
Каково же было наше изумление, когда Богаев, встретив нас, сказал:
— Мне о вас говорил Константин Васильевич, давайте знакомиться, заполняйте карточку и идите на медкомиссию.
В сорок четвертом году, когда война была еще в самом разгаре и до победы оставался целый год, люди, занимавшиеся детской преступностью, разработали целую программу, как вырвать пацанов с улицы и приблатненных дворов. Основой должна была стать физическая подготовка. По всей стране начали работать детские и юношеские секции футбола, волейбола, бокса, легкой атлетики.
А в конце ноября сорок четвертого Богаев сказал нам:
— Ребята, я достал десять пропусков в цирк. Там будут драться за звание абсолютного чемпиона СССР Николай Королев и Евгений Огуренков.
И вот 2 декабря — день этот я запомнил на всю жизнь — мы стали зрителями настоящего боксерского поединка.
Победил Николай Королев, в третий раз он стал чемпионом СССР.
Богаев провел меня и еще троих ребят за кулисы к спортивной раздевалке.
Мы стояли и с трепетом ждали. Наконец появился плотный лысый человек с веселыми глазами. Он был в зеленой гимнастерке с лейтенантскими погонами. На ней рубином переливался орден Красного Знамени и висели две медали. Серебряная партизанская и желтая «За оборону Москвы».
— Твои пацаны? — спросил он Богаева.
— Мои.
— Скоро станете чемпионами, — подмигнул он нам, — я в вас верю.
Чудовищная пропасть, глубиной в целую жизнь, разделяла нас, взволнованных пацанов в штопаных лыжных костюмчиках и многократного чемпиона, героя войны лейтенанта Королева.
Но проходит время, и пропасть эта становится все меньше и меньше. Мне было тридцать, а Николаю сорок шесть, когда мы по-настоящему подружились. Я жил на улице Москвина, а он совсем рядом, в Дмитровском переулке в коммуналке. Комната его напоминала пенал, вдоль стены которого шла полка, уставленная спортивными наградами.
Туда Коля приехал после развода с женой. Я никак не мог понять, почему наши власти не могли обеспечить нормальной квартирой «короля советского бокса», так звали моего друга.
Об этом я узнал позже.
Однажды Коля пришел ко мне и сказал:
— Слушай, издательство «Советская Россия» попросило меня написать книгу, давай ее сделаем вместе.