С какой целью провели эту амнистию, для меня остается загадкой до сих пор. Последствия ее Москва ощутила на себе уже в конце апреля 1953 года.
* * *На садовой скамейке, неведомо как попавшей в дежурную часть отделения милиции в Сергиевском переулке на Сретенке, сидели три одинаково одетых, вернее, раздетых человека. На каждом были майка, трусы и носки.
Через час милиционеры привели еще четверых в таком же «прикиде».
История у всех была одинаковой. Шли по Сретенке, подошли трое, приставили нож, завели в подъезд и раздели. Время было обеденное, два часа пополудни, так что раздевали при ясном солнце, в дневное время. Такого в Москве еще не было. Людей раздевали средь бела дня. О том, что творилось на улицах Москвы ночью, лучше не вспоминать.
Но в городе была одна организация, готовая к любым неожиданностям, — МУР.
И зашустрили по Сретенке хорошо одетые, явно денежные мужчины. Шустрили, шустрили — никто их раздевать не захотел.
А тут в отделение на Сретенке позвонил начальник «полтинника», знаменитого 50-го отделения милиции, которое располагалось на Пушкинской улице, Иван Бугримов и сообщил, что у него в дежурке сидят в трусах четыре актера МХАТа, которых раздели в Столешниковом.
Оперативники со Сретенки быстро перебрались в Столешников.
Самый шикарный костюм из синей жатки был у опера Володи Корнеева, на него и клюнули у дома шесть рядом с аркой.
Подошли трое, показали нож, завели под арку.
— Раздевайся.
— А может, не надо? — тянул время Корнеев.
— Надо, фраер, ох как надо, а то печень вырежем.
Володя снял пиджак, пистолет был сзади за ремнем. Он протянул пиджак главарю.
— Бери.
Тот опустил нож и взял пиджак.
Корнеев выдернул «ТТ».
— Руки в гору!
Один из грабителей дернулся, и Корнеев всадил ему пулю в бедро. В подворотню ворвались опера и скрутили налетчиков. Каково же было удивление сыщиков, когда они выяснили, что все четверо урок постоянно прописаны в Москве, более того, все до одного учатся в престижных институтах и родители у них весьма уважаемые люди.
Подбила их на дело девица, старшая приемщица Пушкинского ломбарда.
Молодые разбойники, наслушавшись страшных историй об амнистированных урках, решили немного подзаработать: днем они раздевали напуганных сограждан, костюмы сдавали в ломбард, где приемщица оценивала их по высшему пределу, а вечером замечательно гуляли в ресторане «Аврора».
* * *Залетные урки работали так же нагло. Они сидели в подъезде и ждали, когда кто-нибудь из жильцов выйдет из дома. Как только открывалась дверь, они брали человека «на плечо» и вместе с ним врывались в квартиру.
Переодевались, забирали деньги и ценности, вязали потерпевших бельевыми веревками и уходили.
В Большом Кондратьевском ограбили знаменитую на всю Тишинку приблатненную буфетчицу из пивной Катьку Патефон.
Трое зашли днем, закрыли двери, приставили ножи, забрали выручку, разгрузили Катьку на кольца и серьги, выпили на дорожку и ушли, прихватив с собой водку и папиросы.
* * *А в Леонтьевском переулке, тогда еще именовавшемся улицей Станиславского, украли пиджак у министра пищевой промышленности Зотова.
Что он делал в квартире на первом этаже в доме № 4, осталось тайной. Но именно там министр снял прекрасно сшитый у лучшего московского портного пиджак, повесил его на спинку стула. Когда через некоторое время он вернулся в комнату, то пиджака серого габардина не было.
Вместе с ним исчезло удостоверение Совета Министров СССР, тысяча шестьсот рублей сотенными бумажками и золотые дамские часы швейцарской фирмы «Лонжин» на золотом браслете.
Это жуткое дело досталось начальнику уголовного розыска 64-го отделения милиции капитану Пазнухову. Историю впоследствии изложил мне уже генерал-майор Коля Пазнухов.
В тот день он пошел в пельменную на улицу Герцена, чтобы спокойно пообедать, и именно там застигла его эта страшная весть.
В течение часа в отделение позвонили замминистра внутренних дел, потом начальник московской милиции комиссар Полукаров, и каждый из них обещал Пазнухову чудовищное наказание.
Потом его вызвал к себе начальник МУРа полковник Константин Гребнев:
— Слушай, Николай, дела у нас неважные. Пиджак у министра увели явно залетные по амнистии, наши сразу же подкинули бы документы. Давай, действуй, не то все мы дерьма накушаемся. Я твоим ребятам выделю в помощь двух наших оперов.
Гребнев говорил спокойно и устало. За эти дни ребятам из МУРа досталось по полной программе.
У Пазнухова была одна твердая зацепка. Золотые дамские часики. По тем временам вещь особо редкая. Поэтому и начали отрабатывать версию «Лонжин».
За несколько часов поставили на уши всех перекупщиков золота и часов, отработали барыг у скупок золота на Сретенке, на Петровке и Арбате.
А к вечеру позвонил начальник розыска 50-го отделения и сообщил, что часики «засветились».
Пазнухов пришел в Столешников в часовую мастерскую, которую держал знаменитый в Москве специалист Яков Борисович Шекман.
Надо сказать, что при суровом сталинском режиме в Москве большинство часовых мастерских были частными.
— Мне их принес какой-то приблатненный в сером пиджаке с чужого плеча. Я знаю, чьи это часы, кто их купил и у кого. Более того, я их ремонтировал.
— Сколько он попросил? — спросил Пазнухов.
— Три куска.
— Не много.
— Так товар-то паленый. Он пообещал принести еще часы и золотые коронки.
— Во сколько он должен прийти?
— В семь часов.
Золотые коронки были ниточкой к банде ночных грабителей, которые не только раздевали людей, но и лагерным методом, при помощи ложки и молотка, выбивали золотые зубы.
Две недели сыщики разыскивали эту банду, о которой даже московские воры говорили как о беспредельщиках.
Мастерская Шекмана была во дворе и располагалась так неудачно, что практически невозможно было незаметно устроить засаду. Поэтому решили отпустить домой двух часовщиков, работавших у Якова Борисовича, а вместо них синие халаты надели сыщики.
Наглый парень лет двадцати двух, в сером габардиновом пиджаке, украденном у министра Зотова, появился в мастерской в начале восьмого.
Пришел не один, на улице его ожидали трое мужиков.
— Ну что, Борисыч, — начал он с порога, — лаве приготовил?
— За деньгами дело не станет, где товар? — спокойно ответил Яков Борисович.
Он вел себя так спокойно, будто всю жизнь скупал паленый товар у блатников.
Парень усмехнулся и сказал:
— Предъяви хрусты.
Яков Борисович открыл сейф и вытащил толстую пачку сотенных.
— А вот и мой товар.
Парень высыпал на стол штук двадцать часов, золотые кольца и серьги, сорванные с зубов коронки.
— Сколько хочешь за все?
— Десять кусков.
— Состоялось. Только мы должны часы проверить. Может, ты нам одни корпуса втюхиваешь. Фима! — крикнул Яков Борисович.
В комнату вошли Пазнухов и муровский опер.
— Сиди тихо, огрызок, — Пазнухов толкнул наглого парня стволом в шею, — а то бушку снесу.
Он опустил занавесочку на окне.
Первое, что сделал Пазнухов, — стянул с вора министерский пиджак. В нем рядом со справкой об освобождении лежало сафьяновое удостоверение Совета Министров СССР за подписью Сталина.
А приблатненный оказался московским вором Юркой Солдатовым из Большого Кондратьевского переулка. Это был молодой представитель известной династии московских домушников. По квартирам «бегали» его дед и отец. Мать баловалась скупкой краденого.
Тем же вечером в сарае рядом с Юркиным домом взяли всю шайку. Все они были с одной зоны, после освобождения решили «подковаться» в Москве, а потом разбежаться по разным городам.
* * *С амнистированными урками покончили в конце мая 1953 года.
Они обосновались в старых вагонах на Москве-Товарной. Там пили, делили добычу, оттуда ночью уходили на дело.
Утром вагоны окружили автоматчики, на железнодорожной насыпи поставили пулеметы Дегтярева.
Генерал-полковник, замминистра внутренних дел, подошел к вагону и постучал.
Дверь отъехала.
— Чего тебе, начальник?
— Давайте миром, стволы и ножи сбрасываете и сдаетесь.
— Мы, начальник, на зону больше не пойдем.
— У меня приказ открывать огонь на поражение.
— Не бери на понт, начальник.
Генерал отошел и махнул рукой.
Пулеметы ударили под крыши вагонов.
— Все, сдаемся!
Бандитов разоружали и отправляли в Таганку, где следователи открыли на них новые уголовные дела.
* * *Амнистия не дестабилизировала положение в стране, уж слишком силен был карательный аппарат.
А мой кореш Женька, брат Кости Лешего, вернулся. Пришел домой, но не оправдал надежд Кости. Одной ходки на зону ему вполне хватило.
Он пошел в военкомат и написал заявление, что хочет уйти добровольцем в армию.
— Как же я тебя возьму? — сказал военком. — Ты же судимый.
— Судимость по амнистии снята.
— Это ты другим рассказывай. На Север, на флот пойдешь?
— Пойду.
Женька четко отслужил пять лет на Северном флоте. Потом в Игарке окончил речное училище. Ходил по заполярным рекам, затем вернулся в Москву и стал командиром речного трамвайчика.
Хорошо погуляли мы на его плавединице.
От прошлого у него осталась золотая фикса во рту да татуировка: «Кто не был — тот будет, кто был — не забудет».
И только совсем недавно я понял великую правду, синей тушью наколотую на груди моего товарища.
«Кто не был — тот будет…»
В те годы каждый, кем бы он ни был, мог в любой момент загреметь на этап.
Слава богу, что нынче нам ближе вторая часть этой татуировки: «…кто был — не забудет».
А может быть, я ошибаюсь?
Время покажет.
Затерявшийся в Москве
Этого литератора давно забыли, он был современником Михаила Булгакова, Юрия Олеши, Валентина Катаева, Бориса Пильняка.
И самое интересное, что в те времена у определенной, весьма значительной категории читателей он был гораздо популярнее. Звали его Глеб Алексеев. Он писал московские криминальные истории, тем более что развеселое время НЭПа давало ему для этого богатейшую почву.
Его романы о тайнах библиотеки Ивана Грозного, о таинственных кубках Василия Шуйского, якобы найденных в двадцатые годы, вызывали у читателей острый интерес.
Как я выяснил, Глеб Алексеев был знатоком преступного мира Москвы. Но интересовался он не просто налетчиками и взломщиками, его привлекали убийцы и грабители из так называемого столичного света. Он часто печатал романы с продолжением в тогдашних многочисленных газетах и журналах.
Как— то мне попался пожелтевший и затертый номер «Киножурнала», в котором Алексеев рассказывал о кровавых приключениях красавицы актрисы, нашедшей камни из самой шапки Мономаха.
В конце своей леденящей душу истории автор сделал небольшую ремарку. Он отметил, что хотя в основе романа лежат подлинные события, но частично история придуманная. Шапка Мономаха надежно хранится там, где ей и надлежит быть, а описанные им камни были извлечены из другого ювелирного изделия, которое носила на голове одна из жен эмира бухарского.
Когда доблестные воины легендарной Первой Конной настигли один из караванов уходящего в Персию эмира, многие ценности оказались в Москве.
Алексеев в своем романе описывал, какие существуют пересечения подземных энергетических слоев, и доказывал, что Москва лежит в черном поясе, где может затеряться все, что угодно.
Вот, значит, какая аура у города, в котором мы живем.
Я никогда не верил ни в какие черные пояса, но, давно занимаясь криминальной Москвой, могу сказать: несмотря на невероятную милицейскую и чекистскую бдительность, постоянные проверки документов в ресторанах, на танцплощадках, просто на улицах, в Москве исчезали от сурового ока властей люди весьма интересные для душевной беседы со следователем.
Особенно сильно чувствовалось это в послевоенное десятилетие.
По городам и весям ходило привезенное с фронта оружие, у некоторых людей оказывались огромные суммы денег, лихие ребята привозили в Москву кучи колец, браслетов, серег.
На Тишинском и Перовском рынках можно было купить абсолютно все, были бы деньги.
После реформы сорок седьмого года московский черный рынок получил нокаутирующий удар и стал понемногу сходить на нет. Но оставалось главное, имевшее цену при любом изменении денежных отношений, — золото, камни и часы. Это всегда оставалось основой подпольного бизнеса.
В пятидесятые наша компания заняла достаточно твердые позиции на московском Бродвее, потому что в любых сложных обстоятельствах мы могли дать отпор кому угодно. К тому же половина ребят из нашей компании были боксерами, и весьма неплохими. Мне и моим друзьям приходилось сталкиваться с «аристократией» столичного дна.
Это были не воры и не налетчики. Они прекрасно одевались и вполне легально, как нам казалось, проживали в столице.
Не помню, кто написал, что война быстро старит людей. Писатель имел в виду, конечно, своих друзей-фронтовиков. Но и мы, военные мальчишки, взрослели значительно быстрее.
Общее горе, смерть близких на фронте, постоянное недоедание и походы в кино, которые заканчивались кровавыми драками с тишинскими огольцами, делали нас злее, а потому и старше.
Конечно, к нам сначала относились немного покровительственно, пока дело не доходило до драки.
За несколько месяцев своей «светской» жизни я познакомился со знаменитыми московскими картежниками, ездил в игорные притоны — «мельницы», которые потом стали называть катранами, чтобы прикрыть, если понадобится, знакомых катал. Оговорюсь сразу — делал я это не за мороженое и конфетные фантики.
Передо мной чуть распахнулась дверь таинственного мира Столешникова переулка. Входить туда дальше было небезопасно.
Мы знали в лицо знаменитых золотишников, черных ювелиров, известных фармазонщиков и кидал. Знали, раскланивались при встрече, и не более того.
Вся эта бражка обожала летними вечерами пройтись по аллеям сада «Эрмитаж», со времен НЭПа пользующегося в определенных московских кругах славой самого светского места.
Однажды мы сидели на веранде ресторана вчетвером, к нам подошел весьма элегантный симпатичный парень лет двадцати пяти.
— Добрый вечер, — вежливо сказал он.
Мы не менее вежливо поздоровались, но все же напряглись. Правда, парень был совсем не похож на опера.
— Вы друг Бори Месхи? — обратился он ко мне.
— Предположим, — неопределенно ответил я.
У моего друга Бори, которого все в Москве знали под именем Бондо, всегда хватало проблем.
— Да нет, вы не подумайте ничего плохого. Мы с Бондо добрые приятели.
— Сколько не хватает? — сообразил сразу Володька Трынов, чемпион Москвы по боксу. Он решил, что у приятного парня нет денег заплатить за столик.
— Нет, ребята, с башлями все в порядке. Вон, видите?
Он показал на крайний у стены стол, за которым сидела компания из шести человек.
— Ну и что? — спросил Трынов.
— Начали клеить мою девушку, ну и на меня тянуть.
Я присмотрелся и увидел, что за столом у стены сидит компания лабухов, среди которых наш добрый знакомец Лешка Далматов по кличке «Рыжий». Лешка был не только неплохим музыкантом, но и перворазрядником по боксу, поэтому и мы с Трыновым его прекрасно знали.
Мы с Володькой подсели к их столу, отозвали Лешку и сказали, что парень — наш знакомый.
— Что ж он, фраерюга, сразу не сказал, а мы хотели снять его чувиху. Все, ребята. Подойду извинюсь.
На этом мелкий инцидент был исчерпан «без обмена опытом при помощи жестов», как любил говорить наш тренер Николай Королев.
Выйдя из ресторана, мы познакомились и обменялись телефонами.
Он позвонил мне дня через четыре и пригласил к себе.
Звали его Сева и жил он на Пречистенке в старом доме с неведомо как сохранившимся затейливым лифтом. У него была прекрасная двухкомнатная квартира.