— Птичка выспалась? — сладко позевывая, Коган заглянул в клетку.
Убедившись, что эльф дышит, он закрыл заслонку. Кормить Хана не стали. Наконец, внизу раздался знакомый скрежет, погрузивший клетку в темноту, и повозка с пленником тронулась.
«Сколько дней ехать до Аверны?» — прикидывал Ханлейт, — «все зависит от того, какой дорогой меня вывезли из Эрендола. Если мы едем к Ракхайну, то вниз по течению реки путь короче, дней семь-восемь, а если по главному Авернскому тракту, то и все три недели. По полям и проселкам я бы добрался верхом быстрее, но повозке по целине не проехать. Неужели — все же главная дорога?»
Ответ на свой вопрос он получил в конце бесконечно-длинного дня в темноте.
— Сир Коган, поворачиваем к пристани?
— Нет. Мэтр предупреждал, что Ракхайн нынче опасен. Лично я свою душу от скверны поберегу. По главному тракту двинем, будь он неладен!
Повозка, замешкавшись было, двинулась дальше. Хан лег на пол, раскинув руки в стороны — можно и так, если клетку будет бросать из стороны в сторону, то он успеет вовремя упереться в стены и не разбить лицо.
«Я сам во всем виноват», — думал Хан, — «я берег свою вымышленную „честь“, как скряга бережет деньги, пряча их под матрасом и боясь потратить. Я перестал быть Хранителем, но кем я стал? Разбойником. Это ли достойная замена службе ордену? Будь я хоть трижды несогласен с политикой Императора и гадкой ролью наемных убийц, которую взяли на себя Хранители, я сделал хоть что-либо, чтобы изменить порядок вещей? Ничего, хотя у меня был шанс! Почему я не убежал с Моргватом в ту ночь, когда мы подменили сферу?! Мне потребовалось восемь лет, чтобы оценить поступок архонта. Отдать свой меч! Вот где настоящая преданность стране и своему предназначению! А за что боролся Гервант? За возможность набить себе брюхо. Мы оба, и я, и нелюдь, считали себя жертвами, а саму жизнь — несправедливой мачехой, и забирали все, что могли утащить, считая, что имеем на это право. Мы были ничем не лучше легионеров или карателей, — также грабили и убивали тех, кто слабее. И вся братия Герванта понесла заслуженное наказание — кто-то раньше, кто-то позже, а теперь — моя очередь, я — последний. И моя кара будет самой жестокой, потому, что я хуже их всех, вместе взятых: я понимал, что творил, но был настойчив в своей ненависти к миру и в злости на себя самого».
Те силы, что с рожденья мертво спали
В оковах верности святой архонтской стали,
Услышав зов запретный, пробудятся.
Им будет ведом страх и похоть, пожаров дым и вонь гниющей плоти
Бездушных тел, что скверне подчинились.
Накроет мир пороков покрывало,
Огонь мечей померкнет, словно не бывал он.
Строки пророчества святого Ариеса… «Один меч архонта погас благодаря моей глупости, а его хозяин затерялся на просторах Эймара. Пока Моргват жив, но что он может без своего оружия? Благодаря таким, как я или Гервант, сбываются самые страшные предсказания: мы способны на многое, но тратим силы понапрасну и гибнем также бездарно, как жили».
— Почему молчишь, эльф? — громко спросил Коган, прерывая раздумья Ханлейта, — уговор помнишь? Я хочу песню. На харматанском. Ну?
В стенку забарабанили.
— Уснул что ли? Впереди деревня, надо бы нам крысу.
«Зачем ему крыса? Это в тюрьме подсаживают предателя в камеры…» Клетка была в пути уже долго, и Хану стало тяжело дышать. Во тьме перед его открытыми глазами плясали блестящие точки, а в голове стоял неясный гул. Вода закончилась. Ханлейт был бы рад любой остановке, лишь бы тряска прекратилась. Наконец, его скромное желание сбылось: процессия сделала остановку. Пленник в изнеможении распростерся на полу, чувствуя, как ноет тело, избитое дорогой.
Растворилось верхнее окошко, но не успел Ханлейт зажмуриться от света, как внутрь клетки что-то бросили и снова закрыли заслонку. Хан услышал скрежет коготков по дереву. Крыса — это… именно крыса. Даже две. «Я могу придавить их своим телом. Они бросятся на меня, когда поедем. В темноте я смогу найти их только на ощупь!»
— Правь на те колдобины! — распорядился Коган.
Хан сел и поджал ноги. Клетку тряхнуло, и по его ступне пробежали маленькие лапки. Ханлейта передернуло от отвращения, но это было только начало. В темноте подпрыгивающего ящика он потерял представление, где верх и где низ, Хана подбрасывало и перекатывало, как погремушку: он бился то о заднюю стенку, то о переднюю, не успевая закрывать руками голову. Пару раз под боком пискнуло, острые зубы прихватили куртку, царапнули кожу. Ханлейт схватил крысу почти случайно и размозжил ее об пол, не пожалев свой кулак.
— Эй, как там — весело? — злорадствовал Коган, стуча по клетке снаружи, — правь колесом по обочине!
Повозка накренилась. Ханлейт и вторая крыса встречались несколько раз, но она оказалась удачливее. Падая сверху, пробегая по телу и кусаясь, крыса исчезала снова, и пленник никак не мог ее поймать. Хан взмок от пота и задыхался, он хотел вдохнуть поглубже, но не мог — внутри «клетки для певчих птичек» остались только запах дыма, серый призрак и хриплые всхлипы, похожие на рыдания. Ханлейт не сразу понял, что таким стало его дыхание.
«Моран. Свет! Почему я так медленно соображаю?» Амулет, зажатый в руке у самого лица, светил ярко, но на полу валялась только дохлая крыса, а живая исчезла. Хан нашел ее через некоторое время: она сидела на стене под потолком, вцепившись в дерево когтистыми лапами, похожими на костлявые пальцы, и зло смотрела блестящими бисеринками черных глаз. Схватив крысу, Хан со всей силы крутанул ее в ладонях, выворачивая голову. Теплый комок в его руках обмяк, как тряпка. Ханлейт отбросил грызуна и потерял сознание. Аммонит погас.
Хан пришел в себя не скоро. Клетка не двигалась, наверное, остановилась на ночь. Голоса снаружи доносились глухо.
— Я все расскажу мэтру, когда приедем! — возмущенно говорила Фиона.
— Сам расскажу. Мэтр будет в восторге!
— Прошло больше двенадцати часов! Он умер!
— Без моего приказа не сдохнет. Отоприте.
Загремели обе заслонки. Коган залез на раму и подсвечивал себе факелом. Ханлейт нащупал амулет и зажал в руке.
— Жив. Эрендольский убийца… крыс. Завтра будешь петь?
Хан молчал, за него ответила Фиона:
— Он не будет! Он смелый и сильный!
— Это ненадолго, рыжая.
— Ты должен привести эльфа живым, иначе мэтр…
— Его — да. Тебя — нет. Поняла?
— Я не боюсь!
Коган спрыгнул на землю.
— Опять забыла правила этикета? Я — твой господин, мерзавка!
— Не ты! Я слушаюсь только мэтра!
— Вот, опять. Твой господин — тот, у кого эта штука. Ты видишь здесь своего «мэтра»?
«Какая штука? А, у него „ключ“ от прежнего владельца одержимой. Какой-то предмет». Ханлейт подполз к отверстию в полу и столкнул убитых крыс вниз. Он ничего не решал и, вступившись за Фиону, мог только навредить ей.
— Так как меня зовут, ведьма?
— Сир Коган.
— Кто я?
— Мой хозяин.
Что-то хлопнуло, совсем как пощечина. А потом — еще и еще.
— Сир, вы бы с ней осторожнее. Вы же знаете, кем была девка…
Пленнику остались только голоса. Некто, не имеющий лица, предостерегал всемогущего Когана.
— Об этом никто не помнит, включая мэтра Эверона. Просто тварь. Верхнее окно закрыть.
А теперь было имя ария, но оно ни о чем Ханлейту не говорило.
* * *
Следующий день — и снова душная темнота, невидимые дорожные рытвины и свет далекого архонта в амулете. Фиона не заговаривала даже на привалах. То, что одержимая следует рядом, Ханлейт знал по позвякиванию ее цепи — девушка то ехала вместе с возницей, то шла рядом с повозкой. Пленника не заставляли петь, не кидали крыс, но и не кормили, а оба окна оставались закрытыми. Хан безвольно перекатывался в своем ящике, не пытаясь сесть. Иногда он терял сознание, и так путь становился короче. Прошло двое мучительных суток. О том, что наступал вечер, Ханлейт узнавал по дуновению свежего ветра, врывавшегося в клетку из открытых окошек.
Как сейчас… В маленьком отверстии над головой высилось звездное небо. Хан лежал на спине, раздавленный слабостью — голод, обезвоживание и нехватка кислорода постепенно сделали свое дело. Вблизи повозки зашуршала трава — кто-то сел, привалившись к колесу. Пленник не мог видеть ничего, кроме стен своей тюрьмы, но он привык смотреть ушами, ловя малейшие звуки извне, так, как это делают слепые.
— Фиона, ты? — спросил Ханлейт шепотом.
— Я.
— Кто такой мэтр Эверон, к которому меня везут?
— Жестокий человек.
— Хуже Когана?
— По-другому. Мэтр — умный.
Фиона называла глупцами всех, и такая неожиданно-высокая оценка умственных способностей ария не предвещала ничего хорошего.
— А я думал, меня везут к Императору.
— Тебя везут к Императору, — глубоко вздохнув, повторила Фиона, — но иногда дорога бывает длинной.
— Император — это мэтр Эверон?
— Эльф, тебе совсем плохо? Конечно, нет!
— Меня зовут Ханлейт, Фиона. Ты знаешь мое имя, но упорно называешь «эльфом».
— Мы не зовем по именам тех, кому суждена смерть. Так наказал мэтр. И он прав, — сказала она бесцветным голосом.
— Запри меня, и к утру все закончится.
— Нет. Твоя жизнь будет настолько долгой, насколько я смогу ее поддерживать.
— Это — не жизнь, Фиона.
— Но и не смерть. Она — конец всему: ты перестанешь дышать, а я перестану надеяться. Забыл топор палача и двор тюрьмы Эвенберга? Я — нет! Я не хочу с тобой прощаться дважды.
— На что ты надеешься? Зачем я тебе?
Фиона не стала отвечать, а Ханлейт задумался: когда он не видел ее расширенных зрачков и не чувствовал жутких прикосновений, девушка казалась обыкновенным человеком, более того, она была не глупа.
— Я запретил болтать и отираться с ним рядом, — раздался окрик Когана, — как тебя наказать за то, что снова открыла рот?
— Не знаю, сир Коган, — покорно сказала Фиона.
— Не будь ты тварью, я бы счел тебя годной для любовных утех. Говорят, рыжие горячи в постели. Я проверял, но все масти баб одинаковы. Может, мне попадались не те шлюхи? Я не чистоплюй, могу и попробовать! А?
— Как пожелаете, сир Коган.
— Вот, теперь ты отвечаешь правильно. Нет, не желаю. Ты слишком отвратительна. Но я развлекусь по-другому, так, как нравится мне. Какая длинная цепь! До огня хватит.
Раздался хлопок и лязганье — свободный конец цепи бросили в костер. Фиона вскочила и зарычала.
— Не трогай ее! — Хан несколько раз стукнул в стенку ящика.
— Давно дыма не нюхал, птичка? Синяки на девке долго не держатся, проверим, как ей пойдут ожоги. А почему вы такие друг к другу заботливые?
Человек взобрался на раму и уставился вниз, на пленника. Костлявое лицо с темными глазами навыкате осветил огонь фонаря, и Хан впервые рассмотрел Когана. Нет, они не встречались в прошлом и не имели повода считать друг друга врагами. Поведение мучителя, скорее всего, объяснялось природной склонностью к насилию. Оглядев Ханлейта с головы до ног, он мерзко осклабился и выдал:
— Я мечтаю о встрече с тобой эльф, я тебя хочу, как самую сладкую девку, что есть на свете. Ты для меня — лакомство в атласной коробке с бантиком, которое приберегли на праздник. А когда я тебя оттуда вытащу, ты проклянешь свой день рождения. Я узнаю твой запах, вымою руки твоей кровью, буду слушать твои крики, смотреть в твои глаза, полные боли. Я надеюсь, что это будет долго, я молю Создателя, чтобы ты не сдох сразу.
Коган подмигнул пленнику и глубоко вздохнул, предвкушая грядущие удовольствия.
— Зачем ты выбросил крыс? Что ты намерен есть теперь? Грызть свои пальцы?
«Он не даст мне умереть по дороге, я приеду в Аверну обязательно. А пока от этого чудовища меня защищает ящик. Напрасно Айворт отменил казнь!» — запоздало понял Хан.
— Молчи, эльф, молчи дальше. Трудные задачи заводят меня еще сильнее. До встречи, любовь моя!
Человек исчез вместе с фонарем.
— Накормите птичку, дайте воды. Нет, лучше — тиверского, — с него похмелье краше. И пусть подышит вволю всю ночь.
Внутрь клетки скинули бурдюк с вином, хлеб и жареное мясо. Ханлейт не пошевелился. Вот так он сможет помешать планам Когана! Если не есть и не пить, то живым до столицы пленник не доедет. За ним опять наблюдали.
— Он жрет?
— Нет, сир.
— Передай эльфу, что я люблю его еще больше. Имей в виду, Хранитель, будешь упираться, я раскую твою тюрьму в ближайшей деревенской кузне и накормлю насильно через оба прохода. Мэтр поймет, что я действовал по необходимости. Так мы встретимся на несколько дней раньше. Уяснил ситуацию?
— Ну, девка, намотать тебе цепь на шею? Она уже тепленькая! — обратился Коган к Фионе.
— Нет, сир Коган.
— Почему? Ночами свежо, согреешься!
— Это больно, сир Коган.
— Я знаю. Но я не слышу мольбы в твоем голосе.
— Я умоляю вас, сир Коган.
— Не верю. Не хватает страсти в просьбе и слез. В тебе всего-то красного — только кровь и волосы. И целая бочка злобы.
Коган потянул за цепь, а Фиона закричала, хватаясь руками за повозку:
— Я убью тебя! Я заставлю твою кровь кипеть, как смола в котле! Я буду убивать тебя медленно!
— Эльф, ты слышишь? Здесь все любят зверства, и только ты один — настоящая жертва. В Эрендоле тварь отбилась от рук окончательно. Еще один урок пойдет ей на пользу, — добавил он.
Заскрежетала цепь, но Фиона не издала больше ни звука.
«Она умеет терпеть, притворяться и ненавидеть. А я — смогу ли?» — думал Ханлейт, — «сколько я себя помню, я уклонялся от всего, что было мне противно, избегал любого подчинения, любой зависимости. Я сделал отрицание смыслом жизни. Не самая достойная цель… А теперь мне предстоит выбрать, как завершить свои дни: рассказать на допросе арию все, как последний трус, или сопротивляться, продлевая свои страдания».
Ханлейта никогда прежде не пытали серьезно. Били — да, оставляли в цепях в подземелье Эвернберга, но не кромсали и не уродовали. Как далеко Коган и неизвестный арий могут зайти? Чутье подсказывало Хану, что очень далеко и это было страшно.
«Я должен сделать хоть что-то стоящее. Или, следуя своей же логике, не делать ничего, что поможет моим врагам. Я буду молчать. Я смогу!» — решил Хан.
Железная башня
Ханлейт потерял счет дням и почти обрадовался, когда по шуму снаружи понял, что повозка въехала в большой город. Прикидывая время приблизительно, он недоумевал, почему они добрались до Аверны настолько быстро. Ящик перестало трясти на колдобинах, лошади звонко цокали по добротной, ровной мостовой. Пленника везли по оживленным улицам на потеху зевак, гадающих, какая же неведомая птица едет в наглухо забитой «карете».
— Посторонись! С дороги! — то и дело орали люди Когана, норовя огреть плетью всех встречных и поперечных.
Хан решил посмотреть на свет Моран в последний раз — наверняка Коган отберет амулет, как только вытащит пленника. Привычно перевернув ловушку для архонта перед глазами, Ханлейт не увидел знакомого холодного сияния. Промелькнула золотая искра полузабытого архонта Моргвата и погасла. Все. Не поверив в случившиеся, Хан потряс амулет несколько раз. «Аммонит сломался!» — решил он, ощупывая ракушку. Повреждений не было. «Но он горел еще вчера ночью! И сегодня утром. И всегда! Моран не могла умереть, это неправда!»
«Правда! Все умирают», — насмешливо ответила кромешная тьма ящика. Любимой женщины, мысль о которой поддерживала Ханлейта все эти месяцы, не стало… Не будет встречи. Не кого ревновать, не о ком думать ночами, не кого представлять живым и желать счастья. Мир опустел, у Ханлейта не осталось ничего, кроме собственной жизни, в тот же миг ставшей ненужной обузой. В недоумении Хан вытер влажную щеку и посмотрел на свою ладонь, будто мог разглядеть в темноте следы слез. Надев амулет на шею, он прислонился к стенке и закрыл глаза.
Повозка прогрохотала под толстыми сводами арок, лязгнули ворота, разбили цепь Фионы, сковывающую ее с клеткой на колесах, отдал приказы Коган, процокали лошади охраны, — Хан не слушал. Его вернули к реальности тяжелые ритмичные удары, сотрясающие ящик, — это снимались листы железа, закрывающие вход. Что он увидит? Резиденцию Императора в Аверне? Городскую тюрьму? Да какая разница… Торец ящика с грохотом упал на землю, и внутрь хлынул дневной свет.