Оставалось сломить сопротивление вдовствующей императрицы, которую тоже успели настроить против.
Ирина с матерью уехали в Копенгаген одни, но через несколько дней вызвали меня к себе телеграммой.
Младенцем последний раз я видел императрицу и только в 1913 году оказался представлен ей. Была она великой государыней и, как ни старалась по скромности стушеваться, из самых выдающихся личностей нашего времени.
Принцесса Дагмар, дочь датского короля Кристиана IX и королевы Луизы, казалась не такой красавицей, как сестра ее, английская королева Александра, но обладала поразительным шармом, какой передала и детям, и внукам своим. Была она мала ростом, но ходила столь величаво, что всюду, где появлялась, затмевала всех. Когда она вышла замуж за царя Александра III, народ принял ее как русскую. И супругой она была примерной, и матерью любящей, и просто милосердной душой, делающей много добра. Ее ум и политическое чутье оказались полезны и в государственном деле. Германию она ненавидела страстно и сделала все, чтобы сблизить Россию и Францию. Многие русские соглашались с ней, хоть считалось, что только тройственный русско-франко-германский союз – залог мира в Европе.
20 октября 1894 года Александр III умер в Ливадии в возрасте 49 лет. Шестью годами ранее революционеры устроили крушение царского поезда, и Александр спас семью, поддерживая, как Атлант, падавшую крышу столового вагона. Последствия нечеловеческого напряженья, к тому ж и усталость от нескончаемой борьбы с революцией преждевременно подорвали силы великана. Овдовев, императрица Мария Федоровна продолжала жить в Аничковом дворце в Петербурге. Лето проводила в Гатчине и часто ездила к датской своей родне.
Узнав, что меня намеренно постарались очернить, она захотела меня увидеть. Ирина была ее любимой внучкой, и она всей душой желала ей счастья. Я понимал, что наша судьба в ее руках.
Приехав в Копенгаген, я тотчас телефонировал во дворец Амалиенборг справиться, когда изволит принять меня ее величество. Отвечали, что ожидаем я к обеду. Во дворце в гостиной, куда ввели меня, находились вдовствующая императрица и великая княгиня Ксения с дочерью. Радость от встречи была написана на лицах у нас с Ириной.
За обедом я то и дело ловил на себе изучающий взгляд государыни. Затем она захотела поговорить со мной с глазу на глаз. В разговоре я почувствовал, что она вот-вот сдастся. Наконец государыня встала и сказала ласково: «Ничего не бойся, я с вами».
Наконец был назначен день свадьбы: 22 февраля 1914 года в Петербурге у вдовствующей императрицы во часовне Аничкова дворца.
Для нашего будущего обустройства родители мои освободили бельэтаж в левой части дома на Мойке. Я велел сделать отдельный вход и переменил еще кое-что.
В прихожую вела невысокая беломраморная лестница с изваяниями. Направо – приемные залы с окнами на набережную. Первая – бальная зала с колоннами желтого мрамора и зимним садом за аркадою в глубине. Далее большая гостиная, обтянутая шелком слоновой кости. На стенах – французская живопись XVIII века. S-образные белые с позолотой диваны обиты вышитым цветочками шелком того же светлого, что и стены, цвета. Затем моя личная гостиная. В ней мягкая мебель красного дерева с ярко-зеленой обивкой и лучевой вышивкой. На ярко-синих стенах – гобелены и полотна голландских художников. Затем аметистовая столовая. По стенам – большие застекленные горки с вечерней подсветкой. В горках – коллекция архангельского фарфора. За столовой – библиотека. Книжные шкафы из карельской березы. Стены изумрудной зелени. Потолок в серых тонах и карнизы под мрамор с лепниной совершенной отделки. Ко всему – обюссонские ковры, обжедары и хрустальные светильники. В целом стиль от Луи-Сез к ампиру. Этот стиль всегда оставался моим любимым.
На двор выходила часовня и наши с Ириной комнаты: спальня, Иринин будуар с окнами на юг, мозаичный бассейн и комнатка, обтянутая шелком цвета стали, с горками для Ирининых драгоценностей.
Налево от прихожей я устроил жилье в духе временного пристанища на случай, если окажусь в Петербурге один. Колонны с гардинами делили залу на две части. Меньшая была мне спальней. На стенах, для большего эффекта простых и серых, – картины старинных мастеров. Рядом – маленькая восьмиугольная столовая с витражами. Двери в ней скрыты были столь искусно, что изнутри казалось – выхода нет. Одна из дверей выходила на потайную лестницу в подвал. В этой его части я собирался устроить зальцу в ренессансном стиле. Посреди лестницы другая потайная дверка выходила прямо во двор. Именно отсюда двумя годами позже Распутин пытался бежать.
Когда работы только-только закончились, грянула революция. Так и не смогли мы насладиться новым жилищем, обустройству которого отдали столько сил.
Великая княгиня Елизавета Федоровна не собиралась присутствовать на нашем бракосочетании. Присутствие монахини на мирской церемонии было, по ее мнению, неуместно. Накануне, однако, я посетил ее в Москве. Она приняла меня с обыкновенной своей добротой и благословила.
Государь спрашивал меня через будущего тестя, что подарить мне на свадьбу. Он хотел было предложить мне должность при дворе, но я отвечал, что лучшим от его величества свадебным подарком будет дозволить мне сидеть в театре в императорской ложе. Когда передали государю мой ответ, он засмеялся и согласился.
Подарками нас завалили. Рядом с роскошными брильянтами лежали незатейливые крестьянские дары.
Подвенечный Иринин наряд был великолепен: платье из белого сатина с серебряной вышивкой и длинным шлейфом, хрустальная диадема с алмазами и кружевная фата от самой Марии Антуанетты.
А вот мне наряд долго не могли выбрать. Быть во фраке среди бела дня я не желал и хотел венчаться в визитке, но визитка возмутила родственников. Наконец униформа знати – черный редингот с шитыми золотом воротником и обшлагами и белые панталоны – устроила всех.
Члены царской фамилии, бракосочетавшиеся с лицами некоролевской крови, обязаны были подписать отречение от престола. Как ни далека была от видов на трон Ирина, подчинилась и она правилу. Впрочем, не огорчилась.
В день свадьбы карета, запряженная четверкой лошадей, поехала за невестой и родителями ее, чтобы отвезти их в Аничков дворец. Мое собственное прибытие красотой не блистало. Я застрял в старом тряском лифте на полпути к часовне, и императорская семья во главе с самим императором дружно вызволяли меня из беды.
В сопровождении родителей я пересек две-три залы, уже битком набитые и пестревшие парадными платьями и мундирами в орденах, и вошел в часовню, где в ожидании Ирины занял отведенные нам места.
Ирина появилась под руку с императором. Государь подвел ее ко мне, и, как только прошел он на свое место, церемония началась.
Священник расстелил розовый шелковый ковер, по которому, согласно обычаю, должны пройти жених с невестой. По примете, кто из молодых ступит на ковер первый, тот и в семье будет первый. Ирина надеялась, что окажется проворней меня, но запуталась в шлейфе, и я опередил.
После венчанья мы во главе шествия отправились в приемную залу, где встали рядом с императорской семьей принять, как водится, поздравленья. Очередь поздравляющих тянулась более двух часов. Ирина еле стояла. Затем мы поехали на Мойку, где уже ожидали мои родители. Они встретили нас на лестнице, по обычаю, хлебом и солью. Потом пришли с поздравленьями слуги. И опять все то же, что в Аничковом.
Наконец отъезд. Толпа родных и друзей на вокзале. И опять пожимания рук и поздравления. Наконец, последние поцелуи – и мы в вагоне. На горе цветов покоится черная песья морда: мой верный Панч возлежал на венках и букетах.
Когда поезд тронулся, я заметил вдалеке на перроне одинокую фигуру Дмитрия.
ГЛАВА 19
1914
Свадебное путешествие: Париж, Египет, Пасха в Иерусалиме – Обратный путь через Италию – Остановка в Лондоне
В Париже мы остановились в «Отель дю Рэн». Я удерживал за собой свой уютный номер и хотел показать его Ирине. На другой день в девять утра нас разбудила великая княгиня Анастасия Михайловна. Три ее грума внесли за ней ее свадебный подарок: двенадцать корзинок для бумаг разных форм и плетений.
Ирина привезла с собой украшения, которые хотела переделать. Мы долго обсуждали оправу с мастером нашим, ювелиром Шоме.
В Париже сидеть не хотелось, слишком многих мы знали. Покончив с покупками, мы тотчас и отбыли в Египет. Но газеты следили за нами, и покоя нам не было нигде. В Каире русский консул ходил за нами по пятам и читал нам чувствительные стишки собственного сочинения, которыми очень гордился.
Однажды вечером, гуляя по старому городу, мы вышли на площадь, верней, пятачок. Невдалеке перед домом красивый араб в роскошном шелковом халате, бусах, кольцах и браслетах пил кофе на алых бархатных подушках. Рядом лежали мешки. Женщины и дети поминутно подходили и бросали в мешки монеты. На ближних улочках в домах у зарешеченных окон сидели по-турецки прелестницы, призывая прохожих. Покинув квартал, мы опять увидели консула. Он побелел от ужаса, узнав, в каком сомнительном месте гуляли мы.
Консул поведал нам, что поразивший нас красавец араб разбогател благодаря особой любви к себе одного высокопоставленного субъекта. По его протекции стал он владельцем веселого квартала и получал огромные барыши.
Из Каира поехали мы в Луксор. Новый город построен на части древних Фив, погребенной за века наносами с Нила. В ходе раскопок обнаружены были храмы фараоновых династий, но в целом ничего не осталось от древней городской культуры. Говорят, древние египтяне жили в простых саманных домах, а роскошь оставляли храмам и гробницам для вечной жизни. Долина Фараонов – поле неправильной формы на левом берегу Нила в совершенно голой местности. Череда каменных гробниц и склепов с росписью. Фрески почти первозданной свежести.
Прекрасен был Луксор, но ужасна жара. Терпеть ее более я не мог, и мы вернулись в Каир. Но в городе я заболел желтухой и остаток времени пролежал в постели. Как только я встал на ноги, мы уехали в Иерусалим, где хотели провести Страстную и Пасху. Египет, впрочем, покидали мы с грустью. Древняя страна успела околдовать нас.
В Яффе нас встретил начальник местной полиции, здоровяк весь в медалях. У него уж был готов дом для нашего отдыха в ожидании поезда на Иерусалим. Он усадил нас в коляску, запряженную парой арабских чистокровок, а сам сел рядом с кучером. Панч, завидев необъятный, нависший над сиденьем зад, соблазнился: я и глазом моргнуть не успел, как он вцепился в него. Бедняга полицейский держался геройски, но пса я оторвал от него с великим трудом.
До уготованных нам покоев мы наконец доехали, однако ж отдохнуть не успели. Только мы сели, явился губернатор Яффы с нашим знакомцем полицейским начальником и прочими отцами города.
Уехали они, уехали и мы. Русский консул в Иерусалиме встречал нас заранее, явившись к нам в вагон еще в дороге, чтобы успеть предупредить жену мою о приготовленном нам приеме. Увидав, какая толпа чиновников ожидала нас на вокзале, Ирина отказалась выходить из вагона. Чуть не силой вывел я ее на перрон. Бесконечные рукопожатья неизвестным особам. Далее едем в православный храм. По обеим сторонам дороги русские паломники. Было их более пяти тысяч. Прибыли они со всех концов России в Иерусалим на Пасху. Они рукоплескали государевой племяннице и распевали псалмы.
Греческий патриарх Дамиан ждал нас в соборе вместе с причтом. Когда вошли мы, он вышел навстречу и благословил нас. Прочитав «Отче наш», мы покинули собор и поехали в гостиницу русской миссии, где приготовлены нам были апартаменты.
На другой день нас принял патриарх. Аудиенция была долгой и скучной. Мы с Ириной сидели по обе его руки, клир – вдоль стен. Подали кофе, шампанское, варенье. Но никто не говорил ни по-французски, ни по-английски, а патриарх не знал и по-русски. Беседе, как ни расстарывался переводчик, не хватало живости. Наш хозяин, однако ж, был человек замечательный. Мы еще и еще, пока жили в Иерусалиме, виделись с ним в обстановке не столь официальной. Когда в первый раз пришел он, Панч, заслыша его шаги, бросился навстречу в ярости, и, не подоспей мы вовремя, случился б тот же конфуз, что и в Яффе.
Долго ходили мы по Святым местам. Все и в городе, и близ города говорило о крестном пути Христа. Гуляя по окрестностям, встретили мы людей в лохмотьях, сидящих у края дороги. Тела и лица их были покрыты струпьями и язвами. Руки и ноги у иных гниют, глаза вылезли из орбит. Женщины держали на руках с виду здоровых детей. Мы подошли подать милостыню. Нестерпимой вонью несло от них. Только потом мы узнали, что встретили прокаженных.