Стоило «фрау Питкевич» с Лидой появиться на станции, как к ним навстречу вышли два солдата, почтительнейшим образом сгрузили с телеги вещи (в том числе и чемоданы с питанием и рацией) и отнесли в вагон.
И они уехали…
Теперь с передачей разведданных группы Шевчука дела обстояли похуже. Связная Елизавета Сташевская курсировала между отрядом Самсоника и Бобруйском, оставались в Осиповичах и две радистки с радиостанциями, однако в начале апреля 1944 года фашистам удалось запеленговать их передатчики и арестовать. А главное…
Но не будем забегать вперед – пока на дворе еще декабрь 1943-го. И Ласточка только что «прилетела» в Брест.
А между тем ее фантастическое везение начало ей изменять. Но это проявлялось не сразу. А пока…
В пути «племянница» с «тетушкой» познакомились с милой, очень грустной женщиной по имени Мария Каленик. Она возвращалась в Брест из Минска, куда ездила навестить больных родителей. Мария была вдовой: ее мужа, начальника брестского отдела НКВД, гитлеровцы расстреляли в первые же дни войны. Марию пощадили: у нее случились преждевременные роды, она была едва жива, и, может быть, немцы решили, что вдова энкавэдэшника и так умрет. Но она выжила. Дом их был разбомблен, и Мария с дочкой поселилась у своих родственников Григоруков на улице Едности (то есть Единства). Это был тихий район, и Мария пригласила новых подруг (разумеется, сначала она и знать не знала, кто они такие, просто почувствовала к ним неясное расположение) поселиться поблизости от нее, на улице Граевской.
Познакомившись с Григоруками, Лида сразу поняла, что нашла себе в Бресте надежных друзей и помощников. Они были насквозь советскими, да и не только в этом дело: немцев, захватчиков, ненавидели люто и только и искали, куда бы приложить свои силы. Им уже случалось оказывать кое-какие услуги местным подпольщикам, поэтому они охотно позволили Лиде разместить на своем чердаке рацию и сделали свой дом радиоквартирой Ласточки.
Наконец-то настал день выхода на связь с Центром. Лида отстучала свои позывные:
– Я здесь, я Ласточка! Я прилетела в Брест!
Но вместо ответа в наушниках раздалось только легкое потрескивание. Батареи отсырели!
Это было то, чего она боялась больше всего на свете. Нет связи с Центром – значит, нет явок в Бресте: ведь ей должны были из Москвы указать, с кем здесь работать. Одна, получается, она совершенно одна!
Выход оставался единственный: искать связи с местными партизанами. И вот тут-то Лида поняла, как ей повезло, что она подружилась с Григоруками. Спиридон Сергеевич знал нескольких «маяков» – партизанских связных из деревни Сахновичи. Лида написала письмо, которое следовало передать командиру отряда. И стала ждать.
Однако ожидание связи затянулось.
Лида делала в это время все, что могла. Во-первых, она очень удачно устроилась на работу: уборщицей в квартиру шефа железнодорожной столовой герра Мозера. Заодно убиралась и в столовой. И получила пропуск для бесплатного проезда по всем направлениям Бресткого узла. Это был просто подарок судьбы, тем паче что Мозер не нагружал свою маленькую горничную работой. Долговязый ариец с ледяными голубыми глазами и странно смуглым, словно бы навечно загорелым лицом насмешливо звал ее kleiner Vogel, маленькая птичка, и поначалу Лиду, одним из позывных которой было именно «Птица», бросало от этого Vogel то в жар, то в холод. Но потом она привыкла и знай лукаво улыбалась своему шефу: «Маленькая-то я маленькая, да ты даже и вообразить не можешь, какая удаленькая!»
Кроме того, Лида организовала небольшую, но действенную агентурную группу, которую обучила быстро и точно различать рода вражеских войск по форме и петлицам, определять виды замаскированного вооружения, наносить условными знаками на бумагу расположение частей и так далее. Нина, дочь Григорука, которая работала переводчицей на станции Брест-Центральный, собирала сведения о движении поездов южного направления. Ее подруга Александра Шиш, переводчица пересыльного пункта, давала информацию о немецком гарнизоне. Переписчик вагонов Николай Кирилюк собирал сведения о движении поездов в восточном и западном направлениях. Анна Клопова, мать двух маленьких детей, сообщала о передвижении гитлеровских войск по Московскому шоссе.
И все эти бесценные, так нужные в Москве сведения оставались без применения, потому что рация по-прежнему не работала!
А между тем Михаил Чернов, командир диверсионной группы, письмо Ласточки получил… Однако оно показалось ему подозрительным. От конверта почти ничего не осталось, а содержание было слишком откровенным. Не провокация ли?
Чернов передал через связного Лиде вызов на личную встречу. И вот в январскую метель она поехала на хутор близ деревни Новосады.
Чернов потом вспоминал об этой встрече так:
«Зашли в дом. В углу на кровати, свернувшись в клубочек, лежала девушка. Услышав шум, она быстро вскочила, а потом, пятясь, стала медленно опускаться на постель. Ее напугала наша сборформа, к тому же на моем ординарце был зеленый немецкий китель. Мы долго беседовали с ней, вернее, допрашивали ее. Дело в том, что как раз перед этим к нам в расположение пробрались две молоденькие диверсантки. В косе одной из них были обнаружены ампулы с ядом… Поэтому ухо приходилось держать востро. Но Лида говорила о себе так искренне, так убедительно, что ледок недоверия постепенно стал таять. Нас, мужчин, больше всего покорила ее храбрость, неуемная энергия, заключенная в этом маленьком человеке, рискнувшем в пургу, в мороз преодолеть многие километры, преодолеть по настойчивому велению своей собственной совести. Ведь других командиров у нее не было…»
Три дня провела Ласточка в партизанском лагере. Подготовленный ею пакет Михаил Чернов с нарочным отправил в штаб Брестского соединения, находившийся в Споровских болотах. Лиде надо было возвращаться в Брест: ведь она отпросилась у Мозера только на двое суток.
Вернулась в город радостная, сияющая – надежда воскресла! Мозер косо глянул, когда Лида вбежала в его кабинет с метелочкой для пыли.
– Фрейлейн, как я вижу, вполне счастлива? – спросил он со странной интонацией. – Что, встреча с женихом прошла удачно?
– С каким женихом? – брякнула Лида, мысли которой были далеко. И чуть не выронила метелочку, только сейчас вспомнив, под каким предлогом отпрашивалась у Мозера: дескать, заболел жених в Новосадах, надо проведать.
– Надо думать, с вашим, – сухо промолвил Мозер. – У меня жениха нет, как вы можете догадаться.
«Дура же я, – сердито подумала Лида. – Надо же было такую глупость выдумать, как этот жених. А вдруг он захочет проверить? В Новосадах парней – раз, два, и обчелся…»
– Я его не видела, – отмахнулась она метелочкой. – Я приехала, а он…
– Умер? – саркастически вскинул брови Мозер, и Лида насторожилась. Ясно было, что шеф не верит ни одному ее слову…
– Нет, он не умер, – осторожно проговорила она, исподтишка разглядывая своего всегда добродушного и покладистого шефа и пытаясь понять, что означает странное выражение его смуглого лица. – Но… он обманул меня, когда писал, что заболел. На самом деле он женился на другой. На моей подруге.
Мозер вытаращил глаза, а потом вдруг улыбнулся, но уже не издевательски, а открыто, радостно:
– Правда? – Он едва сдерживал смех. – И вы об этом так легко говорите? Вы не ревнуете? Вам не жаль с ним расстаться?
– Ну, немножко жаль, – сказала Лида, мучительно гадая, что это его так разбирает, Мозера-то. – Но я увидела, что мы чужие друг другу, что любви между нами нет, а ведь главное – если это любовь… все остальное неважно.
– Вы в самом деле так думаете? – быстро спросил Мозер, и улыбка сошла с его лица. – Любовь может примирить даже… врагов? Вы в это верите?
Лида пожала плечами, окончательно перестав хоть что-то понимать.
– Ну, говорите! – потребовал Мозер, глядя на нее все с тем же непостижимым выражением. – Говорите скорей, mein kleiner Vogel, meine kleine Blume! [5]
Метелочка все-таки вырвалась из рук Лиды и упала на пол. Мгновение она смотрела в ставшие неожиданно яркими глаза своего шефа, потом резко повернулась – и бросилась вон из кабинета. Больше всего на свете ей хотелось убежать домой, но… если Мозер рассердится за то, что столовая и его квартира остались немыты, он, конечно, выгонит ее с работы, а этого Лида никак не могла себе позволить.
«Возьми себя в руки, – сурово сказала она. – Тебе почудилось. Мало ли мужиков к тебе приставало в жизни – ты всех умела на место ставить. Мозер… он просто такой же, как все. Пусть не думает, что я залезу к нему в постель за паек, за увеличение жалованья. Фашист проклятый! Хороших немцев не бывает!»
Последние слова пришлось повторить трижды, прежде чем изгладились из памяти его счастливая улыбка и сияющие глаза. Враг – он и есть враг. Что это еще за глупости про какую-то любовь! «Любить можно только своего, – сердито провозгласила Лида. – Вон Михаил Чернов – почему его не любить, коли так уж охота? Тоже высокий, красивый. И у него тоже голубые глаза. А может, и черные, я что-то не разглядела».
И она изо всех сил стала вспоминать глаза Михаила, но так и не вспомнила, какого они цвета…
Закончив мыть полы в столовой, Лида почти убедила себя, что все это, насчет шефа, ей померещилось. Правда, наутро страшновато было идти на работу, но сегодня герр Мозер был такой, как обычно: холодновато-насмешливый, сдержанный и страшно занятой.
Лида с облегчением перевела дух. А спустя несколько дней ей стало уже не до шефа: наконец-то прислали питание для рации! И Лидины позывные вновь зазвучали в эфире:
«Приступаю к работе. Жду указаний. Ласточка».
В это время операция «Багратион» развернулась вовсю, советское военное командование нуждалось в точных и широких разведданных о силах противника, их перемещении, расположении частей и техники. Из Бреста в Центр ежедневно отправлялись радиограммы:
«…В направлении Минска проследовали два эшелона пехоты и двадцать платформ с танками типа «Тигр».
…Через Брест на Бобруйск по шоссе прошла колонна из 18 автомашин, бронетранспортеров.
…По маршруту Брест – Ковель отправился эшелон саперов с понтонными лодками.
…Проследовал эшелон цистерн с горючим, станция назначения Осиповичи…»
Она получала и задания: уточнить данные, маршруты… А однажды приняла радиограмму о том, что за заслуги перед Родиной награждена орденом Отечественной войны второй степени. Ее группа также была отмечена наградами.
Наутро Ласточка летала по столовой как на крыльях. Улыбка не сходила с ее лица. Ей хотелось хохотать во весь голос. «Вы не знаете! Вы ничего не знаете!» – злорадно думала она, глядя на осточертевшие физиономии офицеров, которые собирались к обеду и ужину.
– У вас хорошее настроение, фрейлейн? – с улыбкой спросил герр Мозер, впервые за последние дни нарушив молчание.
– Да! Отличное! – не смогла сдержать она ответной улыбки, но тут же заставила себя думать про Михаила Чернова.
– Интересно, с чем это связано? – задумчиво спросил шеф, и его яркие глаза сощурились. – С успехами на фронте советских войск или с успехами на вашем личном фронте?
Лида остолбенела. Что он пристает, этот фашист? Интендантская служба, а ведет себя, будто гестаповец. Выпытывает, высматривает… Опасный человек!
– На личном, – выпалила она. – Конечно, на личном.
Мозер опустил глаза и прошел мимо.
Да ну его, непонятного! И Ласточка полетела по своим делам.
А между тем летать ей оставалось недолго…
В апреле сорок четвертого в Бобруйске случилась настоящая трагедия. Михаил Самсоник привлек к работе связным бургомистра деревни Ясень Хаустовича. Однако бургомистр был на подозрении у фашистов, и когда он поехал в город, за ним следили. Хаустович зашел к матери одного из партизан, Барковской, а та привела его к Марии Левантович – за новыми разведданными, собранными Шевчуком и его группой.
Спустя несколько дней Хаустович и Барковская с Левантович были арестованы. Против них не было никаких улик, это была операция устрашения, наудачу… Ну что ж, удача оказалась на стороне фашистов. Мария Левантович не выдержала первого же допроса. Ей пообещали сохранить жизнь за признание, и она выдала членов Бобруйской разведгруппы, а заодно – Лиду Базанову и Александру Питкевич. Все, что знал о партизанах и их связных в Бобруйске и Бресте, рассказал и Хаустович.
После пыток, избиений, допросов (уже в июне 1944 года) Шевчук, его жена, Проволовичи и Мария Левантович в числе других узников были выведены из тюрьмы и отправлены к селу Марьина Горка. Здесь всех разделили на две группы: одна называлась «Лагерь», другая – «Германия». В эту группу попала Мария Левантович. С группы «Германия» сняли конвой и велели идти на запад. Женя Проволович как-то умудрилась перебежать из группы «Лагерь» в «Германию», только благодаря этому и осталась жива.
Группу «Лагерь» еще раз разделили. Женщин погрузили в грузовик и увезли на ближний хутор. Оставшиеся мужчины видели, стоя на холме, как их загнали в какой-то дом. Доносились звуки выстрелов, потом… потом здание запылало.
Мужчин посадили в вернувшуюся автомашину и отвезли к какому-то сараю. Когда их начали загонять прикладами внутрь, несколько человек бросились бежать. Ударился в бегство и Шевчук. По нему стреляли, но он скатился в овраг, бежал по воде, чтобы сбить собак со следа, оторвался от погони и ушел! Переночевав в ржаном поле, дошел до партизан, вместе с их отрядом соединился с частями Советской Армии. В Военной прокуратуре немедленно написал все, что знал, о провале Бобруйской разведгруппы, об арестованных в Бресте товарищах. Но в это время почти никого из них уже не было в живых.
Спиридон и Надежда Григоруки, их дочь Нина, Мария Каленик и ее дочь Лиля, Николай Кирилюк, Иван Филиппук были убиты. Александра Питкевич бежала – выскочила в окно буквально в последнюю минуту, когда фашисты уже ломились в квартиру. Отсиделась у знакомых на окраине города и спаслась.
А Лида Базанова… Ласточка… Двадцать лет ее родственники ничего о ней не знали. Ходили слухи, что перебежала к немцам и ушла с ними. А может, и погибла. Точно никто не мог сказать. Да и говорить-то боялись… Потом – потом!!! – пришла весть о том, что Ласточка погибла вместе со своей группой. Вроде бы даже кто-то видел, как ее вели на расстрел. А может, это была и не она, а другая девушка, такая же маленькая да пригожая. Много народу тогда было убито, гребли по брестскому подполью частым гребнем. А дела расстрелянных сгорели вместе с комендатурой, вот и не было толком известно о судьбе Лиды Базановой.
Итак, она геройски погибла.
Это официальная версия.
Но…
Лида вовсе не была простушкой. Среди радиограмм, отправленных Ласточкой в Центр, была одна, касающаяся герра Мозера: ищет контакта, может быть полезен при дальнейшей разработке. Ей разрешили рискнуть и передали особое задание: в контакт войти, попытаться уйти с немцами за Буг, при возможности – в Германию. Быть готовой к дальнейшей работе.
Однако установить этот самый пресловутый контакт Лида не успела: ее арестовали. Однако спустя несколько дней следователь вдруг вызвал ее на допрос. В кабинете сидел Мозер.
Лида решила, что его вызвали для очной ставки. Но она ошиблась.
– Фрейлейн, – сказал следователь. – Не знаю, имеете ли вы понятие о чести, но я прошу от вас честного слова: вы будете молчать о том, что скажет вам этот человек. Он рискует жизнью, я тоже. Но я обязан ему именно что спасением своей жизни, а поэтому… – Он выругался. – У вас десять минут. Вы даете слово молчать? Или немедленно вернетесь в свою камеру.
– Даю честное слово, что буду молчать об этой встрече, – проговорила Лида, осторожно шевеля разбитыми губами. Между прочим, этот же следователь ее и бил.
Он посмотрел на ее губы, поморщился и вышел.
Мозер тяжело вздохнул и поднялся со стула…
Это был самый странный разговор на свете. Лида ожидала, что Мозер будет вербовать ее, уговаривать выдать товарищей, показать дорогу в партизанский отряд Чернова. Однако… ни слова ни о чем подобном не было сказано. Шла речь только о… о любви.