Ох, бедная Каролина!..
Один соискатель руки исчез, другой наложил на себя руки. Ей не позавидуешь, девушке, стоящей на пороге жизни, но уже растоптавшей сердца двух искателей ее руки!
Немедленно общественное мнение обратилось против нее. Реденький, но все же имевший место быть рой поклонников, реявший вокруг нее, тотчас рассеялся, и лишь несомненные успехи Каролины на литературном поприще создавали ее имени славу благоприятную. Да, Мицкевич правильно оценил эту натуру, этот характер: Каролина сумела извлечь из своих бед и страданий наивысшую пользу, какую только может извлечь поэт, – развести из них костер для своего творчества. Не зря ведь значение слова «катарсис» – очищение огнем сильнейшего потрясения…
Стихотворение это было написано 27 июня 1827 года, в минуту, когда к Каролине подступила тоска воспоминаний по Адаму. Это случалось, конечно, часто, особенно когда он вдруг присылал папеньке какое-нибудь светское, ни к чему не обязывающее послание. И как отрадно было представлять, что это – попытка к сближению с ней, воображать его страдания по ней. Ну в самом деле, не может же он не страдать хоть немножечко! Каролина пыталась вообразить себе, что чувствовал он, уезжая от нее, как мучился, как ревновал, предоставляя ее другим мужчинам, которые, разумеется, должны были все как один броситься на осаду этой крепости…
То, что единственный осаждающий пал под стенами оной крепости, Каролину, конечно, смущало немало. Однако она уже тогда начала творить легенду своей биографии (так же, как творит ее каждый поэт, каждый пишущий человек, как делал это и несравненный Адам). А потому среди ее стихов бесполезно искать воспоминаний о невзрачном и чрезмерно чувствительном Киприане Дашкевиче – даже косвенных намеков на его образ не найти. Зато Адам, которого она часто называет просто поэт, царствует в них безраздельно. Нет, не царствует, ошибочное слово, – он в них повинуется. А царствует и властвует над ним прекрасная дева – дева рая, с которой он вынужден расстаться, разорвав разлукой свое сердце… и мечтая воротиться при первой же возможности, чтобы найти ее еще прекрасней, чем прежде!
Одна беда – возможность к возвращению, как о ней ни мечтай, никогда не представится.
Так появилось на свет «Бегство и возвращение»:
Воображаемая ситуация, когда он уходил и возвращался, приносила облегчение, врачевала гордыню. Хотя… хотя еще в 33-м году она узнала, что Адам Мицкевич женился. И на ком! На дочери пани Шиманской, Церлине! Ходили слухи, будто он встречался с нею в Москве тогда же, когда давал уроки польского Каролине… Печальное открытие, что и говорить.
Вскоре до Каролины дошли слухи, что в браке Адаму не повезло: Церлина унаследовала от матери расстроенное душевное здоровье и много времени проводила в клиниках. Ну что же, тем больше оснований было у Каролины строить воздушные замки и жить иллюзиями, находя отдохновение и утешение в стихах.
Стихи эти были написаны по-немецки, на языке, с которого Каролина много переводила. Ее мастерство оказалось столь совершенным, что она могла с равным успехом делать и переводы с иностранных языков на русский, и переводить любого русского поэта на европейские языки. В 1833 году в Германии вышла ее первая книга стихов и переводов на немецкий произведений Пушкина, Языкова, Боратынского, а также русских песен. Переводы Каролины даже обратили на себя внимание Оноре де Бальзака. Когда знаменитый немецкий ученый и путешественник Александр Гумбольдт показал самому Гёте рукопись его стихотворений в переводах Каролины, великий поэт одобрил их и прислал переводчице весьма лестное письмо. По словам невестки Гёте, ее «тесть всегда хранил эту тетрадь на своем столе».
Очень может быть!
Со временем Каролина начала писать стихи и на русском языке. И они пользовались немалым успехом в московских литературных салонах.
Несколько позже в Париже вышел сделанный Каролиной французский перевод трагедии Шиллера «Жанна д’Арк», а также сборник «Прелюдии», в который вошли переводы на французский язык стихов Жуковского, Пушкина, английских и немецких поэтов и шесть оригинальных стихов Каролины. Одно из них – «Женские слезы» – показалось настолько прелестным и проникновенным Ференцу Листу, что он положил его на музыку:
Цену женских слез Каролина успела уже узнать, потому что сама их пролила немало. А радовали ее по-настоящему только успехи в творчестве. Они же и давали силы жить:
Что же касается жизни сердца, то она никак не хотела исправляться, хотя теперь для этого имелись, так сказать, все условия. Дядюшка, тот самый, в жертву привязанности которого Каролина принесла любовь Мицкевича (и жизнь Киприана Дашкевича, кстати!), наконец-то покинул юдоль сию и переместился туда, где не требуются деньги вообще никакие – ни крупные, ни мелкие. Каролина стала очень богатой невестой. Однако искатели ее руки по-прежнему не выстраивались в очередь перед домом на Мясницкой. То есть мелькали, конечно, какие-то ловцы богатых невест, но Каролина, возраст которой подбирался к тридцати, сделалась с годами девушкой проницательной и недобросовестных охотников за приданым отшивала еще на подступах к дому.
Впрочем, время шло… И хоть она очень любила живописать в стихах свою несравненную красоту, зеркало все чаще показывало отражение не столь совершенное, как хотелось бы. И Каролина стала чуточку снижать слишком уж высоко поднятую планку своих матримониальных требований. Теперь она более снисходительно относилась к желанию мужчин разбогатеть за ее счет. В конце концов, невозможно быть совершенством! К тому же господь вообще велел делиться… Пусть ее будущий супруг окажется меркантилен – лишь бы дураком не оказался. Пусть им станет человек, с которым хотя бы можно будет о чем-то поговорить. О литературе, например. О стихах Каролины Яниш – вот первая тема…
Такой человек вскоре сыскался и сделал Каролине предложение. (Оно было принято с приличной скромностью и даже намеком на равнодушие, хотя Каролине до смерти хотелось упрочить свой женский статус.) Однако лишь после свадьбы, состоявшейся в 1837 году, выяснилось, что, во-первых, Николая Филипповича Павлова среди художественных явлений интересует не столько творчество Каролины, сколько свое собственное (он тоже был литератор, причем довольно популярный), а во-вторых, Павлов предпочитал обсуждать его не в кругу просвещенных приятелей, писателей или поэтов, а за зеленым карточным столом – с кем ни попадя, кто готов был на пару с ним метнуть талью-другую!
Итак, он оказался завзятый игрок… И это в дополнение к прочим недостаткам, которые Каролина со временем начала насчитывать в супруге десятками.
А ведь поначалу она была в него искренне влюблена… Или только лишь вид такой делала, поскольку вроде неловко идти замуж вовсе уж без любви, тем паче – романтической поэтессе, а паче того – девице с прошлым?
Что же он был за человек – муж мадемуазель Яниш, Николай Филиппович Павлов?
По рождению Павлов был крепостным – незаконнорожденным сыном своего барина. Отец не признал его, однако сделал для ребенка все, что мог: еще мальчиком Николай получил вольную и был определен в актерское училище. Ему покровительствовал стихотворец и театрал Федор Кокошкин. Благодаря этому покровительству Павлов получил недурное образование, однако натерпелся унижений, поскольку отрабатывать милости Кокошкина приходилось, работая у него лакеем. Позднее он ощутил вкус к литературному творчеству, начал писать рассказы и повести, в одной из которых, «Именины», рассказал о судьбе крепостного музыканта, схожей с его судьбой. Герой Павлова бежал от господина и, создав впечатление, будто покончил самоубийством, пошел в солдаты, совершал подвиги и выслужил офицерский чин. Но в любви ему не выпало счастья. Спустя много лет он встретил былую возлюбленную, которая не сохранила ему верность, и был убит на дуэли ее мужем, который после этого навсегда разочаруется и в жене, и в жизни.
Увы, от себя в самом деле не убежишь, и это было замечено, между прочим, Пушкиным, написавшим на книгу Павлова «Три повести» рецензию для журнала «Московский наблюдатель» (кстати, она осталась неопубликованной, и слава богу, уж слишком была язвительна, а местами и жестока): «…Несмотря на то что выслужившийся офицер, видимо, герой и любимец его воображения, автор дал ему черты, обнаруживающие холопа». Вообще надо сказать, эти слова – «холоп», «холопство» – очень часто звучали в разговорах о Павлове его приятелей. Немалую роль тут сыграл и его брак с богатой невестой. Всем было известно, что имел место всего лишь брак по расчету, причем по расчету явному: m-lle Яниш искала мужа с претензией на интеллигентность, а Павлов – избавления от финансовых проблем… Ох, бедная Каролина, не того ли искал рядом с ней, по большому счету, и Адам Мицкевич?
Кстати, Павлов умел платить близким за унижения, причиненные ему другими людьми. В этой же повести он как бы нечаянно проговорился о том, как врачует ныне свое израненное жизнью самолюбие: «Верьте, что не сметь сесть, не знать, куда и как сесть, – это самое мучительное чувство!.. Зато я теперь вымещаю тогдашнее страдание на первом, кто попадется. Понимаете ли вы удовольствие отвечать грубо на вежливое слово; едва кивнуть головой, когда снимают перед вами шляпу, и развалиться на креслах перед чопорным баричем, перед чинным богачом?»
Вообще все творчество Павлова грешило риторической велеречивостью, с которой он описывал жгучие страсти обиженного жизнью человека, сознающего постыдность своей завистливости и своего холопства, а также ядовитым скепсисом и презрением к «мечтательности», по сути, неотделимым от привычки мечтать. «Талант г-на Павлова выше его произведений», – заключал ту неизданную рецензию Пушкин. То же можно сказать и о жизни сего господина: он сумел прожить бы жизнь, пожалуй, замечательную, да не удалось. Хотя поначалу все складывалось и в браке, и в творчестве не так уж плохо.
Каролина не могла забыть салона княгини Зинаиды Волконской и, обретя большие деньги, немедленно устроила салон у себя. Пусть ему недоставало блеска и шика, которых от рождения не было и у самой Каролины, однако она была умная женщина – что называется, интересная, – умела привлекать людей искренним к ним вниманием. Как-то вдруг так случилось, что литературный салон Павловых на Рождественском бульваре сделался в конце 30-х – начале 40-х годов позапрошлого века самым многолюдным в Москве. Здесь бывали Белинский, Гоголь, Лермонтов, Герцен, Тургенев… Дружила Каролина с Языковым и Боратынским. Особенно с Боратынским!
Правда, Лермонтова, к примеру, манило больше общение с Павловым, чем с Каролиной Карловной. Николай Филиппович, поскольку делал своими героями бывших крепостных, прослыл вольнолюбивым литератором, снискавшим не только одобрительные отзывы Белинского и Чаадаева, но зато и удостоившимся неудовольствия российского самодержца Николая Павловича. Тому не понравилась повесть «Ятаган», воспроизводящая нравы воинского быта, – наилучшая рекомендация.
Именно в доме Павловых и провел Лермонтов свой последний в Москве вечер в июле 1840 года. Польщенная хозяйка пыталась успокоить этого вечного скитальца и мизантропа, не умеющего любить, не умеющего быть любимым. Однако Лермонтов уехал печальным – ведь он отправлялся на войну, на Кавказ…
Не в последнюю очередь делало салон Павловых столь популярным то, что Каролина Карловна великолепно принимала гостей благодаря своему богатству. Ее можно было назвать какой угодно, но только не скупой. А неустанные попытки достигнуть уровня Волконской заставляли ее безудержно сорить деньгами (что встречало горячее одобрение ее мужа, который обожал пустить пыль в глаза – особенно за чужой счет).
Спустя много лет Афанасий Фет вспоминал о литературных чайных вечерах в доме Павловых и о его хозяйке: «Там все, начиная от роскошного входа с парадным швейцаром и до большого хозяйского кабинета с пылающим камином, говорило если не о роскоши, то по крайней мере о широком довольстве… По моей просьбе она читала мне свое последнее стихотворение, и я с наслаждением выслушивал ее одобрение моему».
Кстати сказать, Каролина с годами начала понимать, что держать открытый и хлебосольный дом может любая мещанка, а вот чтобы женщина привлекала мужчин, в ней должна быть загадка. Роковая любовь, разбитое сердце, легкий налет меланхолии, тень печали на челе – эти маленькие ухищрения никогда не выходили из моды и использовались мадам Павловой столь же умело, как серьги, фермуары, банты и перстни с браслетами. Особенно серьги она отчего-то любила, и, когда томно покачивала головой, легкий перезвон одухотворял общую задумчивость ее мины. А насчет творчества… Нетрудно угадать, что наилучшим, наивыигрышным предметом, придающим стихам Каролины этот легкий налет загадочности, меланхолии и даже где-то тоски, оставался сердечный друг ее далекой юности, олицетворение самого романтического из всех романтических героев – Адам Мицкевич.