По первому впечатлению Жильяра о его подопечных, Ольга была «бойкая и решительная, как сорвавшаяся с привязи лошадка, и очень умная», а Татьяна – по сравнению с ней – «спокойная и довольно ленивая»[327]. Ему импонировала их откровенность, как и то, что они не пытались «скрывать свои недостатки». А еще больше ему нравилась простота царской семьи, что стало для него приятным контрастом по сравнению с изматывающей и опустошающей жизнью в семье Лейхтенбергов, со всей ее напряженностью и интригами (эта супружеская пара переживала мучительный период скандального развода)[328].
* * *После летнего пребывания в Петергофе осенью жизнь в Царском Селе вновь потекла по привычному распорядку. Николай по утрам часто был уже на ногах задолго до того, как вставала его жена, которая из-за нездоровья порой поднималась не раньше девяти. Дети тем временем завтракали наверху в детской. На завтрак у них обычно была простая пища, столь любимая в английских семействах, – овсяная каша, хлеб с маслом, молоко и мед. Иногда Николай ел вместе с ними, прежде чем отправиться к себе в кабинет на совещания с министрами. Когда девочкам исполнялось 8–10 лет, они считались уже достаточно взрослыми и воспитанными, чтобы присоединиться к своим родителям за столом для взрослых на первом этаже. Обеды часто проходили вместе с гостями или членами ближайшего окружения, пища тоже всегда была простой. Затем дети отправлялись обратно в свои классные комнаты, а Александра обычно проводила вторую половину дня за рукоделием, рисованием или писала письма до чая, который обычно подавали около пяти в лиловом будуаре царицы. В это время она предпочитала, чтобы Ники, по возможности, оставался с ней. Дети обычно появлялись там, только если их приглашали. По таким случаям они надевали свои лучшие платья. Вообще они могли прийти к ней в любое время, если на то была какая-нибудь особая причина.
Когда дети стали постарше, семейные ужины обычно проходили очень скромно, после чего остаток вечера семья проводила вместе: кто-то за рукоделием, другие до отхода ко сну играли в настольные игры или в карты, причем Николай часто читал вслух для всех[329]. Девочек никогда не видели без дела или скучающими, Александра с детства приучила их к тому, что они всегда знали, чем себя занять. Когда она отсутствовала дома, сопровождая Николая на мероприятиях, которые он должен был посетить, Александра отправляла девочкам маленькие наставительные записочки: «Ведите себя хорошо и помните: локти на стол не класть, сидите прямо и ешьте красиво»[330]. И она ожидала, что девочки тоже напишут хоть короткие записки в ответ. Типичный ответ Maman от Татьяны в 1905 году самым лучшим и опрятным почерком, написанный по-французски, мог быть таким:
Татьяна явно скопировала это откуда-то, потому что грамматически правильно здесь должно было быть «qu’elle est mechante» («когда она капризничает»), если она имела в виду себя.
Больше всего западную прессу, получившую в конце концов некоторые сведения о жизни царской семьи, поразили простота и размеренность этой жизни. Казалось удивительным, что четырем сестрам императорского семейства были доступны «обычные здоровые развлечения и радости, такие же, как и у обычных детей»[333]. Журналисты были поражены их воспитанием в английском стиле, когда занятия чередуются с длительным пребыванием на свежем воздухе и физическими упражнениями, когда все это заранее спланировано и происходит по установленному расписанию. Около одиннадцати, во время утреннего перерыва между уроками, Александра часто гуляла или каталась с детьми в парке в сопровождении одной из своих придворных дам, как правило, ее тогдашней личной фрейлины баронессы Буксгевден, которую они называли Иза, или Трины Шнейдер. Зимой она с детьми часто выезжала на прогулки в больших четырехместных санях. В такие моменты маленькая Анастасия, неугомонная любительница всяческих шуток и розыгрышей, то и дело «сползала вниз под толстый медвежий полог… и, сидя там, кудахтала, как курица, или лаяла, как собака», подражая Аэру, вредной маленькой собачонке Александры, которая имела обыкновение кусать за ноги. Иногда девочки пели по дороге в санях. «Императрица давала тонику», а из-под медвежьего полога раздавалось: «Бум, бум, бум, – и Анастасия заявляла оттуда: – Я – фортепиано»[334].
Девочки в семье Романовых редко бывали одеты богато. Даже в самые холодные дни они никогда не были «закутаны по общей моде», как сообщала своим читателям британская газета «Дейли миррор», поскольку царица придерживалась вполне британских взглядов в вопросах «гигиены»[335]. Теперь, когда Анастасии исполнилось четыре года, Александра стала одевать девочек в своеобразную неофициальную «форму» подходящих цветов, для каждой из двух соответствующих пар: «большой пары» и «маленькой пары», как она их назвала.
Это собирательное название, придуманное с большой любовью к девочкам, однако, положило начало семейной привычке обращаться к ним коллективно, а не как к отдельным личностям. У большой пары и маленькой пары была общая спальня на двоих. Спали они на простых, узких никелированных раскладных кроватях (переносных походных кроватях, какие использовались в армии, – отголосок спартанских условий детства Николая). Они принимали по утрам холодные ванны, вечером им разрешалось принимать теплую ванну. Старшие девочки одевались сами. Кроме того, Александра требовала, чтобы они сами застилали свои кровати и убирали свои комнаты. А доля лютеранского пуританства в характере императрицы сыграла свою роль в том, что по ее настоянию одежда и обувь детей передавались от старших младшим. «Шкафы с игрушками в детских императорских детей совсем не набиты до отказа множеством дорогих игрушек, которые считаются неизменным атрибутом многих детских в семьях среднего класса», – отметила газета «Дейли мейл», на самом деле «великолепные куклы, которые отправила правнучкам королева Виктория, достают только по праздникам»[336].
Однако самое большое впечатление на иностранных обозревателей произвело то, насколько и мать, и отец были доступны для своих детей. Несмотря на большую загруженность работой, Николай всегда старался закончить свои дела и покинуть рабочий кабинет в вечернее время, чтобы присутствовать при купании самого младшего ребенка. Он всегда находил время, чтобы поиграть с детьми или почитать им по вечерам. Родители стремились привить своим детям высокие нравственные нормы. На Александру большое влияние оказали идеи популярного американского священника пресвитерианской церкви Джеймса Рассела Миллера, чьи назидательные брошюры, такие как «Секреты счастливой семейной жизни» (1894) и «Жизнь в браке» (1886), издавались миллионными тиражами и имели большой успех. Она отметила в этих брошюрах множество цитат о радостях семейной жизни, о детях как о «Божьем идеале завершенности» и об ответственности родителей за формирование характеров детей в любящем христианском семействе. «Да поможет нам Бог дать им хорошее и качественное образование, сделать их прежде всего отважными маленькими христианскими солдатами, сражающимися за нашего Спасителя», – сказала она в 1902 году своему старому другу епископу Бойду Карпентеру[337].
В 1905 году, когда Ольге скоро должно было исполниться десять, ей уже было вполне присуще осознание своего положения старшего ребенка в семье. Она любила, проходя мимо солдат, стоящих на карауле, по-военному отдавать им честь, приветствуя их. До рождения Алексея люди часто называли ее «маленькая императрица», а Александра подчеркнуто настаивала, чтобы ее придворные дамы целовали Ольге руку вместо более импульсивных выражений привязанности. Хотя Ольга могла быть шумной со своими сестрами, в ней уже была серьезность. Эта серьезность и целостность характера могли бы очень пригодиться ей, если бы дело дошло до того, чтобы Ольга стала царицей. С самого начала Александра взращивала в Ольге осознание своей ответственности, постоянно напоминая ей об этом. «Мама нежно целует свою девочку и молится, чтобы Бог помог ей быть всегда добрым, любящим христианским ребенком. Проявляй доброту ко всем, будь нежной и любящей, и все будут тебя любить», – писала она дочери в 1905 году[338].
Маргаретте Игар было известно, что с самого юного возраста Ольге был присущ дух альтруизма, который она, видимо, унаследовала от своей матери и от бабушки Алисы. Она была отзывчива к несчастью или страданию других, к тому, кому в жизни повезло меньше. Как-то при поездке по улицам Санкт-Петербурга она увидела, что полицейский арестовывал женщину за то, что та была пьяна и нарушала общественный порядок. Ольга умоляла Маргаретту заступиться за нее и просила, чтобы ее отпустили. Вид бедных крестьян, которые падали на колени на обочине дороги в Польше, когда мимо проезжала карета с царской семьей, также очень расстраивал Ольгу, и она просила Маргаретту «сказать им, чтобы они этого не делали»[339]. Однажды вскоре после Рождества она увидела, проезжая в карете, что у дороги стоит девочка и плачет. «Смотрите! – воскликнула Ольга в сильном волнении. – Санта-Клаус, наверное, не знал, где она живет». И тут же бросила ей свою куклу, которую держала в руках, крикнув: «Не плачь, девочка, вот тебе кукла!»[340]
Ольга была любознательна, задавала множество вопросов. Как-то раз няня упрекнула Ольгу за ворчливость, сказав, что, вероятно, она «встала не с той ноги». На следующее утро Ольга с вызовом спросила, какая же «нога правильная», чтобы «неправильная нога не вынудила меня сегодня быть непослушной»[341]. Конечно, Ольга могла быть и капризной, и высокомерной, с ней иногда бывало трудно поладить, особенно в подростковом возрасте. Вспышки гнева, которые время от времени происходили с ней, давали представление о сложности ее характера, с которым Ольге порой было трудно справляться.
Но при этом девочка была мечтательна. Во время игры в слова с детьми Александра заметила, что «Ольга всегда загадывает слова, связанные с солнцем, облаками, небом, дождем или еще чем-нибудь, имеющим отношение к небесам, объясняя мне, что ей очень нравится думать об этом»[342]. В 1903 году в возрасте восьми лет она впервые была на исповеди. В том же году, вскоре после трагической смерти ее двоюродной сестры, у Ольги появился острый интерес ко всему небесному и к загробной жизни. «Кузина Элла знает: она на небесах, она сидит и разговаривает с Богом, и тот рассказывал ей, как он это сделал и почему», – настойчиво доказывала она Маргаретте Игар, когда однажды у них зашел разговор о положении слепых женщин[343].
Татьяна уже к восьми годам была поразительно красива: стройная, с темными золотисто-каштановыми волосами, бледной кожей, с глазами скорее серыми, а не такими синими, словно море, как у ее сестер. Она была «точной копией своей прекрасной матери» и, как и мать, от природы имела властный вид благодаря изысканно высоким скулам и приподнятым к вискам уголкам глаз[344]. Могло показаться, что она необычайно хладнокровна, но на самом деле она была эмоционально сдержанна и осторожна, как и ее мать. Татьяна никогда не впадала в зависимость от особенностей своего характера, как это случалось иногда с Ольгой, и в отличие от старшей сестры, у которой по мере ее взросления не всегда ровно складывались взаимоотношения с матерью, Татьяна была безусловно предана ей. Именно на нее Александра могла во всем положиться.
Татьяна и в детстве неизменно отличалась безукоризненностью манер и почтительностью при общении за столом со взрослыми. Кроме того, она оказалась прирожденным организатором, отличалась методичностью и прагматичным складом ума и значительно превосходила в этом отношении всех остальных сестер. Неудивительно, что сестры называли ее «гувернанткой». Ольга была очень музыкальна и прекрасно играла на фортепиано. Татьяна, как и мать, была искусной рукодельницей, а кроме того, она была совершенно бескорыстна и испытывала глубокую благодарность за то, что делали для нее другие. Обнаружив как-то, что и ее няня, и мисс Игар получали плату за свои услуги, поскольку у них не было собственных средств и им было необходимо зарабатывать себе на жизнь, на следующее утро Татьяна пришла к мисс Игар, когда та была еще в постели, забралась к ней и обняла, сказав при этом: «А вот за это вам не платили»[345].
Третья сестра, Мария, была застенчивым ребенком. Позже она страдала оттого, что была как будто посредине: и не с двумя старшими сестрами, и все-таки не со своими младшими братом и сестрой. Мать, конечно, считала ее «маленькой парой» вместе с Анастасией, но с течением времени Мария иногда ощущала, что все больше отдаляется от Анастасии и Алексея, более естественной маленькой пары. Иногда она чувствовала, что не получает любви и внимания родителей в той мере, в какой бы ей хотелось. Мария была крепкого телосложения, отчего иногда казалась неловкой, у нее была репутация неуклюжего и шумного ребенка. Но для многих, кто знал эту семью, Мария была самой красивой из всех – со здоровым, нежным цветом лица, пышными каштановыми волосами и природной «русскостью», которой не отличалась больше ни одна из ее сестер. Все замечали, как ярко, «будто фонарики», сияли ее глаза, и помнили теплоту ее улыбки[346]. Мария была не очень смышленой, но имела большие способности к живописи и рисованию.
Машка, как часто называли ее сестры, менее всего ощущала привилегированность своего положения как дочери царя. Она «могла пожать руку любому помощнику или слуге во дворце или расцеловаться с горничными или крестьянками, с которыми ей довелось встретиться. Если прислуга роняла что-нибудь, она спешила помочь поднять это»[347]. Однажды, наблюдая, как мимо окон Зимнего дворца марширует полк, она воскликнула: «Ох! Я люблю этих дорогих солдат! Мне хотелось бы перецеловать их всех!» Из всех сестер она была самая открытая и искренняя. Кроме того, Мария всегда была чрезвычайно почтительна к родителям. Маргаретта Игар полагала, что она была любимицей Николая. Его трогала ее естественная привязанность. Однажды Мария смущенно призналась, что взяла без разрешения печенье с тарелки во время чаепития. Николай по этому поводу почувствовал облегчение, поскольку ему «всегда казалось, что у нее за спиной вот-вот начнут расти крылья». Он был «рад убедиться, что она вполне земной ребенок»[348].
При такой мягкости и покладистости Марии, очевидно, было совершенно неизбежно полное подчинение ее личности доминирующему характеру ее младшей сестры Анастасии. Младшая дочь Романовых была таким природным явлением, в чьем присутствии нельзя было оставаться равнодушным. Уже в четыре года она была «очень крепкая маленькая обезьянка, которая ничего не боится»[349]. Из всех детей в семье Настасья или Настя, как они ее называли, выглядела менее всех «русской». У нее были темно-русые волосы, голубые глаза, как у Ольги и у отца, но чертами лица она очень напоминала свою гессенскую родню, семью матери. Она совсем не была застенчива, как сестры. Напротив, Анастасия была крайне прямолинейна, даже со взрослыми. Она была самой младшей из четырех сестер, но именно к ней всегда было приковано всеобщее внимание. Анастасия обладала прекрасным чувством юмора и хорошо «умела развеселить всех и поднять всем настроение»[350].