В октябре 1941-го бригада, к тому времени переформированная в 117-й танковый полк, в составе 58-й танковой дивизии в срочном порядке была погружена в эшелоны. Через 15 дней мы уже разгружались под Москвой, в городе Клин. В составе 16-й армии мы пошли в наступление. Первые встречи с противником были довольно удачными. Потом нас передали в 30-ю армию. Начали отступать. Дивизия должна была нанести контрудар по противнику, который наступал на Москву. Все хорошо было подготовлено, однако дивизия задачу свою не выполнила. Не учли рельеф местности. Мало того, в конце ноября были открыты шлюзы на многих реках, в результате чего поймы были затоплены. И получилось так, что дивизия выстроилась в боевых порядках, должна была нанести удар, а речки-то в это время оказались с высокой водой. Танки БТ-7 страдали тем, что у них была гладкая гусеница. Они не могли подняться по гладкой замерзшей земле. Часть танков прорвалась, но многие остались вот в этих речушках. Это был страшный удар по репутации дивизии. Командир дивизии не выдержал. Я не знаю точно, но, говорят, он застрелился. Дивизию расформировали и на ее основе сделали бригаду. Только в апреле 1942-го нас вывели на переформировку. Получили танки Т-34 сталинградского завода.
– Как вас кормили?
Пока были на Дальнем Востоке и до Москвы – можно было кушать, и вкусно кушать, и полно кушать. Пока ехали, не испытывали проблем с питанием, бывало, правда, не хватало времени получить свою порцию. Остановки были такие короткие. Только крикнут: «Получить питание», пока побежишь, пока получишь, а поезд уже тронулся. И потом, в танке всегда что-то было, какие-то запасы. Одеты мы были по-человечески, понимаете, и валенки у нас были, и шубы – все у нас было. А вот пехота… Как ее кормили? Как ее одевали? Можно говорить, что это было издевательство.
– Наркомовские 100 грамм выдавали? Регулярно?
Давали, конечно, но я бы не сказал, что регулярно.
Весной 1942 года бригада участвовала в наступлении на Харьков. Мы подошли почти вплотную к городу. Считали, что через день-два его возьмем. Надо сказать, что бои были серьезные, и в бригаде к моменту немецкого контрудара оставалось 3–5 танков. Мы передали танки другим бригадам и отошли в тыл, а буквально на следующий день немцы перешли в контрнаступление, и три армии оказались в окружении. Бригада без техники, на машинах в начале июля отправилась на формировку в Саратов. Когда немец вышел к Дону, нас погрузили на два эшелона и направили на фронт, на Сталинградскую эпопею. В районе станции Петров Вал на эшелон зашел одиночный самолет-разведчик и сбросил две бомбы. Попал «удачно». Одна бомба угодила в паровоз, а вторая упала рядом с платформой, на которой стоял танк командира бригады. К несчастью, командир бригады и командир танка находились на платформе и их убило. Что делать? Понятно, что сейчас прилетят их бомбардировщики и нас добьют. Решили разгружаться. А как это сделаешь в чистом поле? Спасло нас то, что дорога была проложена в скором порядке. Шпалы клались прямо на выровненный грунт, так что высота платформ была невелика. Танки разворачивались и «спрыгивали» с платформ, а машины мы принимали практически на руки. Разгрузились довольно быстро и без потерь. Рассредоточились. Вскоре прилетело шесть или восемь немецких бомбардировщиков, но нас в степи не нашли.
Шли вдоль Волги и к концу августа вышли в район Сталинграда. Бригада вошла в состав 66-й армии. За сентябрь и октябрь были три серьезных попытки пробиться к 62-й армии. В этих боях бригада практически полностью израсходовала весь свой боевой состав, т. е. танки. Почему так получилось? Во-первых, сопротивление немцев было очень серьезным. Во-вторых, в этих боях была такая особенность. Стояла жара. Пыль от взрывов снарядов была такой плотной, что в двух метрах даже трудно было человека различить. Механики-водители вели с открытыми люками, но там местность сильно изрезана балками, и при такой плохой видимости упасть в какую-нибудь яму ничего не стоит. Мы, техники, по ночам эти танки ставили на гусеницы, вытаскивали их из балок, приводили в порядок. Столько времени прошло, а те бои остались в памяти своими жуткими потерями. Нас регулярно пополняли, в том числе за счет танков разбитых соединений. Так что бригада оставалась на фронте практически до момента уничтожения Северной группировки 6-й армии Паулюса.
Мы шли вдоль Волги к Тракторному заводу. До него бригада не дошла совсем чуть-чуть, потому что танков у нас просто не осталось. Нас вывели из боев и отправили на формировку. Там нас переформировали в 259-й отдельный танковый полк. Получили положенные нам по штату 36 танков, но не с завода, а из училища, с пробегом. Это была мука! Они изношенные, требовали постоянного ремонта. По железной дороге нас перебросили в Елец, а оттуда своим ходом мы прошли больше 200 километров в сторону города Фатеж. Полк попал в распоряжение 70-й армии Центрального фронта.
Весна была поздняя, и в марте еще стояли двадцатиградусные морозы. Дороги замело. Боеприпасов и продовольствия стало не хватать. Так делали большие волокуши, на которые грузили по нескольку тонн грузов и танками их доставляли в войска.
Армия встала в оборону. Выстояли в Курской битве и погнали немца. Фронт наш Центральный переименовали в 1-й Белорусский. В его составе дошли до нашей границы, с преодолением Днепра в районе города Золотоноша. В конечном итоге полк прошел до Варшавы. Там была оперативная пауза для подготовки войск. Танки мы получили новые и в составе 8-й гвардейской армии пошли по территории Польши. Двигались по Польше быстрее, чем немец пер в начале войны! За день проходили по 35–40 километров. Возмужало командование и, главное, исполнители – солдаты и офицеры, раз смогли с такой скоростью двигаться.
Полк выполнял задачи непосредственно поддержки пехоты. Это значит, что действие танкового полка целиком входило в общий план действий пехоты на том или ином участке боевых действий. Будет ли это прорыв или это оборона – все равно, танки среди пехоты. Мы не уходили в прорыв, как, допустим, танковые корпуса.
Подошли к Берлину. От Одера до города 90 километров. Бои были жестокие. Я не буду говорить о том, что там применяли прожектора. Большой роли они не сыграли. В дыму и пыли разрывов свет они давали слабый. Более того, на нашем участке их вообще не оказалось. С трудом взяли Зееловские высоты. Это серьезная штука – подъемы в 30 градусов. Пехота могла пройти, а танки – уже предел. Для того чтобы преодолеть эти высоты, нужны были дороги, а по ним не пройти – немцы их обороняют. Тем не менее прорвали три полосы обороны и вышли к Берлину. Штурм Берлина занял шесть-семь дней. Берлин – не просто какая-то точка. Это большая местность с каменными постройками, в которых сидели фаустники. Защиту от них мы не наваривали, хотя я думаю, что можно было бы заранее подготовиться и сделать фальшборта, которые защитили бы от поражения фаустпатроном.
До центра Берлина уже оставалось совсем немного – где-то три километра, когда путь полку преградил канал. Он был не широкий, метров тридцать всего, но одетый в гранит, с отвесными берегами. Мостов через канал практически не осталось, но в нашем распоряжении оказался Горбатый мост на Потсдамштрассе. Он был заминирован и пристрелян. Саперам удалось его разминировать. Но как его преодолеть? Мы обложили один танк дымовыми шашками. Мыслилось так – немцы растеряются на несколько десятков секунд и дадут танку проскочить. А танк дымом прикроет атакующую пехоту. Так и получилось. Зажгли шашки далеко до моста. Дым шел такой, что ничего видно не было. Поскольку шашки лежали начиная с середины башни, то экипаж мог и вести машину, и стрелять. Танк выскочил на площадь перед мостом и, страшно дымя, проскочил через мост. За дымом прошли пехотинцы. Вскоре Берлин пал. Я до сих пор помню, я себя чувствовал как будто на седьмом небе. Прошел всю войну от начала до конца. Два раза ранен, два раза контужен. Тысячи раз мог бы быть убитым. Остался жив, здоров.
– К концу войны вы были заместителем командира полка по технической части. Какие в полку существовали технические подразделения, ремонтные подразделения, как они были оснащены?
В начале войны ремонтно-эвакуационных средств не хватало, а те, что имелись, были слабыми. Потом стало лучше. Появились летучки типа А и Б, которые могли делать и текущий, и средний ремонт. Но вот тягачи приходилось делать из танков, снимая с них башни. Штатных тягачей во время войны не хватало. Использовали трактора, но у них был такой недостаток – ночью на максимальных оборотах у него раскалялась выхлопная труба, и трактор превращался в отличную мишень.
Разумеется, ремонтно-технические возможности в таких небольших подразделениях, как танковый полк, были невелики – всего одна рота в сто человек. В период боевых действий в Берлине потери были очень большие. Честно говоря, за эти дни полк мог бы не дойти до финиша, до окончания боевых действий. Но по моей инициативе командир полка затребовал армейское усиление ремонтных подразделений. Армия выделила людей и технику, и буквально за пару дней 15 танков были восстановлены. Работали круглосуточно на энтузиазме!
– Вы ремонтировали, снимая запчасти с других танков, или запчасти поступали с заводов?
И то, и другое.
Полк пришел к исходу боя боеспособным. Разумеется, все были награждены. Я получил орден Отечественной войны 1-й степени.
Егоров Иван Викторович
(Интервью Ильи Вершинина)
Я родился в 1921 году в деревне Антоновка в Одесской области, недалеко от города Котовска. Раньше, до Октябрьской революции, этот город назывался Бирзула. Но после того, как в 1925 году там похоронили героя Гражданской войны Григория Ивановича Котовского, город переименовали. В деревне я окончил семь классов. Надо бы идти учиться дальше, а у нас в деревне восьмого класса не было. Десятилетка была только в соседней деревне Ставрово, которая от нас находилась в семи километрах. Все же осенью пошел в школу. А зимой не очень-то будешь ходить семь километров туда и обратно. Пришлось там же нанимать жилье. До апреля месяца походил в школу, а потом мне отец и сказал: «Нечего учиться – ученых и так много. Иди в колхоз и работай!» Но я, хотя школу бросил, в колхоз не пошел, а поступил в железнодорожное училище в городе Котовске. Мне тогда всего 15 лет было! И окончил я это училище по специальности слесаря по ремонту вагонов и паровозов, по обслуживанию депо, короче говоря. В 1939-м началась Финская война. Нас, железнодорожников, в армию не брали, на нас бронь была. А в армии хотелось служить. Однажды прихожу на танцы, а девчонки говорят: «Тот, кто не служил в армии, он ненормальный, он чем-то болеет». И тогда я решил обратиться в комсомол, чтобы призваться в армию.
Мне там помогли, и призвали меня в мае 1940 года. Нас отправили служить на Дальний Восток. Когда собирали в военкомате, то предупредили: будете ехать до места назначения 27 суток. Я попал в 67-й отдельный железнодорожно-строительный батальон. Там, у Владивостока, находилось несколько железнодорожных подразделений, и каждое из них выполняло свои функции. Например, один батальон делал сборно-разборные домики, второй обслуживал железную дорогу КВЖД, наш батальон был строительным – строил мосты и железные дороги. Располагались мы в 15 километрах от Владивостока, на станции Угольная. Часть у нас была очень хорошая. Мы там, помню, даже имели подсобные хозяйства, свои лук и картошку выращивали, держали коров и свиней. Кстати, когда мы туда прибыли, нам поставили задачу до 30 мая построить участок новой железной дороги. В то время у нас не было землеройных машин. Лопата да тачка были нашей техникой. Каждый красноармеец должен был определенное количество грунта перевезти – 9 кубометров за смену. Наш участок железной дороги мы сдали 20 мая.
Но вот незадолго до начала войны, в феврале 1941 года, нас вдруг погрузили в эшелон и повезли на Западную Украину. Наша часть была введена в состав Киевского военного округа и расположилась недалеко от Львова, в семи километрах от границы. В лесу нам дали участок. Мы сами спилили часть леса, на пнях сделали себе нары, а сверху натянули зимнюю палатку. Палатка была крепкая: брезент снаружи и брезент внутри, длина ее была десять метров, а ширина – метра три. Внутри поставили чугунную печку-буржуйку, которая у нас круглые сутки топилась. Там мы простояли до начала войны.
Обычно нас поднимали в 6 часов утра. А 22 июня 1941 года вдруг подняли в 4 часа, а затем объявили о том, что немцы на нас напали, бомбили Киев. Нас с этого лесного участка сняли и отвели на пять километров подальше, тоже в лес. При этом выдали боеприпасы и отдали приказ готовиться к боевым действиям. Там уже мы слушали по радио выступление Молотова. А ведь в этот же день недалеко от нас целые эшелоны с пшеницей наши в Германию повезли. Никто ведь не знал, что начнется война, хотя наши дипломаты и разведчики, которые служили за границей, докладывали Сталину о том, что уже в Польше на границе с Советским Союзом сконцентрировано большое количество войск, что не сегодня, так завтра начнется война. Больше того, у нас еще в феврале – марте 1941 года это чувствовалось, когда прямо у границы «уводили» наших часовых. Утверждалось, что это действовали немецкие разведчики. Поэтому мы вынуждены были усилить свое охранение, то есть выставлять посты так, чтобы у них была «зрительная связь» между часовыми. Наш лагерь уже в 17 часов подвергся первой бомбежке. Но нас там в тот момент уже не было – мы находились в 3–5 километрах от него в лесу.
В тот же день меня зачислили в особый отряд минеров-взрывников, который занимался тем, что минировал дороги, мосты и передний край. В эту группу отобрали 27 человек. И начали после этого с нами прямо на месте заниматься. Стали показывать и говорить: «Вот это наша мина, а вот это немецкая, что так-то их, мины, надо закладывать в землю, так-то их следует разминировать, так-то их надо ставить и с таким-то взрывателем – например верхним, боковым, донным». А мины, на которых нас обучали, были круглыми и чем-то походили на большую сковороду, на которой картошку жарят. Командиром, который нас всему этому обучал, был один старшина. Так он, когда вся эта учеба закончилась, нам сказал: «Будете минеры-взрывники!» Нам выдали машину-«полуторку» и отправили минировать на танкоопасных направлениях шоссейные дороги и железнодорожные мосты. Ну и, кроме того, занимались минированием заводов и аэродромов, когда велось отступление. В общем, что прикажут – то мы и должны были делать. Солдат есть солдат. Скажут ему яму копать – он и будет яму копать. Взрывали все эти объекты мы по приказу коменданта или командиров частей, которые отходили на новые оборонные позиции.
Помню, во Львове установили взрывчатку на сахарном заводе – небольшие толовые шашки, которые весили по 200 граммов. А приказа взрывать завод еще не поступило. Вот мы и ждем этого приказа. А когда приказ поступил, наш старшина-командир нам и говорит: «Ну что, теперь взрывать будем!» Взорвали мы этот сахарный завод. Потом стали ждать приказа, чтобы взрывать аэродромные постройки. А приказа все не было. И вдруг старшина нам сообщил: «Начальник штаба передал, что мы в окружении. Будем с окружения выходить. Сколько сможем, проедем, а там пойдем пешком на сборный пункт…» И вот мы были минерами-взрывниками до декабря 1941 года.
Разные моменты из того времени запомнились. Однажды, где-то на рубеже реки Прут, это было в самом начале войны, попали мы в окружение. Как сейчас помню, шесть суток не ели.
Запомнился такой эпизод. Лежим во ржи, противник поджег ее, а сверху, с самолетов, расстреливает нас из пулеметов… Из-за того, что мы покидали место последними, часто попадали в окружение. Нередко приходили на сборные пункты с большими потерями.