– Ты хочешь заняться политикой?
Я постаралась, чтобы вопрос звучал как можно беззаботней. Глупышка времен Муленауже уступила место взрослой женщине Довиля и Парижа. Я видела общество, в котором занимались политикой, там жили мужчины в отменных костюмах и всегда при галстуках, с моноклями, обязательной газетой в руке, чопорные, неприступные. Позже, познакомившись с Черчиллем, я поняла, что они могут быть вполне домашними и добродушными, а тогда казались злыми и въедливыми.
Но главное – рядом с ними были дамы, которых трудно представить в Руайо. Это могло означать, что Бой тоже постарается завести таких знакомых.
– Не совсем так, хотя могу…
Смех натянутый и несколько неловкий. Пока Бой заводил интрижки на стороне, я не чувствовала угрозы. Молодой красавец не может быть верным – это я внушала себе с первого дня. У меня нет никаких прав на него, мы всего лишь любовники, а любовники всегда расстаются. И изменяют друг дружке. Пусть изменяет, а я буду верной и буду терпеть.
Это самоуничижение доставляло мазохистское удовольствие. Он неверен, а я буду верной.
Вранье самой себе помогало мало. Я верна просто потому, что никто другой для меня не существовал. А он? Я, конечно, малообразованна, но не настолько глупа, чтобы эту самую необразованность не видеть. Я могла зарабатывать много денег, быть очень популярной модисткой в Париже и во всей Европе (в предыдущем году рисунок одной из моих моделей с похвальным отзывом опубликовал даже американский журнал мод «Харпер Базар»), но мне не было места в том замечательном мире, где дамы могут вести беседы не только о длине чьего-то боа, толщине кошелька нового любовника или скаковых лошадях…
Я оставалась в мире Этьена Бальсана, а Кейпел стремился в высший свет. Я видела герцогинь и баронесс только в примерочной, а он желал целовать им ручки, беседовать о той же политике или об искусстве, в котором я пока мало что смыслила. У меня были деньги, чтобы купить виллу, но ни за какие деньги не купишь внимание и уважение тех… других… Где-то внутри зрело понимание, что для этого надо самой стать кем-то.
Знаете, насколько становится легче, когда вдруг решаешь стать не чем-то, а кем-то в этой жизни.
Бой ездил в Лондон все чаще. Можно даже сказать иначе: он реже стал приезжать в Париж. И в Париже вести себя тоже стал иначе. В прежние времена Кейпел часто выводил куда-нибудь «свою малышку», но только туда, где бывала компания Бальсана, а никак не те, в чье общество стремился сам Бой.
У Кейпела тоже клеймо незаконнорожденного, я его понимала, я же не спешила рассказывать всем и каждому о своем происхождении (кстати, именно Бой приучил меня к этому). Чтобы смыть такое клеймо хоть для детей и стать своим в высшем обществе, ему нужно жениться на знатной особе. Внешние данные Боя, его состояние, его ум, образование позволяли это сделать.
Но это означало, что он должен покинуть меня, я мешала Бою! И чем больше он рвался в высший свет, тем сильнее я становилась грузом на ногах любимого человека. Бой перестал гордиться мной, напротив, все чаще стал прятать.
Я сама переросла общество кокоток и жокеев, но другого пока не имела. Коко Шанель оставалась пусть богатой, но все же портнихой.
Чего я ждала: что Бой представит меня не только приятелям-банкирам, когда они со своими любовницами, но и их женам и дочерям? Что он введет меня в тот круг, где каждое слово, каждый жест этикета оттачивался столетиями? Но он сам был в этом кругу всего лишь новичком. Его пустили за способность делать деньги, за воспитание, образование, ум, красоту, но дали понять, что помнят о происхождении. Бой не мог тащить за собой такой груз, как портниха с рю Камбон, сколь бы успешной эта портниха ни была.
Он рвался на части, но с каждым его приездом в Париж я с ужасом убеждалась, что моя часть становится все меньше. И приезжать стал реже. Даже если обещал… «Дела, дела, дорогая… Не скучай, я приеду».
Хорошо хоть не «вернусь».
Конечно, вокруг меня немало мужчин, я всегда выглядела моложе своих лет, к тому же умела отличаться от остальных. Но главного мужчины не было, он обещал приехать…
Бывало, что я ждала зря…
Так и в тот день…
Я опустила трубку телефона на рычаг и уставилась в зеркало. Симпатичное лицо, глаза с искорками в глубине, длинная шея… У меня очень длинная шея, много длинней, чем у большинства
женщин. Врачи сказали, что это такая особенность, но мне нужно ее беречь. Я всю жизнь берегла.
А еще роскошные волосы, которые Бой так любил распущенными. Черные, густые, я носила их заплетенными в косы и уложенными вокруг головы. Волосы даже тянули саму голову назад. Бою нравились мои волосы… Только теперь не слишком нужны, у него другие интересы, другие мысли и… другие женщины?
Я могла простить увлечения, даже измены, но простить ему обмана не могла, я знала, что за дела задержали в очередной раз Кейпела в Лондоне – он вовсю старался очаровать какую-нибудь девушку из высшего общества. Но и отказаться от Боя не могла тоже.
Слезы в глазах и отчаянье в сердце. От меня отдалялся самый главный и нужный человек. На мгновение мелькнула малодушная мысль поехать в Лондон самой, как когда-то ездила за отцом мать. Ведь, в конце концов, мать вынудила отца жениться на ней. Бой мог не жениться, я не настаивала, но пусть бы не бросал.
И вдруг я словно увидела в зеркале себя в Обазине: «Папа, ты вернешься?» Отцу нравился запах чистых волос и вообще запах чистоты. Бою тоже нравился, он вообще любил мои длинные густые волосы.
Бабушка в Мулене отрезала волосы в знак протеста…
Рука сама потянулась к ножницам.
Горничная, увидев три косы, рядком лежавшие на столике в ванной, ахнула:
– Мадемуазель?!
А я, не отрываясь, смотрела на свое отражение.
Все! Сиротки Габриэль больше не было совсем. А женщина, которая отражалась в зеркале, не боялась уже ничего. И готова диктовать свои правила всему миру. По моим правилам, человек не должен стесняться своей возлюбленной потому, она родилась не в замке или дворце, а в жалкой лачуге, не должен скрывать ее, потому что она воспитана в приюте. По моим правилам, важен сам человек, а не то, что стоит за ним.
И если, чтобы заставить мир жить по моим правилам, его надо завоевать, я завоюю этот мир. Он будет у моих ног. Вот тогда, Бой, ты пожалеешь, что потерял меня!
Вместе с длинными волосами было словно отрезано и все мое прошлое. Я больше не боялась ничего, даже одиночества.
Потом я поняла, что переоценила себя, я все же боялась – потерять Боя.
В тот вечер в театре половину спектакля пропустили. Нет, не актеры, а зрители, вернее, зрительницы. Ах, эта Шанель! Снова эта Шанель! Отрезать свои роскошные волосы… Вы только посмотрите!
Казалось, партер свернет шеи в сторону моей ложи. Я отрезала волосы в знак протеста против собственной судьбы, в очередной раз так жестоко расправлявшейся с бедной сироткой. Именно из желания даже себе доказать, что я не несчастная, несмотря ни на какие ее удары! А получилось – ввела новую моду, со скоростью лесного пожара распространившуюся по всему миру.
Через день из солидарности подстриглась Адриенна, а за ней и Марта Давелли – актриса, частая гостья в Руайо. Она примчалась ко мне, задыхаясь от волнения:
– Немедленно покажи, что ты сделала со своими волосами. Весь Париж гудит об этом!
Это было подобно эпидемии – волосы подстригли все, кто мог, даже дряхлые старухи. Нет, стриженые женщины бывали и раньше, но с них никто не брал пример, напротив, либо считали жертвами, либо откровенно сторонились.
Прочитав в газетах о повальном сумасшествии парижанок, виной которому снова непредсказуемая Шанель, Бой примчался немедленно.
– Черт возьми, а тебе очень идет такой беспорядок на голове!
Я не смогла отбросить его руку, взъерошившую мою прическу.
– Ты знаешь, об этом только и говорят. Конечно, англичанки не последовали…
Договорить не успел, я фыркнула, точно кошка при приближении пса.
– Мне плевать на англичанок!
Он проглотил мой выпад.
– Но у меня действительно не было времени… Столько дел…
– Охотно верю, играть в поло с одним политиком, бывать на уик-енде у другого…
Бой чуть натянуто рассмеялся:
– Ты права, эти светские обязанности столь утомительны. Но они нужны для дела…
Очень хотелось спросить, нашел ли он невесту, но вот тут язык мой прилип к горлу намертво, я была не в состоянии поинтересоваться, когда он бросит меня окончательно. Бой продолжал демонстрировать воодушевление:
– Как твои дела?
Кейпел снова уехал, и снова надолго.
А я познакомилась с Сертами, хотя настоящей подругой Мися Серт стала не сразу. Да и что это была за дружба…
Но она открыла мне двери во многие богемные дома Парижа и со многими познакомила. У Боя свое общество в Англии, у меня свое в Париже. Мне не было доступа в его, его без моего согласия не приняли бы в моем. Когда писали о тех, с кем общался Бой, сообщали о герцогах и герцогинях, которые пили чай там-то и сказали то-то. Когда писали о моих, рассказывали о спектаклях, выставках, акциях, о жизни богемы Парижа, среди которой я довольно быстро стала своей.
Бою Серты и богема не понравились, однако на сей раз (впервые) мне было наплевать!
Удивительная ситуация, но для тогдашнего общества Кейпела подошло бы то, что я так яростно отвергала и переделывала. Там продолжали носить корсеты и прикрывать лица не зонтиками из китайской соломки, а огромными шляпами. И вовсе не потому, что до Лондона мода доходила позже, а потому, что показать щиколотку или отказаться от затянутой талии все еще считалось неприличным.
Конечно, немного погодя и Англия переоделась и подстриглась, но в тот момент еще нет. И вот тут я почувствовала себя выше английских леди, вокруг которых увивался Кейпел.
– Какие они отсталые! Представляете, Мися, Париж уже месяц ходит с короткими волосами, а Лондон еще только раздумывает, стричь или нет!
Сама Мися даже не раздумывала, она долго ходила с узлом на затылке, но Мися Серт принадлежала к богеме Парижа и лондонских снобов не любила, а потому была моей моральной поддержкой против хищниц, положивших глаз на Боя по ту сторону Ла-Манша.
Довольная мелкой местью, я приободрилась. Вот так-то, Бой! Я делаю моду в Париже, а значит, по всему миру!
Но ни введенная мной мода на короткие стрижки, ни поддержка Миси не заставили Боя отказаться от мысли жениться на аристократке.
И как бы я ни страдала, помешать этому не могла. Вернее, был один-единственный способ, тот, к которому прибегла когда-то моя мать и к которому прибегают ежегодно, ежедневно тысячи других женщин: родить ребенка. Будь у меня ребенок, Кейпел не посмел бы меня бросить. Но ребенка не было, а Бой все больше отдалялся.
Любившие хотя бы единожды женщины меня поймут. Я могла сколько угодно убеждать себя, что рано или поздно это должно случиться, что Бой не будет со мной всегда, что пора бы самой положить конец этим отношениям, отпустить птичку на волю, не стоит за него цепляться, все, что могло быть хорошего, уже произошло…
Могла. И убеждала. Разумом все понимала, даже старалась вытащить из памяти случаи наших ссор, раздувала до гигантских размеров обиду за любую неудачно сказанную фразу, цеплялась к поступкам, словам, взглядам… Твердила себе, что он меня давно перестал любить и просто жалел, что в душе даже презирает. Выдумывала за него то, чего Бой никогда не говорил.
Я перепробовала все, но стоило увидеть эти зеленые глаза, как я тонула в них, не оказывая никакого сопротивления.
Кажется, и он тоже. Вдали от меня Кейпел сам себе казался уверенным и почти чужим, но всегда возвращался, с первым прикосновением и поцелуем забывая обо всех других женщинах, о своих друзьях-лордах, о политике и об осторожности. Рядом со мной Бой принадлежал только мне, и отказаться от этого обладания было выше наших с ним сил.
Бой создал меня, без него не было бы Коко Шанель, была бы только забавная Коко. Конечно, он ничего не смог бы сделать, не будь я сама к этому готова, не будь у меня строптивого характера и желания стать кем-то.
Он меня создал, но не смог пойти до конца – показать свою работу всему миру. Когда понадобилось выйти в свет софитов, он оставил меня за кулисами, побоявшись свиста осуждения. Кейпел стеснялся своего создания перед своими друзьями, он слишком амбициозен, чтобы связать свою судьбу с простой портнихой.
Иногда я задумывалась, зачем вообще нужна ему? Сначала он влюбился, вероятно, именно в мою непохожесть, к тому же Бою не нравились пухлые дамы, он, например, недолюбливал Мисю не только за ее привычку лезть в чужую жизнь, но и за полноту.
Я оказалась благодатным материалом для перевоспитания. Когда выяснилось, что просто содержанкой быть не желаю, Кейпел стал лепить из меня успешную женщину. Он мог вылепить что угодно, но я все равно не подходила ему в качестве жены именно потому, что была не его круга. Решительный в делах, в спорте, даже в политике, он не мог решиться на мезальянс.
Понимала ли я это? В глубине души да, но старательно прятала сама от себя такое понимание. Найдите женщину, которая не цепляется за малейшую надежду, что любимый человек на ней женится. Если даже не женится, то пусть остается холостым, только чтобы не доставался другой!
И вдруг… Нет, так сразу в это поверить просто невозможно, нужно подождать. Сколько? Месяц, лучше два, чтобы быть в полной уверенности.
Я решила пока не говорить о своей беременности. Не только ему, вообще никому. Хотелось спрятать свою счастливую тайну глубоко-глубоко. Пыталась представить радость Боя, когда скажу, что ношу под сердцем его ребенка, и даже закрывала глаза от счастья, чтобы оно не выплеснулось на весь мир. Нет, это мое счастье. Пока только мое, но скоро я поделюсь им с самым любимым человеком в мире. Бой будет первым после меня самой, кто узнает эту новость…
Я уже не сомневалась и готова сообщить.
Но не удалось. А потом оказалось поздно.
– Габриэль, я хочу поговорить с тобой…
Он не мог решиться, но еще до того, как Бой произнес следующее слово, я все поняла сердцем.
– Ты женишься?
Почувствовал ли он облегчение оттого, что я произнесла это сама? Конечно.
Я сумела сохранить достоинство, хотя хотелось закричать, наброситься на него с кулаками. Я так старательно пряталась от понимания, что рано или поздно это случится, закрывала уши, когда слышала о его изменах… убеждала себя, что это дела не пускают Боя в Париж… все сознавая разумом, старательно искала ему оправдание. Даже сейчас искала.
И почему-то не мелькнула мысль сказать о ребенке. Нельзя, ему и так слишком трудно, ситуация невыносимая, я должна Бою помочь.
Самый замечательный мужчина, сознавая, что поступает по отношению к любимой женщине подло, становится трусом. Кейпел как все, он воспользовался моим великодушием и поторопился уйти. Я не держала, боялась расплакаться, зареветь в полный голос, закричать, завыть от причиненной боли.
Интересно, почему Бой удрал, ведь уйти должна была бы я – это я жила в его квартире. Наверное, чтобы не объясняться со мной дальше, мой неверный любовник смылся, позволяя мне самой решить, как быть дальше. Знал бы он, что за выбор предстоит!
Позже я много раз думала, что было бы, признайся я первой. Даже не так: знай он о будущем ребенке на месяц, на полмесяца раньше. Может, Бой не сделал бы предложение Диане?
Нет, мужчину нельзя привязывать к себе таким способом, Кейпел, может, и не сделал бы предложение Диане Листер, но я его потеряла наверняка. Я не унизилась и ничего не сказала Кейпелу, совсем ничего. Доказывать, что это его ребенок? Я действительно решила все сама, по крайней мере, сначала, а потом за нас решила судьба.
Два дня ревела без остановки, страстно желая, чтобы Бой пришел и все это увидел, и одновременно боясь его появления. Но Кейпела не было, самый замечательный мужчина в мире боялся женских слез и объяснений. Он нанес удар и оставил меня с раной в сердце выживать. Хотя, если бы пытался утешать, было еще хуже.