Но теперь знала одно: я должна добиться независимости, а независимость – это деньги. Однако таких денег, как предлагала своим приятельницам Мод, я тоже не хотела.
Мод Мазюэль жила на вилле в Совиньи и держала нечто вроде салона. Это не был дом терпимости, упаси боже, иначе я утащила бы оттуда Адриенну за волосы! Но это дом для свиданий влюбленных парочек. Там устраивались замечательные вечера, куда можно прийти со своим другом или подружкой. Однако допускались не все, только личные знакомые самой Мод, она действительно не желала превращать свою виллу в бордель.
Адриенна жила на вилле постоянно, и к ней тоже приходил возлюбленный. Это личное дело моей дорогой Адриенны, потому рассказывать не буду.
Я бывала у Мод очень редко, во-первых, не с кем встречаться, во-вторых, я стала много осторожней, одного похода к акушерке вполне хватило. Иногда Мод водила нас с Адриенной на скачки – модное развлечение богатых. Наверное, наша троица выглядела уморительно – посередине мощная, словно тумба для афиш, Мод, а по бокам мы с Адриенной, обе как раз по половине ширины мадемуазель Мазюэль.
Чтобы не смотреть на трибуны, где сидели те, у кого кроме денег имелось еще и имя, я старалась подойти ближе к ограждению. Туда не слишком стремились остальные – из-под копыт летели комья земли. Зато туда часто подходил Этьен Бальсан, для которого лошади были самым дорогим в жизни.
У Этьена заканчивался срок службы, и он купил в Руайо поместье, где можно организовать конный завод. Полученное наследство помогло осуществить эту идею. Бальсан ни словом не вспомнил мой долг и неудачную карьеру, не потому что столь уж благороден, просто его интересовали лошади и женщины совсем другого склада, чем я. А выделенная на мой эксперимент сумма вовсе не казалась значительной. Этьен не требовал благодарности.
Встречая меня на скачках, он старался объяснять достоинства той или иной лошади, указывать на недостатки, что-то прогнозировать… Я даже не помню, сбывались ли его прогнозы, важнее, что красота этих животных увлекла, а азарта мне и без объяснений Бальсана не занимать. Я редко делала ставки, не имела свободных денег, но мысленно всегда указывала победителя. Больше всего мне нравился номер пять, не определенная лошадь, а сам номер. Кто мог тогда знать, что этот номер станет счастливым на всю жизнь.
Днем и по вечерам работа за швейной машиной (хотя мне все больше и больше нравились ножницы), в выходные чай или кофе с пирожными с приятелями в салоне, скачки или вилла Мод…
Весело? Черта с два! Я дохла со скуки. Но хотелось не выть на луну, а кого-нибудь искусать, хотя на фотографиях того периода у меня вполне мирный и благостный вид. Разглядывая эти снимки, я иногда не верю своим глазам. Как можно так безмятежно улыбаться, когда на душе не то что кошки – целые тигры скребли? Кого я пыталась обмануть, окружающих или все же себя?
Бальсана не обманула, он понял, что мне тошно.
Мне двадцать четыре года, и хотя выглядела на восемнадцать, положения это не меняло.
И вдруг…
– Ухожу в отставку, уже написал рапорт.
– И… и что?
– Ничего. Поеду в имение, там почти отремонтировали дом. Буду разводить лошадей и готовить их к скачкам.
Я знала, что Этьен давно мечтал заниматься только лошадьми, и о наследстве знала, и о ремонте купленного имения в Руайо, все знала и все понимала, кроме одного.
– А я?
Под его недоуменным взглядом вся сжалась, потом судорожно глотнула и словно бросилась в холодную воду:
– Этьен, тебе не нужна ученица?
Еще несколько мгновений, которые показались вечностью, он разглядывал меня, как диковинку, потом с удовольствием хмыкнул:
– Маленькая Коко хочет поехать со мной? Поехали!
Потом Бальсан заверял всех, что спать с той, которую не любишь и которая не любит тебя, даже удобней, по крайней мере, всегда знаешь, чего ждать. Он ошибся, думая, что знает, чего от меня ждать. Как и по поводу «не любишь». Но это было позже, а тогда я с визгом бросилась на шею Этьену.
Если честно, то зачем он взял меня с собой, не понимал никто, думаю, и он сам. Может, просто к слову пришлось?
Мод не поняла тоже:
– Он никогда не женится на тебе.
– Никто не собирается за него замуж.
– Тебе не восемнадцать лет. Чего ты хочешь?
– Независимости.
Толстуха оценивающе оглядела меня еще раз, впечатление видно не изменилось.
– Независимость дают только деньги. Ты не в его вкусе.
Могла бы и не напоминать, в его вкусе Эмильенна д’Алансон,
но даже ей Бальсан не слишком много подарил. Не потому, что прижимистый, наш друг не отличался жадностью, а просто не желал тратить на женщин деньги.
Я прекрасно понимала все про деньги и свободу, которую они дают, как и то, что от Бальсана их не получу, но Этьен открывал мне хотя бы возможность побывать в Париже. Уже ради одного этого следовало поехать с ним в Руайо.
– А в Париже что, снова устраиваться певицей?
Нет, вот уж об этом я не думала совсем, если не нашлось желающих предоставить мне сцену в Виши, то о «Мулен Руж» даже мечтать не стоило.
И все-таки я отправилась в Руайо.
И… просчиталась.
Нет, не в Бальсане, он оказался хорошим любовником, достаточно щедрым человеком, однако и самому Этьену, и тем, кто его окружал, я не была нужна. Все в Руайо жили своей жизнью и никто моей.
У меня было все: большая светлая комната, личная ванная («Здесь можно мыться каждый день?» – «Хоть десять раз на день, если тебе не лень раздеваться и одеваться»), прислуга, еда, питье, развлечения… Кроме одного – той самой независимости.
Но в ней я пока не так остро нуждалась.
Вы можете осуждать меня сколько угодно. Я действительно жила у Бальсана, на деньги Бальсана, ездила с ним в Париж, спала с ним, каталась на его лошадях, одевалась за его счет и при этом его самого не любила. А он не любил меня. Просто приятельница, просто запасная любовница… Иногда милая, чаще очень забавная, в непохожести на остальных есть своя прелесть.
Игрушка? Возможно, но мне так хотелось спокойствия хоть ненадолго, хоть на чуть-чуть. Побыть лентяйкой, которую балуют, которой не нужно думать о том, где взять деньги, если заказчицы уехали отдыхать, чем платить за комнату, как сэкономить, чтобы купить простенькую ткань на платье.
Я, вчерашняя воспитанница приюта, за которую не платили, теперь жила в замке XVII века с огромными окнами, с камином, таким огромным, что в нем, кажется, могла поместиться вся моя прежняя комнатка, с серебряными канделябрами, с потемневшими от времени портретами на стене вдоль лестницы… У этой лестницы были перила, по ней можно бегать и вниз, и вверх одинаково безопасно. Но желания побегать через ступеньку не возникало, когда можно, почему-то не хочется.
Сначала я отводила душу, валяясь в постели до полудня, заставляя столик у огромной кровати чашками с кофе, засыпая пеплом ковер и стопки дешевых романов, которые теперь читала в виде книг, а не сшитых газетных листков, расхаживая по своей комнате в шелковой пижаме самого Этьена. Бальсан смеялся:
– В жизни не встречал такой лентяйки! А еще говорили, что ты очень трудолюбива и прилежна.
– Тебе не повезло, ты встретил меня в момент, когда я отдыхаю за все предыдущие годы.
– И долго ты собираешься это делать?
Внутри все похолодело. Неужели он потребует выметаться вон?
Но глаза Этьена смеялись, он любил насмехаться.
– Кто-то хотел учиться ездить верхом?
Я сладко потянулась:
– Обязательно… вот только еще чуть поваляюсь…
И все-таки я не считала себя содержанкой. Я словно гостила в замке Этьена, как дорогая гостья, изредка занималась с ним любовью и ничего не требовала!
Вот что позволяло не чувствовать себя униженной – Бальсан мне ничего не дарил. Это было необычно, потому что все любовницы немедленно намекали на подарки, лучше драгоценные и фамильные.
Этьен Бальсан необычен даже для своего развеселого кружка. Необычной была вся его семья.
Мы покатывались от хохота, слушая рассказы о проделках Этьена.
Еще в детстве от него хватались за голову. Однажды в имение был спешно вызван ветеринар, потому что нескольких уток поразила неизвестная эпидемия: они, как сумасшедшие, ходили с открытыми клювами. Ветеринар долго не мог понять, в чем дело, ни в каких справочниках столь странное заболевание не числилось.
Но когда пару ошалевших птиц удалось изловить и осмотреть, оказалось, что Этьен просто умудрился заклеить им ноздри, бедным уткам приходилось дышать «ртом».
Когда таких выходок набралось слишком много, дядя Этьена, который воспитывал их со старшим братом Жаком после смерти отца, решил отправить беспокойного племянника в английский колледж. Собственно, Жака воспитывать было уже поздно, он старше Этьена и встал на ноги, хотя, по мнению родни, страстное увлечение воздухоплаваньем вместо семейного бизнеса по производству сукна едва ли можно назвать достойным приложением сил.
Этьен убрался в Фолкстон с превеликим удовольствием, он явно не собирался там перегружать себя занятиями. Лошади и собака Рекс, не считая, конечно, мелких любовных интрижек, – вот что интересовало молодого Бальсана. Любимых лошадей пришлось оставить дома в поместье, а вот Рекса Этьен забрал с собой.
Немного погодя из Фолкстона пришла телеграмма: «Мы с хозяином добрались благополучно. Рекс».
Исправить Бальсана невозможно, грызть гранит науки в колледже он не собирался, но согласился послужить в армии. И отличился тут же! Во-первых, тем, что заснул на посту, а разбуженный, обругал толстячка в панамке и пенсне, посмевшего нарушить сон часового. Толстячок оказался губернатором, покой которого и должен охранять Бальсан. Снять опалу помог случай. Этьену удалось вылечить копыта полковых лошадей, чего не смогли сделать опытные ветеринары.
А потом он придумал, что желает изучать редкое восточное наречие, чтобы стать переводчиком. Только во всей Франции якобы имелся лишь один человек, этим наречием владеющий, – в Мулене. Так пехотинец Бальсан оказался среди лошадников Мулена.
Лошади стали его страстью окончательно и бесповоротно, а скачки и подготовка к ним – основным времяпрепровождением.
Два брата, Жак и Этьен, окончательно забросили мысли о семейном бизнесе – производстве сукна, поручив его младшему брату Робберу. Жак продолжал заниматься полетами, приобретя славу одного из лучших авиаторов, а Этьен осел в Руайо, приведя в смятение всех знакомых семьи. Аристократ, добровольно удалившийся в деревню? Это странно, очень странно. Несомненно, ему есть что скрывать, он просто прячет свою прекрасную возлюбленную!
Сомневаюсь, чтобы вся эта камарилья могла отнести к числу прекрасных меня, тем загадочней было мое пребывание в Руайо. Обращал ли внимание сам Бальсан на эти ахи и вздохи кумушек? Сомневаюсь; человек, которому наплевать на мнение ближайшей родни, не мог считаться со старыми тетушками, помнившими времена Наполеона.
Вот к такому необычному человеку я попала в любовницы. Зачем? Для него просто так – мимолетное развлечение с забавной малышкой. Для меня возможность хоть ненадолго окунуться в беззаботную жизнь.
Было ли это падением? Смотря с какой точки зрения. Неужели лучше развлекаться на вилле у Мод, потому что там делают вид, что собираются пожениться? Бальсан никогда ничего не обещал, он просто позволил приехать к нему и пожить. Пока. Пока кому-то из нас не надоест. Конечно, я прекрасно понимала, что если наскучу ему, то буду выставлена за дверь в два счета, церемониться Этьен ни с кем не стал бы. Но об этом лучше не думать. Пока я наслаждалась относительной свободой ничегонеделания.
Но сколько можно бездельничать и разыгрывать из себя лентяйку? Довольно быстро выяснилось, что ничегонеделание – тяжелый труд, мне он не под силу.
Управлять хозяйством Этьен совершенно справедливо не доверял, да я и не стремилась. Оставалось примкнуть к его развеселой компании, увлеченной верховой ездой и то и дело перемещавшейся вслед за лошадьми Бальсана со скачек на скачки. Но как можно примкнуть, не умея ездить самой?
Этьен уже намекал, что пока стоит хорошая погода, можно бы и поучиться… Он не знал главной моей проблемы: отсутствия одежды для верховой езды. Не садиться же в седло в единственном на все случаи жизни костюме или в шелковой пижаме самого Бальсана. Когда я представила себя в большой пижаме с широкими развевающимися на ветру штанинами, стало смешно. Но смех проблему не устранил.
Представляю, что сказала бы Эмильенна. Нет, она даже не поняла бы, что проблема существует. «Попроси у Бальсана! Должен же он одевать тебя». Я ничего не собиралась просить у Бальсана, пока у меня оставался хоть один собственный франк. Одно дело пить кофе или курить сигареты (по глупости из воспоминаний о своих прежних посещениях замков я научилась курить – привычка, которую изжить так и не удалось), ездить вместе с его командой и совсем другое – просить денег на костюм. Я не только не протянула руку, но и отказалась, когда, видно, что-то сообразив, Бальсан сам предложил сшить амазонку.
Нет! Но во что-то одеваться нужно, пришлось искать другой выход. У меня еще не было такой сноровки, чтобы самой сшить амазонку, к тому же нутром чувствовала, что конкурировать с остальными в этом женском наряде не смогу.
Когда я что-то не могу как все, делаю наоборот, обычно получается хорошо.
Если для посадки в дамское седло нужны амазонка и шляпа, которые мне самой не по карману и будут сидеть, как на козле бриллиантовое ожерелье, значит, надо учиться ездить в мужском седле.
Жокеи примерно моего роста и сложения, потому проблем с седлом не было, но для такой посадки потребовались брюки и сапоги. К моему ужасу, оказалось, что экипировка жокея мне тоже не по карману, купить роскошные кожаные сапоги без поддержки Бальсана я не смогу. Хоть возвращайся в Мулен, чтобы подработать!
Но об этом не могло быть и речи, я прекрасно понимала, что уехав, обратно не вернусь. Бальсан неизвестно зачем пригласил меня в имение, второй раз этой глупости не сделает. Нет, он не только не гнал, был даже рад моему обществу, находя забавной, но рассчитывать на его повторную настойчивость не стоило.
Выход нашелся неожиданный, я увидела на одном из конюхов брюки английского покроя и заказала себе подобные, немало удивив сельского портного. Получилось замечательно!
Увидев меня в такой экипировке впервые, Бальсан замер с открытым ртом и долго не мог высказаться, потом все же мотнул головой:
– Только никому не показывайся…
– Вот еще! Ты считаешь, что это хуже, чем нарядиться в дурацкий корсет, делающий женщин похожими на дородных гусынь, которых откармливают к празднику?
Снова замерев на несколько секунд, Этьен наконец махнул рукой:
– Ладно, садись в седло.
Легко сказать садись, а как это сделать, если стремя почти на уровне груди, а седло и того выше?
Началась нелегкая учеба. Сначала я училась просто из чувства протеста, потому что в первый день Этьен фыркнул:
– Оставь эту затею, верховая езда не для тебя.
Потом понравилось. Я подружилась с конюхами и жокеями, которые немало помогали советами. Немного погодя я ездила уже прекрасно, чем тронула сердце Бальсана и потрясла всю компанию. А через несколько месяцев была лучшей наездницей Руайо!
Я быстро стала своей в их компании, но все равно оставалась чужой, потому что была необычной. Надевать мужские брюки и рубашку Этьена можно, когда собираешься носиться по полям
или Компьеньскому лесу, но никак не на вечеринку или когда выезжали на скачки. Моя прежняя одежда тоже слишком скромна. Неужели придется и себя утягивать в корсет или подкладывать дурацкий турнюр?
Однажды я все же попробовала так вырядиться.
У меня самой никогда не было ни полного корсета, ни турнюра, ни роскошного платья; то, что мы с Адриенной сооружали для себя, немилосердно экономя каждый сантиметр ткани, отличалось от нарядов приятельниц Бальсана, как черный хлеб от пирожных. Но даже по сравнению со скромницей Адриенной я была ничем. Кафешантанные наряды «Ротонды» и «Альказара» годились только для сцены.