— Не оправдывайтесь! Партизанскими проблемами заниматься не нужно было! Воробьев предложил садиться и опустился в кресло сам.
— Впредь оперативно-инженерные группы организовывать не будут, — сказал он. Мы добиваемся создания отдельных инженерных бригад специального назначения. Заниматься они станут исключительно заграждениями. Вам предстоит принять участие в разработке штатов бригад. Охоту к перемене мест надо обуздать, товарищ полковник.
— Слушаюсь.
— И охоту к минированию кочками обуздайте. Как это вас угораздило нагородить под Ростовом этих кочек? Кто-кто, а уж вы-то обязаны знать, что противник не должен даже догадываться, где стоят мины!
— Этот способ неоднократно испытывался на полигонах. Оперативно-инженерная группа провела дополнительную проверку…
— Главным военно-инженерным управлением такой способ не утверждался, товарищ полковник, и пока я остаюсь начальником инженерных войск, утвержден не будет. Имейте в виду!
— Разрешите объяснить, товарищ генерал?..
— Не нужно ничего объяснять. Я дал указание прекратить минирование кочками, больше к этому вопросу возвращаться не будем.
— Слушаюсь. Разговор получился неприятным. Я сменил тему и доложил о тетради с загадочными формулами, найденными старшиной Репиным на Кривой Косе Таганрогского залива, достал эту тетрадь и протянул Воробьеву. Полистав тетрадь, Михаил Петрович пожал покатыми плечами:
— Сейчас не до загадок и таинств. Передайте тетрадь в аппарат уполномоченного ГКО по науке, пусть там разбираются. А сами отдохните и приступайте к выполнению — своих прямых обязанностей. Не смею задерживать! Возвратясь к себе, я спрятал в сейф папку с документами, но таганрогскую тетрадь оставил на столе. Набрал номер телефона представителя уполномоченного ГКО по науке Степана Афанасьевича Балезина. С Балезиным познакомились мы в начале войны. Приехав как-то с Западного фронта в Москву, я обратился к уполномоченному ГКО по науке, председателю Комитета по делам высшей школы Сергею Васильевичу Кафтанову с просьбой предоставить минерам расчеты для изготовления кумулятивных зарядов, рецепты и технологию изготовления тестообразных, или, как их стали называть позже, пластиковых ВВ, которыми можно было заполнять емкости любой формы. Кафтанов направил к своим помощникам — С. А. Балезину и К. Ф. Жигачу. Так и встретились.
— Балезин слушает! — раздалось в трубке. Я поздоровался, назвался, сказал зачем звоню.
— Приходите, рад буду видеть! У Балезина я провел около получаса. Химические формулы, заполнявшие тетрадь немецкого офицера, заинтересовали Степан Афанасьевича:
— Немедленно передам это ученым!
— Тут действительно что-то важное, ценное?
— Подождем заключения ученых! — улыбнулся, уклоняясь от прямого ответа Балезин. Зачем нужен ОУЦ? Я не воспользовался предложением начальника инженерных войск отдохнуть, поехал после разговора с Балезиным не домой, а в один из переулков за станцией метро «Сокол». Там располагался Оперативно-учебный центр Западного фронта, первое фронтовое партизанское детище. В помещении средней школы, занятой ОУЦ, встретил все такой же хлопотливый, приветливый и не отвыкший от гражданского обращения Иван Петрович Кутейников:
— Илья Григорьевич! Дорогой! Здравствуйте! Спешить в ОУЦ у меня имелись веские причины. Судьба центра тревожила. За время своего существования он подготовил и перебросил во вражеский тыл почти четыре тысячи партизан, изготовил в мастерских более двадцати тысяч различных мин и более двадцати пяти тысяч особых ручных гранат. Созданные оперативно-учебным центром партизанские школы сделали еще больше! Но теперь, к весне сорок второго, здесь царил "полный штиль", как выразился в недавнем письме Кутейников. Крайне необходимых средств центру не отпускали, все попытки получить рации оказались безуспешными, а забрасывать партизана диверсантов глубокий вражеский тыл без надежды давать им необходимые указания, получать нужные сведения, выбрасывать им в указанные места взрывчатку и оружие представлялось бессмысленным: сорок первый год отошел в прошлое, действовать на коммуникациях врага следовало продуманно, по плану, во всеоружии мастерства и средств борьбы! Проходя за Кутейниковым в кабинет, я обратил внимание на одежду и обувь курсантов: обмундирование на них было зимнее. В кабинете Петр Иванович подтвердил, что летнего не выдают. И, понизив голос, доверительно сообщил:
— Пошли разговоры, что нас вскорости вообще ликвидируют, Илья Григорьевич! Сам посуди: ребята давным-давно программу обучения прошли, а их никуда не посылают, да и одевать, похоже, не собираются.
— И мысли такой не допускаю! Не могут центр ликвидировать!
— Оно вроде не должно бы… А с другой стороны, штаты-то наши до сих пор не утверждены, хоть девять месяцев прошло! Иван Петрович выглядел удрученным.
— Будем оптимистами! — сказал я. — У руководства, надо полагать, хлопот без ОУЦ хватало, а мы должной настойчивости не проявили. Ободрить Кутейникова ободрил, но на свою по-прежнему пустую квартиру возвратился встревоженный, обеспокоенный. Развернул карту, долго сидел над ней. Линия фронта все еще в шестистах-тысяче километров от западной государственной границы. Оккупанты хозяйничают на территории, занимающей, по самым скромным подсчетам, площадь в миллион квадратных километров! Но ведь минимум четвертая часть этой площади находится вне контроля фашистских войск и фашистской администрации, а растянутые на многие сотни километров коммуникации врага проходят через леса и непролазные болота, по партизанским краям и районам!.. Еще в тридцать восьмом году я предлагал наркому обороны создать спецчасти для минирования и разрушения вражеских путей сообщения. Даже штаты таких частей разработал. Возвращался я к идее создания спецчастей не раз и во время войны. А поскольку от Пономаренко не было ни слуху ни духу, подумал, что сейчас сформировать специальные части можно из курсантов ОУЦ и различных партизанских школ, из испанских добровольцев, и сформировать быстро, без особых трудностей! А уж кадровые-то войска всем необходимым наверняка обеспечат! Я разыскал альбом с фотографиями, запечатлевшими результаты действия минеров в Испании, сделал кое-какие выкладки и на следующий день пошел к генералу Воробьеву. Однако генерал охладил мой пыл.
— Поймите меня правильно, — сказал Воробьев. — Я не противник действия минеров в тылу врага. Я за самые активные действия инженерной разведки, за посылку минеров на вражеские коммуникации, за широкое применение во вражеском тылу мин замедленного действия! Следует, видимо, включать в оперативны мероприятия штабов фронтов и армий операции инженерных войск по разрушению вражеского тыла. Но… Он даже руками развел:
— Ведь нарушением работы тыла противника призваны заниматься части Отдельной мотострелковой бригады особого назначения! И неуместно мне, начальнику инженерных войск, ставить перед руководством вопрос о создании для этой же цели еще и специальных инженерных частей! Согласны вы с этим? Идея OMCBQHa принадлежит Павлу Судоплатову из НКВД. Омсбоновцы (ребята — орлы, кровь с молоком! Сам видел) должны были громить тыловые части и гарнизоны противника. К их счастью, бригаду так и не удалось укомплектовать полностью. В тыл врага забрасывались отдельные группы и отряды.
— Однако наши мины, товарищ генерал, могли бы парализовать вражеский транспорт!
— Меня убеждать не надо, сами видите!.. Забирайте альбом, может пригодится, и — за штаты специальных инженерных бригад, товарищ полковник! Сейчас прежде всего — эти штаты! Спуститесь наконец с облаков на землю. На землю я спустился, над штатами инженерных бригад специального назначения работал вместе с другими товарищами самым добросовестным образом, но мысль о создании частей для нарушения работы вражеских путей сообщения не оставлял: ведь штаты инженерных бригад необходимых средств для действий в тылу врага не предусматривали. И тут осенило: нынешний заместитель наркома обороны, начальник артиллерии Красной Армии Николай Николаевич Воронов, в бытность свою старшим советником республиканской армии Испании, очень лестно отзывался о подразделениях минеров, действующих во франкистском тылу! Может, не забыл, может, держится прежнего мнения о минерах?! Добился приема у Воронова. Высокий, худощавый, он остался таким же, каким был в Испании: моложавым, подчеркнуто вежливым и любезным.
— Разрешите, товарищ генерал, обратиться по вопросу, далекому от артиллерийских дел. Я пришел за советом.
— Пожалуйста. Слушаю. Я снова выложил испанский альбом, повторил то же самое, что говорил генералу Воробьеву.
— Да, вы правы, это очень далеко от артиллерии, — кивнул Воронов, — Лучше поговорить с командующим воздушно-десантными войсками генералом Глазуновым.
— К сожалению, я с генералом Глазуновым не знаком.
— Это поправимо! — улыбнулся Воронов и поднял трубку телефона.
— Василий Афанасьевич! Здравствуйте! — сказал Воронов, соединившись с командующим воздушно-десантными войсками. — У меня находится сейчас полковник Старинов, знакомый по Испании. Нет, не артиллерист. Минер, диверсант. У него предложения по твоей части. Ты не найдешь времени принять Старинова?.. Да, полагаю, сможет. Спасибо. Воронов опустил трубку на рычаги аппарата:
— Глазунов просит вас зайти сейчас же. Я сказал, что зайдете.
— Благодарю, товарищ генерал-полковник!
— Не за что. Ни пуха вам ни пера! А альбом, если он не единственный, не уносите, пожалуйста. Может, удастся при случае кое-кому показать.
— Да, конечно, оставьте его, товарищ генерал-полковник! Командующий ВДВ В приподнятом настроении вошел я в кабинет генерал-майора Глазунова. Высокий, с зачесанными на косой прибор темными волосами, с изрезанным глубокими морщинами лицом командующий воздушно-десантными войсками был не один. У него находился незнакомый мне человек, тоже генерал-майор, но ниже ростом и пополнее. Оказалось, это начальник штаба воздушно-десантных войск генерал-майор Спирин, — Видите ли, нам никогда не ставили задач по диверсионным действиям во вражеском тылу, — раздумчиво заметил Глазунов. — Наше дело — нанести внезапный удар, захватить важные объекты или позиции и удерживать до подхода главных сил. Впрочем, знание диверсионной техники и тактики нашим бойцам явно не помешает!
— Особенно, если подразделение будет выброшено на большом расстоянии от главных сил или попадет в трудное положение! — поддержал Спирин. Я приуныл:
— Но ведь речь шла о создании специальных подразделений, а не об отдельных исключительных, а то и печальных случаях!
— Давайте смотреть на вещи трезво, товарищ полковник! — успокаивающим голосом сказал Глазунов. — Вопрос о специальных батальонах или там бригадах мы сейчас все равно не решим. Не нашей компетенции дело! Но кое-что сможем сделать уже сейчас. У вас — опытные командиры, умеющие воевать в тылу врага, у нас — десантники и авиация. Вот и давайте ваших командиров для обучения наших бойцов! Согласны?
— Не возражаю, но…
— Остальное не в нашей компетенции, товарищ полковник! На том и расстались. Я направил, конечно, в воздушно-десантные " войска группу инструкторов-минеров, но разве это решало проблему? Что же предпринять, как добиться создания оснащенных по последнему слову техники специальных подразделений, способных длительное время успешно действовать в глубоком вражеском тылу? Опять Атомная тетрадь Занятый этими мыслями, я не придал значения телефонному звонку Балезина, благодарившего за доставленную ему таганрогскую тетрадь. До тетради ли с «эрзацами» было? Между тем именно телефонный звонок Степана Афанасьевича Балезина являлся большим событием, и обрадоваться ему я должен был бы в первую очередь. Правда, при условии, что Степан Афанасьевич тогда же разъяснил бы, что "химические формулы" в тетради являлись схемами ядерных превращений урана. Но по вполне понятным причинам Балезин об этом даже не обмолвился. Не обмолвился и о том, как насторожили схемы ядерных превращений урана самого Балезина и Кафтанова. Лишь много лет спустя я узнал, что записи в тетради, добытые на Кривой Косе старшиной Репиным, были расценены как свидетельство начавшейся в фашистской Германии работы по использованию в военных целях атомной энергии, тем более что Гитлер уже грозил человечеству каким-то секретным «сверхоружием», а в западной научной печати внезапно прекратились публикации по ядерным исследованиям. На последнее обстоятельство обратил внимание ГКО служивший в авиации лейтенант Флеров, в прошлом — научный сотрудник физико-химического института, открывший вместе с Птржаком спонтанное деление ядер урана. По справедливому мнению Флерова, прекращение в западной научной печати публикаций по ядерным исследованиям означало, что эти исследования отнесены к строго секретным и, следовательно, Запад приступил к разработке атомного оружия. Балезин и Кафтанов предположили, что убитый на Кривой Косе фашистский офицер прибыл в южные районы нашей страны, временно захваченные гитлеровцами, не случайно, а для поисков урана. Словом, привезенная мною в Москву тетрадь оказалась для ученых важным документом. (Журнал "Химия и жизнь" в номере 3 за 1985 год опубликовал отрывки из воспоминаний С. В. Кафтанова. Сергей Васильевич пишет, что эта тетрадь наряду с предупреждениями Флерова побудила его и академика А. Ф. Иоффе обратиться в ГКО с письмом о необходимости создать научный центр по проблеме атомного оружия). Тут, как говорится, прибавить нечего. Однако сам я в то время об атомной энергии и не задумывался, по-прежнему целиком был поглощен идеей создания спецвойск для борьбы в тылу врага, на его коммуникациях. Увы, ничего серьезного предпринять в те дни я не успел, так как потребовалось срочно выехать на Калининский фронт и заняться тамошними заграждениями. Обстановка на Калининском фронте весной сорок второго года сложилась напряженная, обоюдоострая: советские войска угрожали флангам вражеских армий, а вражеские — флангам советских. В этих условиях недооценивать значение инженерных заграждений, особенно минновзрывных, не приходилось.
Глава 16. "Рота — не та единица!". Командующий фронтом Конев
Под горячим майским солнцем буйно выметывали траву придорожные поля, уцелевшие леса занимались зеленым пламенем, а обожженные войной рощи стояли, словно одетые в черное вдовы. Штаб инженерных войск Калининского фронта находился в одной из деревень западнее города. Туда добрались подсыхающим проселком. Начальник инженерных войск фронта полковник В. В. Косарев, крепкий, неторопливый в словах и движениях человек, сразу познакомил меня и прибывших со мною Чепака, Ильюшенко и Романюка с комиссаром штаба инжвойск полковым комиссаром А. К. Поповым и начальником штаба полковником М. Н. Тимофеевым. Тут же проинформировал об имеющихся заграждениях, о ведущихся работах, о нуждах фронта. Договорились, что наша маленькая группа побывает в армиях, осмотрит оборонительные рубежи, и тогда примем совместное решение по усилению заграждений, прежде всего минновзрывных. Объезд и осмотр оборонительных рубежей заняли более двух суток. Возвращаясь в штаб инженерных войск фронта, заехали в деревню Шеино, где находилась северо-западная оперативная группа ЦК партии Белоруссии. Руководители северо-западной группы посетовали, что партизанам не достает мин и взрывчатки. Я обещал поговорить об их нуждах с командованием Калининского фронта. Обсудив с Косаревым и его помощниками вопросы устройства и усиления минновзрывных заграждений, я передал начальнику инженерных войск фронта просьбу товарищей из северо-западной группы ЦК партии Белоруссии.
— Трудненько будет им помочь, но что-нибудь обязательно сделаем, — сказал Косарев. — Обещаю.
— А вы никогда не задумывались о возможностях самих инженерных войск по нарушению работы. вражеского тыла? — спросил я.
— Нет. А есть опыт?
— Да, и значительный. Я рассказал о действиях спецбатальона на северном берегу Таганрогского залива и спросил:
— Если я обращусь к командующему фронтом с соответствующим предложением, могу я рассчитывать на вашу поддержку?
— Конечно.
— Зачем же откладывать дело в долгий ящик? Давайте прямо сейчас и поедем к командующему! Косарев усмехнулся, покрутил головой, но возражать не стал, и через полчаса мы уже были в штабе фронта, а еще через час командующий фронтом генерал-лейтенант Иван Степанович Конев нас принял. Коневу в сорок втором исполнилось сорок пять лет. Это был среднего роста, крепкий, коренастый человек с обветренным, загорелым лицом и сильной, туго обтянутой воротником кителя шеей. Бритая голова, высокий, с тремя вертикальными складками лоб, крупный нос, светлые, пытливые, очень внимательные глаза. Спокоен и, чувствуется, уверен в себе. Косарев представил меня. Конев жестом пригласил сесть. Выслушал, помедлил, взглянул на Косарева: