– Разрешите мне не участвовать. У меня как раз месячные.
Приказано симулировать!
Нормативы по плаванию у нас всегда сдавали в конце августа, а по лыжам – где-нибудь в середине марта. Потому что про это забывали, откладывали за более важными заботами, а потом штаб спохватывался: скоро сезон кончится, а у нас еще нормы не сданы. Съездить искупаться в августе – это отлично, особенно если жара стоит. Но бежать на лыжах, когда они уже по проталинам скребут, и мокрый снег по пуду налипает – удовольствие ниже среднего. Как только объявляли кросс, у многих офицеров сразу находились причины отмазаться. У одного «вчера лыжа сломалась», у другого «крепление полетело», у третьего неотложная работа.
Обычно на это смотрели сквозь пальцы. Но однажды мы уже приехали в часть без лыж, а нашего начальника, полковника Овсянникова, назначили главным судьей. Он преисполнился ответственности и поставил задачу – явиться на старт всем. Хоть с лыжами, хоть без них. Заявил, что главное – не победа, а участие. А раз так, надо всем прийти и отметиться. Вот и будет участие стопроцентным.
Что ж, приказ есть приказ. После обеда народ отправился переодеваться, а группа офицеров, пытавшихся сачкануть, села «забить козла». За этим увлекательным занятием мы малость подзадержались. Пришли на лыжню, когда соревнования уже начались, первые участники вышли на дистанцию. Мы идем вдоль лыжни, они бегут мимо нас. Мы за них «поболели», поулюлюкали, поорали: «Давай-давай!». А дальше все, как планировалось – пришли на старт, отметились и потихонечку в сторону, по домам. Хотя одной детали мы не учли. В свитерах и вязаных шапочках не сразу узнаешь, кто есть кто. А среди тех, кому мы улюлюкали и «давай-давайкали» бежал замкомандира части полковник Федосеев.
На следующее утро, принимая по селектору доклады от начальников подразделений, он сделал Овсянникову втык. Указал, что группа его подчиненных в шинелях шастала по лыжне и улюлюкала, игнорируя участие в общем мероприятии. Велел «разобраться и доложить». Тут-то наш начальник задергался. В принципе, сам был виноват. Если бы вообще не пришли, никто бы не заметил. Сам же приказал явиться даже без лыж и спортивной формы. Но теперь Овсянникову требовалось выкручиваться перед командованием. Под впечатлением свежего разноса он собрал нас, пятерых сачков, и отдал новое приказание. Немедленно всем идти в санчасть и получить освобождение от физкультуры.
Делать нечего. Козырнули: «Есть!» и потопали. В принципе, для офицера получить освобождение можно было всегда. Прийти к врачу и сказать, что вчера вечером была температура, 37 и 5. А утром аспирин выпил, температура нормальная, но слабость, голова болит. Поверит врач или нет, но вдруг ты и впрямь болен? Поставит диагноз ОРЗ и даст освобождение от службы на три дня. Мы такой возможностью не злоупотребляли, это считалось не слишком красивым.
Сейчас был особый случай. Но ведь нас было пятеро! Явиться толпой по одному сценарию со «вчерашней температурой» никак не годилось. А терапевтов принимало трое. Их застолбили для себя Володя Панов, Саша Яковлев и Саша Финогенов. Сергею Надтоке и мне пришлось что-нибудь другое изобретать. Сергей решил заново поэксплуатировать мучивший его когда-то радикулит. А я вспомнил, как пару месяцев назад меня на футболе «подковали». Недели две хромал. Ко времени лыжного кросса все давно уже прошло, но я вспомнил симптомы и отправился к хирургу. Описал ему случившееся с поправкой, будто «подковали» меня не два месяца назад, а вчера. Он потрогал, направил на рентген. И уж не знаю, как там получилось – обнаружили перелом пальца ноги. Впрочем, при том качестве аппаратуры и пленки, которыми наша медицина пользовалась, обнаружить могли что угодно. А может, я тогда на футболе заработал трещинку, уже сросшуюся? Но в результате меня окружили вниманием, прибинтовали к пальцу щепочку и дали освобождение от службы… на десять дней!
Выхожу от хирурга сияющий. А навстречу, из кабинета невропатолога, Надтока с улыбкой до ушей:
– Ну как?
– Нормально! А у тебя?
– И у меня нормально. У тебя что?
– Радикулит! А у тебя?
– Перелом!
Мы радостно зашагали в часть. Приближаясь к ее воротам, оба скособочились, захромали, по-братски опираясь друг на друга. Являемся к Овсянникову, кладем на стол освобождения. Он удовлетворенно хмыкает: «Вот это другое дело!» А Сергей ему: «Разрешите убыть домой?» Тот аж опешил: «Как – домой?»
– А так. Вы разве не видите – освобождение не только от физкультуры, а от служебных обязанностей. Как же нам с радикулитом и переломом на службе оставаться?
Честно говоря, я не рискнул бы упорствовать. Но Серега был гораздо опытнее и решил, что такого ляпа, как приказ идти в санчасть, начальству спускать нельзя. Ткнул меня незаметно, чтобы не сдавался. У Овсянникова глаза на лоб – отправлял за справками здоровых людей, а пришли скрюченный и поломанный. Он схватился за телефон, вздумал уличить нас в подделке справок. Позвонил в регистратуру, но там по нашим медицинским книжкам подтвердили, что на приеме мы были, диагнозы соответствуют, да и рентген делался. Против рентгена спорить он уже не мог. Мы отправились по домам. Нежданно-негаданно заработали себе по 10 суток отпуска!
А у терапевтов очереди были длиннее, и ребят с «ОРЗ» мы опередили. Когда они тоже выложили справки с трехдневными освобождениями от службы, Овсянников их все-таки не отпустил. Расшумелся, что у него вообще офицеров не останется. Ну а зачем же такие приказы давать? Семь раз отмерь – один прикажи.
Табель о рангах
В строевых войсках полковник был большой величиной. Командир полка, заместитель командира дивизии. Но в высоких инстанциях кругом были полковники, и в Генштабе их делили на три категории – «товарищ полковник», просто «полковник» и «эй, полковник». К «товарищам полковникам» относили тех, кому полагалась служебная машина. К просто «полковникам» – если был отдельный кабинет. А остальные порученцы и служащие были «эй полковниками».
Кошачье царство
В советское время квартирный вопрос стоял очень остро. У военных было полегче, но только в дальних гарнизонах. А в Подмосковье бесквартирные лет по 5–7, а то и больше в очереди стояли. Если же семья выросла и стало тесно, надо было во вторую очередь записываться, «на улучшение». Но моему сослуживцу Валере Ляпину сказочно повезло. Он нашел одинокую бабульку, которая согласилась за солидную доплату (в те времена доплата была сугубо неофициальной) обменять свою трехкомнатную на его «однушку». Кроме того, старушка попросила, чтобы ей переезд обеспечили. Как водилось в подобных случаях, Валера кликнул бригаду из сослуживцев. Явились они по указанному адресу, сунулись в квартиру – и пулями назад, на лестницу! У всех слезы из глаз, дыхание перехватило, судорожно ртами воздух хватают…
Потому что у бабульки жили кошки. Штук десять. А может, двадцать. Валера потом утверждал, что их было пятьдесят, но тут он явно преувеличивал – такую ораву старушка на свою пенсию не прокормила бы. Но когда кошек много, и они по разным комнатам перемещаются, то установить их точное количество затруднительно. Факт тот, что по первому впечатлению кошки там были всюду. Куда ни глянь – кошку увидишь. Да сами-то кошки еще ладно. Но от их ароматов впечатление было куда более сногсшибательным. Атмосфера в квартире была настолько ими насыщена, что представляла собой как бы сплошные пары аммиака. Старушка-то, видать, привыкла, адаптировалась – может, даже подлечивалась от своих болезней этой дыхательной уринотерапией. Но для посторонних воздух в ее доме оказывался не более пригодным для дыхания, чем в газовой камере.
При переезде хозяйка своих кошек никому не доверила. Сама их пересчитывала по хвостам и головам, перетаскивала партиями, чтобы не забыть ни одной любимицы. Но запахов-то они с собой не забрали. Поэтому дальнейшая процедура переезда выглядела следующим образом. Грузчики-добровольцы на лестничной площадке набирали в легкие побольше воздуха. Задержав дыхание и зажмурив глаза, ныряли в квартиру. Хватали первый попавшийся предмет и быстренько волокли наружу, делая выдох уже за дверью. А на улице после каждой носки устраивали долгий перерыв, вентилируя легкие кислородом и никотином.
Когда же перевозка бабки с ее питомицами и вещами наконец-то завершилась, Валера, как полагалось, пригласил помощников обмыть новоселье. В этой самой квартире. Пригласил – и сам осекся. А все остальные посмотрели на него выразительными взглядами и проявили вдруг себя абсолютными трезвенниками. Впрочем, и само новоселье де-факто оказалось невозможным. Новому хозяину пришлось временно пристроить семью и мебель у родных. Не потащишь же жену и детей в эдакий газовый кошмар. Он открыл в квартире окна и оставил проветриваться. Через неделю заглянул, думал, получше будет. Куда там! Если отдельные молекулы кислорода сумели внедриться в годами спрессованную кошачью атмосферу, то дышать было ничуть не легче.
Знатоки ему посоветовали отциклевать полы – чтобы снять верхние, запахонесущие слои древесины. Он одолжил у знакомых соответствующий инструмент, а в части взял противогаз. Напялил его и взялся за работу. Хотя не зря же говорят «не трожь, не воняет». Но там уже воняло. А когда он еще и тронул! Растревожил древесину, пропитанную кошками. Площадь поверхности, испускающей запахи, увеличилась пропорционально стружкам. Такая амбруха пошла, что уже и противогаз не помог, еле выбрался из кошачьей квартирки. Потом, набравшись решимости, еще несколько раз приходил и за циклевку брался. Но результат был разве что отрицательный. Циклевка под одними запахами вскрывала следующие, точно такие же.
Стало ясно, что доски пола пропитаны кошками насквозь. Ну а коли так, надо полы перестилать. Договорился он с плотниками с соседней стройки, сошлись в цене. После своей основной работы пришли они, только порог переступили – и назад! Говорят: «Ну тебя на фиг, майор! И хрен с ними, с твоими деньгами, здоровье дороже!» В общем, ему пришлось и полы самому перестилать. Естественно, в противогазе. А потом еще обои отскребать – бумага, она тоже запахами хорошо пропитывается. Потом оказалось, что необходимо поменять и подоконники, плинтуса, оконные рамы, двери. Наконец где-то через год он смог въехать в новую квартиру. Вот только кошек с той поры на дух не переносил.
Наука и устав
Военную технику разрабатывали научные институты, изготовляли ее оборонные предприятия, а принимали военные. Испытания проводили вместе. Дело-то, вроде, общее. Но одни старались как-нибудь сгладить и затушевать проявившиеся недостатки. А другие – их обнаружить. Из-за этого с одной солидной московской фирмой стали возникать трения. Ее руководство требовало от своих сотрудников «военным ничего не говорить». Офицеров заведомо считало ничего не смыслящими дубами, и после неудачных работ начинало втирать очки. Их «светила» раскладывали листы бумаги, расписывали длиннющие и многоэтажные дифференциальные уравнения и принимались глубокомысленно рассуждать, что, наверное, оказало влияние «о малое» или «пси – два штриха», которого не учли. Но у нас-то служили выпускники высших инженерных училищ и тех же самых институтов, которые заканчивали их специалисты – физтеха, МИФИ, МАИ, МЭИ. Кивая, выслушивали их галиматью, потом перелопачивали записи объективного контроля – и подтверждалось то, о чем мы уже сами догадались – их техника опять отказала, автоматика никуда не годится.
Когда очередной раз мы вежливо уличили ученую братию, что наши выводы не совпадают с ихними, заместитель генерального конструктора Мансуров психанул. Объявил – пускай военные не лезут в высокую науку, а займутся делами, в которых они петрят. Пускай получше охраняют самолет, который находился на испытаниях. А то мимо важнейшего и секретнейшего объекта ходят посторонние офицеры, солдаты. Нужны, мол, особые пропуска, круглосуточная вооруженная охрана. Принялся скандалить по этому поводу, письма писать от своей фирмы.
Что ж, замечание учли. Стоянку этого самолета за несколько часов огородили забором из переносных щитов. Батальон охраны выделил одну штатную клетку часового. Чтобы круглосуточно дежурил у входа на стоянку, и он же будет исполнять обязанности контролера, проверять пропуска.
А вскоре приехал тот же Мансуров. Вылез из машины и по-хозяйски зашагал к самолету. Но боец его остановил:
– Ваш пропуск?
Тот лишь отмахнулся – так же, как у себя на фирме отмахнулся бы от новенького вахтера, не знающего в лицо высокое начальство:
– Да пошел ты! Я зам генерального конструктора!
Даже не оглядываясь, уверенно зашагал дальше. Но солдат-то был не только контролером, а еще и часовым. Скинул автомат с плеча и скомандовал:
– Стой, стрелять буду!
Мансуров обернулся, что-то сказать силится, а на него дуло направлено. И затвор лязгнул, досылая патрон в патронник. Штатский начальник брызнул руганью, хотел оскорбленно назад идти к машине. Но часовой хорошо знал Устав. Попытка проникнуть на пост уже совершена. Значит, отпускать нарушителя не положено. Боец приказал:
– Лечь на землю!
Была весна – под ногами снежная мокрая каша с грязью. А Мансуров в новом пальто… Мнется нерешительно, а часовой дулом понукает:
– Давай-давай, ложись!
В общем, полежал. Отдохнул до прихода разводящего. Заодно убедился, что в служебных вопросах военные тоже кое-что понимают.
«Левша»
В сказке, где русский умелец подковал блоху, нет ничегошеньки неправдоподобного. Это я вам могу подтвердить с полной ответственностью, поскольку сам был свидетелем аналогичного случая.
Как-то по ходу испытаний нам понадобилось создать термобарокамеру, которая имитировала бы условия полета на больших высотах. То есть, герметичный бак, охлаждаемый до сильных «минусов» и откачиваемый форвакуумным насосом. Но сложность заключалась в том, что для различных приборов в камере нужны были шесть окошек. А три оптических оси, проходящие через центры этих шести окошек, должны были пересекаться строго в одной точке. Набросали мы чертеж и отправились к специалистам смежного гражданского НИИ, где имелось мощное опытное производство. Конструкторы наши чертежи посмотрели с большим сомнением, головами покачали и отправили к технологам. А технологи руками развели и объяснили, что делать такую штуковину придется очень долго безумно дорого. Потому что вытачивать подобную камеру потребуется из цельного куска металла.
Мы удивились – зачем из цельного-то? Взять корпус, приварить к нему сверху рубашку для жидкого азота, приварить фланцы для окошек… Услышав такое, технологи вволю посмеялись над невеждами-военными. Популярно растолковали – при сварке всю нашу конструкцию так «поведет» непредсказуемым образом, что о требуемой оптической точности никакого разговора быть не может.
Но мы все-таки решили попытаться. С самым пробивным нашим техником, Володей Кругловым, взяли спиртяги и пошли к сварщику дяде Семе. Рабочий он был старый, опытный. Показали чертеж, растолковали, что к чему, спрашиваем: «Ну как, дядя Сема, сможешь такое сделать?» Отвечает: «А чего ж? Будут заготовки – сделаем». Отправились с Володей по свалкам нашей части. Там валялись детали списанных самолетов и движков, обрезки из мастерских. Отыскали кусок трубы большого диаметра – как раз корпус для камеры. Нашли куски листовой стали для торцов и рубашки охлаждения. А фланцы для окошек сами на токарном станке сделали. Собрали весь этот хлам в сарайчике дяди Семы, давай размечать. Где мелом, где отверткой процарапали – в общем, разметка получалась весьма приблизительной. Но он взялся он за работу. Резал, кромсал, варил. Наконец, закончил.
У сооружения, которому предстояло стать ювелирно точной установкой, видок получился потрясающий. Не для слабонервных. Нечто, напоминающее броневик Ильича, но только еще и после обстрела тяжелыми снарядами. Технологи оказались правы, и при сварных работах конструкцию повело и перекорежило – вся в окалине, в копоти, непонятной формы. Однако дядя Сема этим нимало не смутился. Дело-то при сварке обычное. Взял вульгарную пудовую кувалду и принялся выправлять образовавшееся изделие. Кувалдой. И уже, естественно, без всяких измерительных приборов и инструментов, на глазок. Шарахнет раз пять-семь с одной стороны. Потом поглядит на чертеж – как там в идеале наша камера должна выглядеть. Давай лупить по ней с другой стороны. Бил-бил, кое-как выправил и говорит: «Готово! Забирайте! Если что не так, еще приходите, подправлю». Что ж, взвалили мы свою махину на тележку и с невероятным грохотом поволокли ее в лабораторию…