Слово «народ» не сходило с уст ораторов, так разноречиво намечавших пути к его благополучию. А он, этот народ, как и несколько веков назад, молчаливый, загадочный, как сфинкс, работал на земле, с отвращением отрываясь от настоящего дела для борьбы то под георгиевской лентой или бело-зеленой кокардой, то под красной звездой, и начал уже уставать от бесконечной смены властей31.
14 сентября. Заседание согласительной комиссии[9].
Председательствует Авксентьев. Докладчик по вопросу о контрольном органе – седой, еще бодрый мужчина, с чрезвычайно приятной манерой речи – известный исследователь, певец Алтая, профессор В.В. Сапожников32, видный общественный деятель Сибири. И его, служителя науки, революционный шквал увлек в пучину политических передряг.
С окончанием доклада мгновенно возникает схватка противоречивых мнений. Председатель гасит вспышку. Он находит достижение «некоторой согласованности».
«Контроль, висящий над властью, – это будет похоже на ЦИК, нужно или кончить и разойтись, или сговориться», – резко бросает упрямый, матерый казак – полковник Березовский.
На помощь председателю приходит энергичный, темпераментный, но склонный к соглашательству эсер Кругликов: «Мы не хотим, чтоб контроль висел над властью, мешая ей работать, мы согласны на компромисс».
Спор вокруг голой формулы контроля обостряется. Кадет Л.А. Кроль помогает выпутаться из тупика вопросом: «Есть ли у какой-нибудь фракции проект деятельности будущей власти, хотя бы в сыром виде?»
Авксентьев нервничает, передает мне председательствование и уходит.
Проект нашелся. Его зачитывает эсер Гендельман. Чтение разряжает острую напряженность. Проект предлагается от имени ЦК эсеровской партии Уфимскому Государственному совещанию и содержит основные принципы платформы деятельности Всероссийского правительства.
«Стоит ли опутывать правительство программами, которые невыполнимы и в мирное время? Сейчас война, и только о войне нужно думать», – не унимается упрямый Березовский.
Проект эсеров зачитывается по отделам и передается в малую комиссию.
Заседание закрывается. Общий вздох облегчения.
Таковой примерно была атмосфера, в которой приходилось работать комиссии.
Временами, для нажима на строптивых, появлялся кто-нибудь из посторонних для «внеочередного заявления». Особенно часто таким пугалом «выпускался» казаками небезызвестный атаман Дутов, бывший тогда в большой моде. Он появился в Уфе с отлично подобранным и прекрасно снаряженным казачьим конвоем. Производил впечатление, подавал кое-кому надежды и пугал комиссию тяжелым положением фронта. Умело обрисовывался в прессе, чему особенно помогали заметки советских газет и листовок, рисовавших атамана гораздо более страшным, чем он был на самом деле.
К Дутову примыкала и часть академического состава бывшей Академии Генштаба, плененной белыми в Казани, во главе с весьма честолюбивым генералом Андогским.
Шептался собиравшийся поблизости кружок таинственного полковника Лебедева, являвшегося, по имевшимся при нем документам, посланцем юга, от генерала Алексеева.
Будировал заканчивавший свои заседания торгово-промышленный съезд. Его постановления открыто декларировали диктатуру и сводили на нет все революционные завоевания.
Бывший Уфимский архиепископ Андрей (князь Ухтомский) в своих «посланиях» к виднейшим членам совещания указывал на значение церкви в деле государственного строительства.
Начинала кампанию правая пресса во главе с Белоруссовым33.
На фронте дела становились все хуже и хуже.
Вся эта атмосфера сплетен, интриг, а порой и совершенно недвусмысленных угроз, особенно по адресу ненавистных социалистов, несомненно, не оставалась без влияния на ход работ согласительной комиссии. Она нервничала и путалась в противоречиях.
После ряда горячих схваток и острых противоречий, неоднократно грозивших разрывом, наиболее сложный вопрос об ответственности власти все же сдвинулся с мертвой точки. Всю тяжесть ударов в комиссии выдерживал, главным образом, эсер Гендельман, спокойный, вдумчивый, недурной диалектик. Непрерывную атаку вел маленький, все время заряжавший свою трубку, кадет Л.А. Кроль. Остроумный и едкий, он много крови испортил сидевшему против него Гендельману.
Казаки во главе с Березовским были ударной группой правого крыла.
Сибирь упрямилась или уступала в зависимости от того, насколько разъяснялась погода или скоплялись тучи на омском горизонте.
Положение Самарского Комуча было особенно тяжелым. У него были весьма сложные внутренние расхождения. Общая обстановка, в связи с ухудшением дел на фронте, заставляла его или уходить из игры, или уступать. Левое крыло Комуча считало всякие уступки гибельными, указывало на реакционность кадетов и правых группировок совещания, но в конце концов в силу партийной дисциплины и левое крыло, за исключением непримиримых Коган-Бернштейна и Чайкина, пошло за умеренным большинством, руководимым Авксентьевым, Зензиновым, Роговским и Гендельманом.
Не все гладко было у Комуча и в отношениях с своим командованием в армии. Военный министр генерал Галкин в не особенно почтительной форме требовал уступчивости. Гарнизон Уфы, особенно офицеры, открыто тянули в сторону Сибири и даже переменили георгиевскую ленту Комуча на бело-зеленые цвета Сибири.
В свою очередь, падение Симбирска значительно понизило тон и сделало более сговорчивыми и противную сторону: сибиряков, кадетов и казаков. Особенно заволновались уральские и оренбургские казаки. Они, как и все вообще участники совещания, достаточно ясно сознали наконец, что дерущаяся одиноко Народная (Самарская) армия легко могла сделаться жертвой большевистского натиска. Это чувствовалось уже достаточно определенно.
Вслед за ней, при разрозненных действиях, такая же судьба могла постичь уральское и оренбургское казачьи войска, а затем Урал и Сибирь.
Поведение чехов не рассеивало этих опасений. Союзники не показывались.
При таких условиях Самарскому Комучу пришлось значительно уступить. Состоявшимся соглашением правомочия Учредительного собрания старого созыва значительно ограничивались.
Избираемая власть должна была быть безответственной в первый, наиболее тяжелый период ее работ – до 1 января 1919 года, когда должно последовать открытие Учредительного собрания, причем открытие это могло состояться лишь при наличии законного кворума в числе не менее 201 члена (общее число членов Учредительного собрания, за исключением большевиков и левых эсеров, определялось в 400 человек).
В случае, если бы указанный кворум не мог собраться к 1 января, Учредительное собрание открывается 1 февраля при кворуме не менее 1/3 членов.
В акте об образовании Всероссийской власти, опубликованном по окончании Уфимского Государственного совещания, было указано:
«Временное Всероссийское правительство, впредь до созыва Всероссийского Учредительного собрания, является единственным носителем верховной власти на всем пространстве государства Российского».
Вопросы о сроке созыва Учредительного собрания и о кворуме вошли в особый акт – «Постановление съезда членов Всероссийского Учредительного собрания от 13 сентября 1918 года»34.
Трудно сказать, имели ли эсеры, представлявшие Учредительное собрание, коварный замысел, как это утверждали их политические противники, пойдя на компромисс, поглотить сначала Сибирское правительство, а затем, победив большевиков, продиктовать свою волю русскому народу.
Замысел этот, как показали последующие события, по крайней мере в отношении Сибири, имело и осуществило Сибирское правительство, но и оно, назвавшись после переворота 18 ноября Всероссийским правительством, при всех исключительно благоприятных условиях почти за год своей деятельности (период Колчака), имеет в своем активе чрезвычайно мало данных, оправдывающих его преступное легкомыслие и совершенный им переворот.
Тем более представляются сомнительными честолюбивые стремления тех 200 членов Учредительного собрания, наличность которых требовалась установленным кворумом. Думаю, эсеры шли на соглашение гораздо искреннее, нежели их вынужденные союзники по созданию власти35.
Вопрос о составе власти хотя и не казался столь острым, тем не менее и около него происходили горячие схватки.
Дело в том, что партия кадетов и более правые организации видели спасение в единоличной власти. Им казалось, что только диктатура может рассеять создавшийся хаос и что только она одна приведет мощной и властной рукой страну к закону и порядку.
Эту надежду вполне разделяли и военные группировки, по крайней мере, большая часть офицерского состава.
Представители демократических течений, соблюдая принципы народоправства, отстаивали всегда коллективный орган, нечто вроде Директории из трех – пяти лиц, правильно учитывая сложившуюся тогда психологию масс, их обостренное недоверие и желание возможно более широкого представительства их интересов в составе всякой власти.
Мне всегда казалось, что гораздо легче подыскать пять толковых лиц, нежели трех исключительно талантливых, и безнадежно трудно найти одно лицо, которое могло бы быть действительным диктатором по существу, a не только по титулу.
Упускалось из виду, что настоящих диктаторов не выбирают; они выдвигаются той силой, на которую опираются, будь это завороженная победами армия или сильная политическая партия, увлеченная смелостью и яркостью проповедуемой ими идеи.
Диктатор управляет силой своего вдохновения и авторитета, а не преподанной ему конституцией, составленной случайными его избирателями. Конституции появляются потом, когда энтузиазм сменяется более спокойной деловой работой.
И действительно, установить кандидатуру на диктаторские полномочия оказалось чрезвычайно трудно.
Весьма популярный тогда для многих враждебных Советам группировок генерал Корнилов к этому времени погиб в борьбе с красными. Другой не менее известный вождь, генерал Алексеев, был слишком скромен, слишком буднично трудолюбив для такой бурной эпохи. Измученный непосильной работой среди чуждой для него придворной, полной интриг атмосферы за время службы его начальником штаба при царе, подавленный военными неудачами и окончательно потрясенный развалом старой армии, генерал Алексеев был к тому же стар и сильно недомогал.
Оба этих человека при значительных их заслугах и популярности все же, говоря по справедливости, видимо, не обладали достаточным авторитетом, чтобы увлечь за собой народные массы и остатки старой армии и оторвать их от чар большевизма.
Корнилов, безгранично храбрый солдат, но неудачливый политик, имел возможность проверить свое влияние за время, когда он был главнокомандующим в Петрограде, сейчас же после Февральской революции, и впоследствии во время его августовского похода на Петроград. В обоих случаях он быстро остался одиноким, если не считать части преданного ему офицерства и платонического сочувствия тех классов населения, которые в острый, кровавый период революции меньше всего нужны вождю.
Корнилов, Алексеев, а затем и Деникин положили немало усилий и энергии на создание на юге России так называемой Добровольческой армии, но и армия эта быстро и широко не обрастала народным телом и, по крайней мере при жизни двух первых из своих вождей, не смогла силой оружия установить их власть в стране. Не случилось этого и при единоличном управлении армией генералом Деникиным.
Тем не менее имена Алексеева, Деникина и Колчака, сделавшегося особенно популярным после шумихи с брошенным в Черное море кортиком36, выдвигались правыми группировками на заседаниях согласительной комиссии Уфимского Государственного совещания.
Однако кандидатуры эти даже в состав Директории, на которой помирились все, встретили самый резкий протест со стороны представителей Комуча и поддерживавших его партий и группировок37. Да и нереальны были эти кандидатуры, находясь за тысячи верст от Омска, причем на приезд их в Сибирь, за исключением Колчака, бывшего на Дальнем Востоке, нельзя было в тех условиях и рассчитывать. Эта нереальность осталась, впрочем, и в отношении других избранных затем кандидатов.
В состав правительства в Директорию решено было избрать пять лиц, таковыми оказались: Н.Д. Авксентьев, Н.И. Астров38, В.Г. Болдырев, П.В. Вологодский и Н.В. Чайковский.
Избранный комиссией состав Директории представлялся умеренно демократическим. Даже ее левое крыло – Чайковский и Авксентьев – являлись весьма умеренными социалистами.
Чайковский и Астров были пока далеко, на скорое их участие в работе Директории рассчитывать было нельзя. И если замена Астрова выбранным его заместителем, В.А. Виноградовым39, видным кадетом, не возбуждала особых тревог у создавшейся уже оппозиции Директории, В.М. Зензинов же, избранный заместителем Чайковского, при всем его горячем стремлении к общей дружной работе на пользу возрождения родины, как видный член ЦК партии социалистов-революционеров, многими кругами был встречен с открытой враждебностью.
Отсутствовавшего Вологодского временно заменял член Административного совета Сибирского правительства профессор В.В. Сапожников. Заместителями Н.Д. Авксентьева и В.Г. Болдырева были избраны: А.А. Аргунов и генерал М.В. Алексеев.
Н.В. Чайковский и Н.И. Астров были резкими противниками старого Учредительного собрания, а последний, кроме того, и горячим приверженцем единоличной диктатуры.
В связи с этим в местных кадетских и торгово-промышленных кругах, а равно и среди других близких им по политическим симпатиям лиц, уже явно оппозиционно настроенных как к самой Директории, так и к ее конституции, выражались сомнения относительно приезда в Сибирь отсутствовавших Чайковского и Астрова.
И действительно, Чайковский застрял в Архангельске, где председательствовал в местном правительстве, а Астров, увлеченный настроениями юга России, отрекся от Директории, забыв, что когда-то давал согласие на свою кандидатуру.
Не удовлетворило многих и включение комиссией в конституцию временной Всероссийской власти пункта, к слову сказать весьма туманного, о некоторых обязательствах этой власти к съезду членов Учредительного собрания, «функционирующему как государственно-правовой орган в его самостоятельной работе по обеспечению приезда членов Учредительного собрания и по устроению и подготовке возобновления занятий Учредительного собрания настоящего созыва».
Это чувствовалось прежде всего и больше всего в отношении Сибирского правительства, то есть, вернее, в отношении его Административного совета, фактического хозяина положения, и примыкавших к нему кругов.
Пойдя на соглашение под давлением исключительно грозных обстоятельств и на фронте и внутри страны, круги эти затаили недовольство и ждали первого удобного случая, чтобы выдвинуть вновь оба этих вопроса как лозунг для похода против только что народившейся при их участии Всероссийской власти.
Сентябрьские события в Омске
Чтобы развязать себе руки, Административный совет повел штурм прежде всего против своего же Сибирского правительства, порожденного Сибирской областной думой, чтобы этим самым избавиться от ненавистной ему опеки и вмешательства самой думы.
21 сентября я имел переданное мне чехами секретное донесение от их омского уполномоченного Рихтера следующего содержания[10]:
«Сегодня утром в три часа дня приехали в Омск Крутовский, Шатилов и Новоселов40 и председатель Областной думы Якушев. Три офицера грубо их пригласили следовать за ними, и с тех пор все 4 неизвестны. Сегодня ночью должен заседать Административный совет, который решил распустить или разогнать Областную думу.
Эти сведения я имею от личного секретаря Якушева и коменданта думского здания, которые являются свидетелями утреннего происшествия. Эти сведения приводятся в связи с именем министра Михайлова, председательствующего в вышеупомянутом совещании. Присутствие трех вышеупомянутых министров лишало Административный совет, состоящий из управляющих министерствами, всякого правомочия, и поэтому, вероятно, они были устранены. Кажется, что Михайлов задумывает переворот. Сегодня издал распоряжение, согласно которому никто без его разрешения не может говорить по прямому проводу».