Когда я уезжал из ГДР, Иван Никитич Асауленко, ни с кем не советуясь, написал мне рекомендацию на работу в Центральном аппарате разведки. Клянусь честью, я у него о таком благодеянии не просил, но огромное ему за это спасибо. Пройдет много лет. Я стану заместителем начальника одного из отделов Первого главка КГБ (разведки). Асауленко уйдет на пенсию и будет работать в Кабинете чекистской славы (музей разведки) на нашем главном объекте в Ясеневе, но проведут его по штатам моего отдела. У нас он будет получать зарплату, так что формально я вроде бы сделаюсь его шефом. Мы будем довольно часто встречаться и со смехом вспоминать галльское «восстание» 1968 года.
А с Тавловским мои пути тоже еще неоднократно пересекутся. В 1970 году он станет начальником секретариата в том управлении ПГУ, где я продолжу службу после возвращения на родину, и от него будут реветь секретарши и девчонки-машинистки. В 1971 году нам с ним доверят обеспечение безопасности в подвалах ГУМа накануне празднования годовщины революции. Там мы сыграем с ним партию в шахматы. Он ее проиграет, но заявит, что я все равно ни хрена не умею играть, а в знак примирения подарит мне талон на кусок севрюжины, я же передарю его комсомольцу Боре, случайно оказавшемуся рядом. В конце 70-х годов Тавловский будет надзирать за строительством двух небольших зданий на территории объекта ПГУ (по гражданской специальности-то он инженер-строитель). Мне потом придется поработать в каждом из них. У одного здания будет протекать крыша, в другом весь паркет встанет дыбом. И крышу, и полы придется перестилать. Наконец, его начнут потихоньку выпихивать на пенсию. Он будет сильно упираться, но в конце концов заявит, что уйдет сам, если ему присвоят звание почетного сотрудника госбезопасности, которое дает большие льготы его обладателям. С огромным трудом ему пробьют это звание, после чего он скажет, что почетных чекистов так просто на пенсию не отправляют. Его оставят еще на несколько лет.
Но что-то не по делу залетел я в далекое будущее. А сегодня на дворе октябрь года 1968. В Галле приехал еще один будущий почетный чекист – наш новый начальник подполковник Шагал. К тому времени разведгруппа была уже в полном комплекте. Молодые сотрудники, понаслушавшись наших рассказов о Тавловском, с трепетом ждали шефа. Шагал нас приятно удивил. Он оказался полной противоположностью прежнему начальнику. Ладно скроенный, крепкий, внешне обаятельный пятидесятилетний мужчина, он внешне походил на офицера Генерального штаба царских времен, может быть, потому, что носил прическу и усы под Пржевальского. Был невозмутим, доброжелателен, улыбчив, не ругался матом и не кидался книгами. Кроме того, пил, не пьянея, прекрасно водил автомобиль и лихо печатал на машинке. Чем тебе не разведчик?
Однако кое-что в новом начальнике меня насторожило.
Во-первых, Шагал не знал ни единого немецкого слова. Правда, владел двумя другими германскими языками – английским и шведским, что должно было в значительной степени облегчить ему изучение немецкого. Но возраст есть возраст. А как же Маркс? Он изучил русский после пятидесяти.
Во-вторых, новый шеф имел, мягко выражаясь, весьма туманное представление об оперативной деятельности разведчика, хотя и прослужил в разведке уже много лет. Знаете, с чего начинается любая разработка в любой спецслужбе? С проверки объекта нашей заинтересованности по оперативным учетам (иными словами, по оперативно-справочным картотекам). Заполнять бланк проверки по учетам учат любого младшего опера в первый день его работы в спецслужбе. Так вот: Шагал, увидев в моих руках чистый бланк проверки по учетам, имел неосторожность спросить: «Что это такое?» «Ну и ну, – подумал я и тут же себя успокоил: – Не умеешь – научим, а главное, чтобы человек был хороший». Тут я должен кое-что пояснить изумленному читателю, которому наверняка известно, что на каждого солдата-окопника приходится несколько десятков человек, вкалывающих в тылу. Точно так же и в спецслужбах: на каждого опера, работающего «в поле», приходится несколько десятков человек, которые служат в так называемых обеспечивающих подразделениях. Эти люди делают очень нужное дело, но имеют отдаленное представление о разведке как таковой. А еще у разведки есть обширная и многолюдная «подкрыша». В ней имеются местечки столь уютные и теплые, что, вгнездившись на одно из них, можно в течение тридцати лет не сжечь ни одной нервной клетки, а, выйдя на пенсию и нацепив на пиджак значок ветерана разведки, со скромным достоинством рассказывать внукам, что именно ты и послужил прототипом Штирлица. Правда, «под крышами» с продвижением по службе туговато. Как выяснилось позже, Шагал до приезда в Галле служил в личной охране Сталина, в обеспечивающих подразделениях и «под крышами» культурных атташатов. В периоды работы там он объездил полсвета, сопровождая писателей, ученых, артистов, гроссмейстеров, космонавтов и прочих знаменитостей, что позволило ему обзавестись нечеловеческими связями за пределами разведки, которые он затем виртуозно использовал в личных целях.
В-третьих, в годы войны мой новый шеф находился не в действующей армии, а в Алма-Ате и войну видел только в кино. А ведь тот же Тавловский, его ровесник, воевал и был ранен. Я, мальчишка военной поры, тоже хлебнул лиха в различных прифронтовых полосах. Но Шагал в Алма-Ате не хреном груши околачивал, а получил там квалификацию инженера-конструктора, строителя самолетов. Кому-то надо же было строить самолеты! Так-то оно так, но… В середине 70-х годов один из однокашников Шагала, тоже ставший разведчиком, без малейшего смущения поведал мне следующее:
– В сорок первом, когда немец стоял под Москвой, нас эвакуировали в Алма-Ату. Проводили мы своих девок на фронт, погрузились в поезд и с песнями двинули на восток.
– О каких девушках идет речь? – не понял я.
– Ну о студентках, сокурсницах наших. Они еще до войны научились в аэроклубах самолетовождению, а в сорок первом сформировали боевую эскадрилью и улетели воевать.
– Так у вас же бронь была!
– С добровольцев-то бронь снимали. Девки почти все погибли. Жалко их.
Тут один из молодых оперов, слышавших наш разговор, сорвался и спросил в упор у матерого «разведчика»:
– А вас никогда не мучает совесть?
Того передернуло. Однако он быстро взял себя в руки, собрался и ответил:
– Нет, не мучает. Я рад, что хожу по земле, дышу воздухом и наслаждаюсь жизнью.
Мне подумалось тогда, что те девчонки тоже могли бы стать инженерами-конструкторами, а воевать должны все-таки мужчины.
Для чего я все это рассказываю? А для того, чтобы читатель знал: в советской разведке, помимо массы людей хороших и даже замечательных, было немало недостойных. Иначе откуда же тогда брались предатели? Каким образом люди недостойные попадали в разведку, я расскажу позже.
Последний год моей первой загранкомандировки прошел на редкость спокойно и плодотворно. Я занимался тем, чем считал нужным заниматься, и достиг на оперативном поприще кое-каких успехов. Еще учил немецкому языку шефа. У того выявились прекрасные лингвистические способности: спустя год он уже через пень-колоду говорил по-немецки. Собственно, весь первый год пребывания в ГДР он посвятил изучению языка. В дела не влезал, заботу о молодежи препоручил мне и еще одному сотруднику, имевшему опыт оперативной работы, к немцам ездил редко, а когда ездил, то брал с собой в качестве переводчика кого-либо из подчиненных. Год 1969 Галльская группа завершила с неплохими результатами. Тут я и уехал. А дальше случилось то, что и должно было случиться. Когда в резидентуре в течение короткого времени заменяется почти весь оперсостав, она начинает давать обои. За два последующих года Галльская разведгруппа скатилась с первого места на последнее. Нового начальника стали пощипывать и поколачивать. Встал даже вопрос о целесообразности продления ему командировки на четвертый год. Тогда он поднял свои московские связи и настоял на моем возвращении в Галле. Меня оформили быстро. В один из июньских дней 1972 года я снова вступил на немецкую землю. Войдя в кабинет Фадейкина, вытянулся в струнку и отрапортовал: «Товарищ генерал-лейтенант, капитан Ростовцев прибыл в ваше распоряжение!» Иван Анисимович, широко улыбнувшись, похлопал меня по спине и сказал:
– Ну, ты будто и не уезжал. Давай приступай к работе и трудись, как трудился прежде.
Я понял, что «бунт на корабле» мне прощен.
А Ивану Анисимовичу оставалось жить не так уж долго. Он был болен, но мы этого не знали. В 1974 году завершилась его загранкомандировка. Кажется, он служил некоторое время под крышей какого-то ведомства, потом был направлен в Тегеран. Иран – страна с тяжелым климатом. Там назревала в то время антишахская и антиамериканская революция, которая наконец-таки разразилась. Оперативная обстановка в Тегеране была очень сложной. Можно сказать, что работа в Персии Ивана Анисимовича окончательно доконала. Его привезли оттуда совершенно больным, и в 1981 году он умер в возрасте 64 лет.
Пик российской истории пришелся на период с 1945 по 1961 год (Победа – полет Гагарина). Именно на этом этапе Российская империя, именовавшаяся тогда Советским Союзом, пребывала в зените славы и могущества. Подобных высот Россия не достигнет более никогда. Потом были застой и упадок. Период расцвета Представительства полностью совпал с периодом наивысшего подъема страны. К сожалению, мне не довелось поработать под руководством умнейшего и знаменитого генерала Короткова. До меня доходили только легенды о нем и реализованных им делах, которые войдут во все учебники наших спецшкол. Фадейкин хотел и мог бы сделать то, что делал Коротков, однако у него так уже не получалось. Время настало другое. Но это теперь, стоя на вершине тысячелетия и дожив до преклонных лет, я в состоянии трезво осмыслить то, что было. А тогда я рвался в бой, на передовую линию разведки. Заряда, полученного в юности, моему поколению хватило надолго, едва ли не на всю жизнь.
Я въехал в Галле, можно сказать, на белом коне. Будучи капитаном, получил подполковничью должность помощника начальника отдела. Забегая вперед, скажу, что через пять лет вернулся в Москву подполковником. Практически я стал заместителем резидента и в таком качестве был представлен немецким друзьям и руководству округа. Вскоре по предложению Асауленко меня снова избрали секретарем первички. Таким образом, я, как иронично заметил Иван Никитич, сосредоточил в своих руках необъятную светскую и духовную власть. Шагал в день моего приезда собрал своих сотрудников, которые были хорошо мне знакомы по первой командировке, и объявил, что все оперативные вопросы они теперь будут решать со мной. Он же оставляет за собой координацию действий дружественных спецслужб и поддержание деловых контактов с немецкими друзьями. Надо сказать, что за время моего отсутствия он хорошо овладел немецким языком и не нуждался больше в переводчиках. Во всяком случае, знал язык не хуже выпускников нашей двухгодичной разведшколы. Это был так называемый рабочий язык, на котором нельзя вести ни философских дискуссий, ни других бесед, касающихся высоких сфер духовной жизни, но можно завербовать иностранца и рассказать препохабный анекдот.
Но вернемся к Шагалу. В первые же дни моего повторного сидения в Галле меня неприятно поразил тот факт, что весь коллектив разведгруппы находится в оппозиции к обаятельному, мягкому, интеллигентному шефу. Конечно, рассуждал я, русский человек традиционно не любит своего начальника тем паче, если он нерусский, но все же… Тут мне вспомнились слова Асауленко, которые он обронил в беседе со мной: «Шагал не совсем тот человек, каким он хочет казаться».
Прошло несколько месяцев, и я понял, что образ Шагала, сформировавшийся в моем сознании в 1969 году, оказался насквозь фальшивым. Мой шеф просто не успел тогда развернуться и проявиться. Он учил язык. К концу 1972 года мне стало ясно, что шеф мой пришел во власть в соответствии с вариантами 6 и 9. Странно была устроена его башка. А может, это мы были странные, а он нормальный. Не будем спорить. Сейчас речь не об этом, а о его башке. От нее же, как горох от стенки, отскакивало все, что касалось работы. Отскакивало и моментально забывалось. Однако в ней навеки оседало то, что касалось личного благополучия нашего начальника и благоденствия его семьи. Впрочем, стремление приумножить, укрепить и обезопасить свой род – естественное инстинктивное стремление всякого живого организма. Только другие организмы не всегда понимают, почему это должно делаться за их счет. Вот в этом и состоит суть всех противоречий любого коллектива, любого сообщества людей.
Шагал часто любил повторять: «Каждый телефонный звонок – это одна сожженная нервная клетка». Поступал шеф всегда в полном соответствии с этим постулатом. Когда звонил телефон, он просил меня:
– Послушайте, что они там хотят.
И когда я докладывал ему, чего именно они хотят, он делал усталую отмашку рукой.
– Ну скажите им что-нибудь.
А ведь надо было говорить не что-нибудь, а принимать решения, порой весьма ответственные. Тут уж горела не одна нервная клетка, а целая колония клеток.
Постепенно Шагал свалил на меня все свои обязанности и целиком погрузился в решение задач сугубо личного плана. Таких задач было превеликое множество, и все они лежали на востоке, далеко за пределами Центральной Европы.
У Шагала были две взрослые дочери. Обе хотели учиться не где-нибудь, а непременно в МГУ. Он это пробил. Потом надо было найти им хорошую работу. Он нашел. Обе выскочили замуж за беспородных мальчиков. Пришлось устраивать карьеру зятьям. Он устроил. Пошли внуки с вытекающими последствиями. Он обожал своих внуков. А еще у него была жена – претенциозная молодящаяся старуха, красившая свои седины в голубой цвет и постоянно требовавшая пирожных из Лейпцига, париков из Польши и развлечений в виде посещения достопамятных мест округа обязательно с возданием почестей и вручением даров немецкой стороной. А забить престижное место для себя в Москве после возвращения из командировки! Все это надо было успеть и во многих случаях хорошо профинансировать. Какая уж там работа!
Уже в то время позвонить из Галле в Москву можно было без проблем по коду. Оплачивали наши счета немцы. Разговоры шефа и его супруги с девочками и нужными людьми на родине обходились друзьям недешево. Они роптали, но не смели возвысить голос до уровня официального протеста.
Миновала пора «соломенных» танков. Шагал сказал немецким друзьям, что он любит так называемые Sachgeschenke, т. е. подарки, которые можно употребить в домашнем обиходе с пользой для семьи. Он приучил немцев дарить ему к советским праздникам и к дню рождения вещи ценные и нужные. Иногда они не помещались в «Волге» и приходилось брать микроавтобус. Наш шеф крепко оседлал гэдээровскую таможню. Пару раз в месяц ему присылали оттуда посылки с конфискатами. Это были калькуляторы, газовые зажигалки, цветные фломастеры, многоцветные ручки, порнографические журналы, каталоги торговых фирм и прочая дребедень, которой он щедро одаривал нужных людишек в Берлине и Москве. Напомню, что как в нашей стране, так и в ГДР все это было в то время большим дефицитом и отнюдь не считалось дребеденью. Кстати, самый примитивный калькулятор в комиссионке стоил сотню. Справедливости ради надо оказать, что руководство управления МГБ ГДР тоже получало такие посылки. Немцы разлагались синхронно с нами.
Сахаров как-то заметил, что КГБ был единственной некоррумпированной структурой в советском обществе. Бедный академик! Он плохо знал своего злейшего врага. Он вообще все знал плохо. Все, кроме ядерной физики. Гениальный ученый и никудышный политик, которого закоренелые недруги России использовали в качестве инструмента разрушения державы, должен был бы сказать так: «КГБ был наименее коррумпированной структурой советского общества». Конечно, никто в КГБ не брал взяток деньгами. Но там было немало лиц, которые с удовольствием брали «знаки внимания», порою весьма дорогостоящие. Габариты и стоимость «знаков внимания» стремительно возрастали. В 80-х годах это были уже цветные телевизоры и двухкассетные магнитофоны преимущественно японских марок.
Шагал отличался патологической жадностью. Он никогда не платил за обед, если приходилось обедать в кафе с кем-либо из наших сотрудников или немцев. В момент расплаты начинал суетливо шарить по карманам, делал страшное лицо и говорил, что забыл бумажник дома. Вечером в буфете Представительства подсаживался с маленьким пузырьком пива к знакомой компании. Спрашивал скромно: