Все пошло вразброд, продолжал шах, все «чего-то требуют». Массовые забастовки фактически парализовали страну, но ведь требования забастовщиков физически невозможно удовлетворить. «Вы ранее подтолкнули к мысли, – сказал он, – о необходимости улучшать жилищные условия людей. Мы ввели дотации к зарплате на квартплату, а это фактически оказалось перекачкой государственных средств в карманы домовладельцев. Я пытался пресечь спекуляцию домами, а они (это были: интересно в устах шаха – «они»! кто это такие «они», ужель шах не всесилен?) отменяют эти меры. Я сажаю спекулянтов, которые взвинчивают цены, а они их выпускают на свободу!»
Шах посетовал на непомерное число возникших политических партий (около 70), но, к сожалению, говорил он, дело сводится к крикливым лозунгам, продуманных программ нет. Может быть, останется две-три партии; если все пойдет нормально. В июне следующего года будут проведены выборы в парламент, он будет тогда назначать премьер-министра по партийному принципу – от той партии, которая будет иметь большинство в парламенте. Однако все дело в том, будет ли нормальная обстановка в стране. Беспорядки и разлад могут настолько усилиться, что «события выйдут из-под контроля» и власть возьмут в свои руки военные.
Я перебил шаха и спросил: могут ли военные прийти к власти без его, шаха, согласия – ведь он Верховный главнокомандующий, разве армия ему не верна?
Шах помолчал, а затем ответил:
– Они могут меня не послушаться. Так случается во многих странах в аналогичных ситуациях. Это будет очень плохо. Военная диктатура будет, конечно, означать застой в развитии страны. Но так, к сожалению, может случиться. – Помолчав, шах почему-то почти шепотом, с какой-то истерической нотой в голосе промолвил: – Но я не хочу больше крови, слишком много ее уже было пролито.
Внезапно шах спросил:
– Скажите, а что бы вы сделали на моем месте?
Я невольно рассмеялся:
– Ваше величество, я – сын ленинградского рабочего, никогда шахом не был, какой я могу дать вам совет?
– Ну а все-таки, чего требуют забастовщики, вам известно? – продолжал допытываться шах.
– Вы знаете лучше их требования. Кстати говоря, на Исфаханском металлургическом заводе и в Министерстве культуры, насколько нам известно, среди требований фигурируют и такие, как удаление саваковцев, приводятся даже их списки. Требуют и изменения внутриполитического курса, выхода из военного блока СЕНТО и вступления Ирана в движение неприсоединения. Разве это не разумные требования?
– Это вы интересно сказали насчет саваковцев. Я не знал об этом. Значит, они доигрались. А насчет выхода из СЕНТО – это ничего не решает.
– Это многое решает. Ваша страна освободится от привязки к военным планам западных держав, следовательно, укрепится независимость страны.
– Я и так выступаю за независимость и в последней речи в сенате говорил об этом. К сожалению, военные расходы придется сократить, другого выхода нет.
Шах вновь перешел на внутреннее положение: нет людей, которые вывели бы страну из тупика. Если и объявляются претенденты на роль премьер-министра, то только из желания занять этот пост и подчинить себе все и вся, как, например, Амини, который хочет лишь властвовать и даже командовать армией.
Я заметил:
– Говорят о возможности вашего отречения…
– Да, – быстро отреагировал шах, – я знаю, есть такие люди, которые хотят этого.
– Где – внутри страны или извне?
Шах замялся:
– И там и там.
– Теперь мой вопрос к вам, – сказал я. – Как вы думаете, что будет дальше?
– Не знаю… Но я получаю послания с поддержкой от Картера, Жискар д’Эстена, Каллагана, Шмидта, от Садата… Поддерживать-то все они меня поддерживают, – протянул далее шах, – а что делать-то – не говорят…
Распрощались…
Ехал домой и думал: шах не знает, что действительно происходит в стране, но чувствует глубину и размах происходящего. Понимает, ему нужно предпринимать какие-то меры, но не видит их. Монархи, наверно, все одинаково думают в критические моменты. События идут мимо шаха, вне его воли, и решения правительством уже принимаются помимо него. Он – пленник событий, а не их повелитель. Армия – все еще надежда, да и в ней он сомневается. А заокеанские друзья, видимо, ведут двойную игру – поддерживают шаха, но уже ищут ему замену ради обеспечения своих интересов.
16 января 1979 г. шах покинул страну, чтобы больше уже не возвращаться. Еще четыре месяца он цеплялся за ускользающую власть, но история уже вынесла свое решение – Ирану не быть больше монархией.
Шахская семья
Значительную, хотя и меньшую роль в «делах монархических» играла и шахская семья, особенно шахиня Фарах.
Шахиня приняла меня с женой в одной из комнат, была одета в скромное платье, что контрастировало с моей официальной одеждой, предписанной протоколом шахского двора: визитка – черный, долгополый сюртук и серые с черным в полоску брюки.
Держалась шахиня немного нервозно, разговор особого значения не имел, перескакивал с одной темы на другую: о недавнем землетрясении, нынешней погоде, системе образования в Иране, музее каджарского искусства. Мы старались помочь ей и держали инициативу в беседе. Шахиня несколько раз бралась за сигареты, которые находились на столике в маленькой коробочке, по виду как обычно оформляют… Коран. Она стремилась показать себя гостеприимной хозяйкой. Поскольку за несколько дней до визита я по просьбе шаха направил ему для просмотра кинофильм-балет «Спартак» и нам уже этот фильм с благодарностью после просмотра вернули, мы поинтересовались впечатлениями хозяйки о фильме. Шахиня ответила, что она не видела фильм, даже не знала о нем. Поскольку мы, наверное, не могли удержаться от выражения удивления, шахиня как-то небрежно пояснила, что «он» (шах), наверно, смотрел фильм, у него ведь больше свободного времени, а я занята, он вообще больше смотрит кинофильмов, по ночам. От этой реплики как-то мгновенно нарушилось впечатление о доброй семейной идиллии, которую усиленно внушали сотни тысяч семейных портретов шаха, где все с такими счастливыми улыбками…
Позднее, примерно через год, Ховейда, ставший уже к тому времени министром двора, но все еще веривший в шаха, в неофициальной беседе, доказывая преданность шаха своему делу, небрежно щелкнул по стоявшей на столике фотографии шахини и сказал: «Шах не любит ни ее, ни детей, у него лишь одна любовь в жизни – это Иран». И во время другой беседы с шахиней, на острове Киш, когда мне пришлось сидеть с ней рядом за обеденным столом, она так же много и нервозно курила, вынимая сигареты из бисерной с бриллиантами сумочки, и так же как-то отчужденно говорила о своем муже-шахе.
Трудно, конечно, делать суждения о семейной жизни шаха, да и вряд ли это нужно и интересно, но в целом складывалось впечатление, что шах и шахиня жили каждый какой-то своей, раздельной и неестественной жизнью. Когда в решающие дни нарастания революции шах колебался, не зная, что предпринять, что противопоставить угрожавшей трону опасности, стало широко известно, что шахиня настойчиво требовала от него проявления твердости.
Во времена монархии шахиня проявляла большую активность, патронируя различные мероприятия по линии культуры (поскольку училась в Париже на архитектора), образования и благотворительности. Она направлялась в простой одежде в районы, пострадавшие от землетрясений, принимала различных общественных деятелей – в общем, была на виду. У нее были собственная канцелярия и секретариат, которые занимались всеми ее делами.
Проявляли активность и другие члены шахской семьи – сестры и братья шаха, с которыми также доводилось встречаться. Особо выделялась его сестра, принцесса Ашраф, – двойня шаха. Эта энергичная женщина, о личной жизни которой рассказывали самые необычные истории, возглавляла различные фонды, принимали участие в качестве представителя Ирана в международных конференциях, в деятельности ООН. Подобно шахине, как говорили, Ашраф критически относилась к слабости шаха, требовала твердости.
Старшая сестра шаха – хрупкая и изящная принцесса Шамс – была патронессой иранского «Общества Красного льва и Солнца», организации, аналогичной Красному Кресту в других странах. Шамс – сводная сестра шаха, родилась от другой жены Реза-шаха. Она сопровождала отца в ссылку после его отречения в 1941 году, сначала в Индию, потом в Южно-Африканский Союз. О перипетиях отца и грубом обращении с ним англичанами она рассказывала нам с большой горечью.
Шамс имела свой дворец, специально построенный километрах в сорока от Тегерана в районе города Кередж. Это было прямо-таки невероятное сооружение в виде полусферы, как спиральная ракушка, плюхнувшаяся в открытом поле. Внутри – огромное помещение, свет льется из застекленного матового потолка, посредине – тропические деревья, плещется водопадами по голубым изразцам теплая водичка в искусственных водопадиках, летают птички, влажный, как в бане, воздух. По внутренним стенам полусферы спирально вверх идет пандус, по бокам двери. Все, что может быть позолочено, блестит золотом, даже дверные ручки, диск и трубка телефона.
Брат шаха – принц Голям-реза – занимал богато обставленный особняк в центре города. Он считался главой спортивного движения Ирана, но занимался бизнесом – имел фабрики и заботился о своих доходах.
Выгодно от других членов шахской семьи отличался младший сводный брат шаха – принц Абдор-реза. Это был страстный охотник с научным уклоном. Он изъездил чуть ли не весь мир, добывал все виды пород круторогих горных баранов. Всегда подтянутый, веселый, спортивного типа человек, он был неизменно приветлив, энергичен. Расстелив прямо на полу географические карты, мы вместе рассматривали места обитания этих горных баранов, полную коллекцию которых хотел иметь Абдор-реза.
Все члены шахской семьи зависели от шаха, вернее, от прочности его положения, в чем они, разумеется, не сомневались. Собирались, как говорят, часто вместе пообедать, играть в карты, жили хотя и в разных местах, но фактически одной семьей. Однако бросалось в глаза, что на людях вели себя в отношении своего брата протокольно-официально и даже в личных беседах, ссылаясь на шаха, называли его не иначе, как «его императорское величество».
Шах долго ждал появления сына – ему нужен был наследник всех своих дел, которые он затеял в стране. Долго сына не было, что явилось одной из причин расторжения двух предыдущих браков шаха. С появлением сына Резы, названного так в честь деда, шах воспрянул духом. Наследник обучался в иранской школе, усиленно занимался спортом – увлекался футболом, как и сам шах в детстве. Когда немного подрос, стал, по настоянию отца, учиться авиационному делу, чтобы владеть вождением самолета – модное хобби сынов монархов. Впрочем, может быть, шах вспомнил, как его умение пилотировать самолет спасло жизнь ему и семье, когда пришлось однажды бежать в Багдад от волнений, потрясших Иран во времена Моссадыка? Реза овладевал пилотированием все более сложных самолетов. Однажды во время моей беседы с шахом зазвонил телефон, всегда молча стоявший на столике рядом с креслом шаха. Шах извинился, взял трубку. Звонил сын, сообщил: только что совершил успешный самостоятельный вылет без инструктора на реактивном истребителе «Фантом». Отец был явно доволен. «Бросили ли тебя в бассейн с водой?» – спросил шах. (Такова была традиция «крещения» после самостоятельного вылета.) Сын ответил, что его облили водой из ведра. Шах посмеялся. Когда шах посетил в ноябре 1977 года США, одним из «результатов» его визита была договоренность о завершении летной подготовки сына в военно-воздушных силах США. Американцы явно заблаговременно нацеливались на будущего монарха.
Понемногу наследника стали приучать выполнять кое-какие государственные функции: шах послал его в поездку по Советскому Союзу, а через несколько лет в качестве почетного гостя Садата – на церемонию прохождения первых судов по Суэцкому каналу после его расчистки вслед за арабо-израильским вооруженным конфликтом 1973 года.
Шаху не удалось оставить вместо себя наследника – не успел, хотя внутренне он к этому готовился в качестве последующего шанса спасти монархию. Он отослал сына в США раньше всех из членов шахской семьи. В изгнании наследник давал интервью: «Я готов управлять Ираном, меня этому учили всю жизнь». Однако добавлял: «Я готов – если попросит иранский народ». Провозглашение молодого Реза шахом в Каире после смерти отца ничего в его положении не изменило.
Ховейда
Шахский режим в Иране был, конечно, целой системой правления со множеством звеньев, одним из важнейших было правительство, деятельность которого, естественно, в значительной степени определялась личностью его главы – премьер-министра. В течение последних 13 лет главой правительства был Амир Аббас Ховейда – несомненно, незаурядный, талантливый и хорошо известный во всем мире деятель, со сложным и разносторонним характером, которого, увы, ждал трагический конец.
С Ховейдой я познакомился еще в 60-х годах, когда он приезжал в Советский Союз, беседовал с ним и во время поездок в Тегеран до моего назначения послом в Иран. Поэтому встреча с ним в феврале 1977 года была весьма дружественной, как старых знакомых. Это обстоятельство, конечно, облегчало мою работу в Тегеране.
Ховейда разделял идеи шаха о будущем страны, был им предан, поэтому был предан и лично шаху. Зная это, шах предоставлял ему весьма широкие полномочия. Можно сказать, что Ховейда был как бы талантливым интерпретатором идей шаха и, что очень важно, в своем поведении и высказываниях проявлял известный либерализм и своего рода демократичность, что значительно смягчало остроту жестких принципиальных решений шаха. Он был хорошо образован (учился в Париже), свободно владел французским и английским языками, был неизменно общителен, остроумен. Неудивительно, что Ховейда пользовался большой популярностью на международной арене, среди деятелей, равных ему. В подходах к решению практических вопросов был достаточно гибок и, чувствовалось, имел большое влияние при принятии шахом тех или иных решений до середины 1977 года, когда его положение покачнулось.
В отношении Советского Союза Ховейда в целом проводил линию шаха – идти до определенной степени на развитие связей с нами, используя эти связи в интересах прежде всего Ирана, в частности для давления на США.
Ховейда не был космополитом, не был он и прозападно настроенным деятелем. Он был в первую очередь, пожалуй, националистом. Служа шаху, он думал, что служит интересам страны.
Разумеется, после вручения верительных грамот шаху Ховейде я нанес визит как одному из первых государственных деятелей Ирана.
Беседа была долгая. Ховейда выразил удовлетворение моим назначением, говорил много хороших слов, и, видимо, искренне.
Он изложил свои мысли о современном положении Ирана. Главная задача в том, чтобы вывести страну на передовые рубежи в короткий срок. Однако одна из основных трудностей состоит в острой нехватке рабочей силы, особенно квалифицированных кадров. Все остальное внутри страны есть – природные богатства, финансовые средства, большие планы и твердое руководство. К соединению всех этих факторов для развития страны и направлены усилия шаха и правительства, говорил он. Но для успешного продвижения вперед нужны и благоприятные внешние условия, особенно в регионе, где находится Иран. Иран стремится примирить разногласия между Индией и Пакистаном, Афганистаном и Пакистаном. Улучшились отношения и с арабскими странами, особенно после урегулирования споров с Ираком. Однако положение в самом арабском мире нестабильное – арабские государства часто ссорятся, затем мирятся и вновь ссорятся.
Большие противоречия у Ирана с западноевропейскими странами. Европейский «Общий рынок» хочет диктовать свои условия Ирану, но из этого ничего не выйдет – Иран будет иметь дело с европейскими странами в двустороннем порядке, используя конкретную заинтересованность каждой страны в экономических отношениях с Ираном. Поэтому неплохо пошли дела у Ирана с ФРГ и Францией; с Англией – хуже, «эта страна уже потеряла свой вес».