Однако мальчики, решившие стать учеными, стремились получить высшее образование в различных медресе, качество преподавания в которых зависело от щедрости финансирующего фонда. При всех государственных мечетях имелись медресе, в одном Стамбуле таких учебных заведений насчитывалось, видимо, до 85. Продолжительность обучения зависела от того, как далеко хотел продвинуться ученик в карьере богослова. Преподававшиеся предметы в основном относились к теологии; рациональным дисциплинам, таким, как астрономия, математика или естествознание, уделялось немного времени. Большое внимание уделялось медицине в силу ее гуманистического значения, но улемы противились всем новым идеям, и их консерватизм, наряду с неприязнью к печатному слову, как новации, противоречащей религии, делали распространение новой и полезной информации фактически невозможным. Рабы в дворцовой школе, видимо, ориентировались в светских дисциплинах гораздо лучше, чем студенты высших медресе.
Девочки редко получали образование, их учили дома шитью и вышиванию, или они помогали матерям по дому либо в сельскохозяйственных работах. Очень немногие из них умели читать и писать, хотя знали молитвы наизусть и усваивали многое из традиционных ремесел, о чем заботились взрослые женщины.
Важнейшим событием в жизни мальчика являлся обряд обрезания, о котором в Коране не упоминается, но который считался обязательным для мусульман мужского пола. Обряд носил исключительно светский характер и не предусматривал каких-либо особых молитв. Некоторые младенцы проходили обряд обрезания на сороковой день после рождения, но большинство – в возрасте между пятью и двенадцатью годами, и чаще всего в возрасте 7–8 лет. В семьях, где имелось два или более мальчика приблизительно одинакового возраста, их подвергали обрезанию в удобное время вместе, часто к обряду и сопровождавшим его торжествам привлекали ребят из бедных семей, достигших подходящего возраста. За несколько дней до знаменательного события мальчики надевали тюбетейки из голубого сатина и ленты поверх шелковых рубашек, чтобы даже посторонние на улицах знали о приближении обряда обрезания и желали ребятам всего наилучшего. В это время также принимались всевозможные меры против влияния дурного глаза. В некоторых восточных провинциях известны случаи, когда мальчики надевали женские платья и украшения, покрывали свои лица платками, чтобы силы зла приняли их за существ женского пола, не заслуживающих какого-либо внимания. Однако большинство мальчиков находили это трусостью и считали, что это время, когда следовало продемонстрировать свою смелость, – ведь они скоро перейдут в разряд настоящих мужчин.
В один из дней приходил специалист по обрезанию и готовил для обряда комнату. Мальчик надевал новую шелковую рубаху и жесткую тюбетейку, украшенную блестками. Он становился на стол, раздвинув ноги. Один мужчина крепко держал его за лодыжки, другой связывал его руки за спиной. Обрезание быстро производилось при помощи острого лезвия, а рана прижигалась древесной золой. Когда требовалось оперировать нескольких мальчиков, в комнату впускали по двое-трое. Мальчиков призывали состязаться друг с другом в стойкости. Из своих укрытий выбегали акробаты и клоуны, чтобы отвлечь внимание детей, снаружи дома ходил взад и вперед барабанщик, громко стуча, как в знак того, что момент обрезания наступил, так и для того, чтобы заглушить крики оперируемых. Мальчиков укладывали по двое-трое в одну постель. Пространство между простынями посыпали мелкими черными семенами для защиты от дурного глаза. Тюбетейками покрывали пораженные места, чтобы их не касалось постельное белье. К обрезанным приходили гости, поздравляя их с возмужалостью и принося подарки. В этом случае дом украшали, его хозяин выставлял самое обильное и изысканное угощение и устраивал самые дорогие развлечения, какие мог себе позволить. Женщины дома и гостьи наблюдали за празднеством из-за занавески. С этого времени мальчик окончательно исключался из гарема и становился одним из представителей мужского состава семьи. Его воспитание и будущее полностью переходило в ведение отца семейства. Совершением обряда гордилась вся семья.
Обрезание сына султана служило поводом для всеобщего празднества.
С течением времени отец приходил к заключению, что мальчику пора жениться, и тут возрождалась роль матери, поскольку выбор невесты входил в ее функции. Мать сына, достигшего брачного возраста, естественно, приобретала большое влияние. Если она заранее не сделала выбор невесты, то начинала наводить справки через знакомых. Порой мать могла узнать о возможной невесте через посредниц и навещала, случалось, даже незнакомый дом без всякого оповещения с двумя-тре-мя подругами с просьбой показать ей дочь хозяина. Гостей принимали с радушием, и, пока хозяйка дома их развлекала, девушка быстро одевалась для смотрин. По завершении своих приготовлений ей следовало внести самый дорогой в доме кофейник и потчевать гостей кофе со скромно опущенной головой. Смотрины тянулись долго, иногда сопровождались большими нервными переживаниями девушки, которая была обязана присутствовать до тех пор, пока главная гостья не возвращала свою чашку для кофе в знак того, что девушке можно удалиться. Иногда в смотринах участвовало несколько девушек, дожидаясь окончательного выбора. Порой смотрины проводились в бане. Если мать молодого человека наметила в определенный день посетить со своим сопровождением баню, то изъявляла желание, чтобы присутствовала и интересующая ее девушка, которая появлялась там в соответствующее время со своей матерью и подругами. Группа женщин, представлявшая интересы молодого человека, не делала секрета из своих намерений, и порой громко произносимые лестные или нелестные оценки с трудом позволяли сохранить девушке естественное поведение и продемонстрировать свои преимущества, одновременно делая вид, что не имеешь никакого понятия о цели своего прихода.
Если девушка понравилась, мать молодого человека делала брачное предложение от имени сына. Мать девушки спрашивала о работе молодого человека, его перспективах. В тот же вечер обе женщины совещались со своими мужьями и передавали дальнейший ход дела в их руки. Если семья молодого человека незнакома отцу девушки, он немедленно начинал наводить справки у своих друзей. В этот период времени добрые мысли расценивались как приметы счастья, а недобрые предчувствия нередко задерживали приготовления к свадьбе на долгий срок. Если отец девушки узнавал о женихе нечто неприятное, то члены семьи сообщали, что предзнаменования для свадьбы дурные и затею следует оставить. На этом дело тактично завершалось. В случаях с простыми семьями все происходило проще. Мать молодого человека, возможно по рекомендации родственницы, делала свой выбор невесты и рассказывала о девушке сыну. Отцы предполагаемой брачной пары или ближайшие родственники мужского пола обговаривали между собой детали приготовления к свадьбе. Семья девушки редко выдвигала возражения, за исключением случаев, когда кандидатура была абсолютно неприемлема.
С другой стороны, матери девушек начинали готовиться к свадьбам своих дочерей, как только те появлялись на свет. По достижении 12 лет или примерно в этом возрасте девочки закрывали лица чадрой и считались на выданье. Начинались визиты в дома свах, интриги, преувеличенные оценки богатства и красоты потенциальных невест и женихов, матери активизировали усилия по сбору приданого, которым они занимались вместе с дочерьми уже несколько лет. Фактически одним из самых приятных занятий в доме, где выросла девушка брачного возраста, был сбор для нее одежды, белья, семейных драгоценностей, которые укладывали в вышитую скатерть, увязывали в один тюк и хранили до свадьбы, когда собранное приданое распаковывали и демонстрировали как показатель богатства и хорошего вкуса.
Девушек выдавали замуж без их согласия, не спрашивали согласия на брак и у молодых людей. Иногда семьи, желавшие породниться, обещали поженить своих детей, когда те еще были младенцами. В семьях ремесленников отец обычно предпочитал иметь зятя, занятого в той же сфере ремесла, что и он сам. При всех обстоятельствах совместимость двух семей играла решающую роль в выборе брачной пары. За исключением некоторых крестьянских или беднейших городских семей, среди которых правила приличия не соблюдались слишком строго, жених обычно не видел лица невесты, не заговаривал с ней, пока семьи не договорятся о порядке проведения свадебной церемонии.
Брак был чисто гражданским делом, свободным от сакральных обрядов. Когда стороны приходили к согласию, юноша и девушка обменивались подарками в знак помолвки, составлялся брачный контракт, копия которого вручалась каждой из сторон. Привлекались определенные суммы денег, например денежный вклад семьи жениха в покрытие стоимости свадебной церемонии или сумма денег, выделенная в качестве приданого невесты, часть которой изымалась в случае развода. По всем этим вопросам стороны договаривались после некоторого обсуждения ко взаимному удовлетворению. Если препятствий к свадьбе не было – родство по крови, брачных уз, общей кормилицы или религии (мужчина мог брать в жены христианку или еврейку, а женщина могла выйти замуж только за мусульманина), – оформление брачного договора завершалось. При этом присутствовали два свидетеля-мусульманина, и о договоре оповещался весь квартал, после чего он вступал в силу. На нем ставилась дата свадьбы. Наиболее благоприятным днем для нее считалась пятница, вслед за ней шел понедельник.
Праздничные мероприятия начинались до свадьбы, и их продолжительность зависела от богатства и семейных обстоятельств сторон. Некоторые семьи начинали празднование свадьбы в день заключения договора, и невеста уходила с женихом жить в дом его отца, но более состоятельные семьи праздновали неделю, – в течение этого периода молодой человек посылал незнакомой невесте много подарков в виде традиционных ювелирных изделий и предметов женского туалета, а также большие подносы с фруктами и сладостями для семьи девушки. Невеста отвечала подарками в виде драгоценной коробочки для табака или богато украшенных чуреков, а ее посыльный возвращался с рассказами о богатом убранстве и освещении в доме жениха.
В понедельник семья невесты посылала свадебный наряд для жениха в дом его отца. После полудня несколько старых служанок семьи, в том числе кормилица, повесив через плечо шелковые ленты, ехали на ослах к домам подруг невесты и ударами литавр, производившимися мужчинами, сопровождавшими служанок, вызывали подруг невесты и приглашали их на следующий день в баню и на свадьбу. Во вторник около полудня невеста и ее сопровождение торжественно шествовали в баню. Впереди и позади процессии шли музыканты, мужчины, несшие тазики, белье и парфюмерные принадлежности, водонос и другие слуги. Сама невеста шла под светлым шелковым балдахином, который несли на шестах, повязанных сверху богато вышитыми платками, четверо мужчин. В жаркую погоду одна из женщин лицом к невесте, спиной по ходу процессии, шла пятясь и обмахивала ее веером из черных страусовых перьев. Иногда невеста со своей свитой, музыкантами и затейниками занимали всю баню, а во время ритуала омовения особое внимание уделялось туалету невесты, умащению ее редкими маслами и духами, после чего все возвращались к праздничному столу в доме невесты.
Следующий вечер отводился под шумную вечеринку в доме жениха, на которой развлекались мужчины. Ее сопровождали музыка и танцы, а также представление, разыгрывавшееся цыганками с не покрытыми чадрой лицами, которое неодобрительно встречалось всеми женщинами семьи жениха, хотя они и сами веселились в доме невесты на празднике Хны. В этот вечер руки и ноги невесты мазали оранжевой пастой, кусочек золота, прибереженный на счастье, мать невесты окрашивала хной и прятала в правую руку дочери. Руки и ноги обвязывали полосками холста, чтобы сохранить окраску на всю ночь. В среду приносили подарки жениха – подвенечное платье и разные аксессуары. После того как невеста надевала свой убор и ее лоб, щеки, подбородок усеивали сверкающими блестками, главная подружка невесты выводила ее напоказ. Невеста целовала руку отца, он обвязывал ее талию шалью, вынимал саблю и вытягивал перед собой, чтобы дочь перепрыгнула через клинок. При этом отец приговаривал: «Роди потомка, владеющего этой саблей так же хорошо, как предки», затем произносил соответствующую молитву. В этот торжественный момент все начинали плакать – ведь невеста находилась дома последний день, ее девичество завершалось.
В пятницу невеста шла в составе свадебной процессии в дом жениха и занимала в своих покоях угол, украшенный шелковыми занавесками, как будуар. Вокруг по стенам размещали все ее свадебные подарки и приданое. Самые ценные подарки подвешивали на уровне глаз, белье и менее ценные вещи – над ними. Драгоценности выставляли в нишах, и всю комнату увешивали гирляндами цветов, сделанных из разноцветного шелка и размещенных подругами невесты так, чтобы произвести наибольший эффект. Весь день приходили гости с подарками и осматривали ее подвенечный убор и приданое; осмотр сопровождался одобрительными и неодобрительными возгласами. Между тем жених с дружками в составе процессии под удары барабанов и музыку шли в мечеть. По возвращении он с показной неохотой и подлинным смущением препровождался наконец к покоям невесты, где переминался с ноги на ногу под возгласы: «Идет жених!» Там молодой человек, откликаясь и на приглашение главной подружки невесты, и подталкиваемый дружками, заходил в комнату и встречался с суженой, которая поднималась со своего места, чтобы поцеловать его руку. Девушка снимала чадру, жених и невеста впервые встречались друг с другом лицом к лицу. По этому случаю жених дарил невесте подарок «лицезрения», обычно драгоценный камень, и обнимал ее, но оставался с суженой всего несколько минут, а затем присоединялся к мужчинам в соответствующем помещении дома. Невеста с окружением шла к праздничному столу в гареме. Свадьба праздновалась двумя группами гостей по-прежнему раздельно. Каким бы ни был праздничный стол, богатым или бедным, всегда подавалось огромное свадебное блюдо – рис, подкрашенный желтым шафраном, без этого блюда не обходилась ни одна свадьба. С этих пор невеста становилась членом новой семьи, и ее главной заботой было угодить свекрови рождением внука.
Первая свадьба юноши и девушки, подобранной для него как в интересах союза двух семей, так и в надежде на счастье молодой пары, праздновалась всеми с величайшим воодушевлением. Но поскольку мусульманину разрешалось иметь четыре жены, при условии, что он даст каждой отдельное и одинаковое содержание, и поскольку вдова или разведенная женщина становились тяжелым бременем для семьи, пока их не выдавали замуж снова, многие свадьбы отмечались с гораздо меньшим энтузиазмом.
Развод с мужем представлял для женщины большую трудность. Если ее право на развод не было оговорено в брачном договоре или у нее не было достаточно денег, чтобы откупиться, требовалось, чтобы дело о разводе рассмотрел кадий и вынес свое суждение об обоснованности ее желания. С другой стороны, мужчины не были обременены такой процедурой и могли развестись по одному лишь капризу. Представители определенных сословий предпочитали частые женитьбы и разводы, чем нести на себе бремя расходов на содержание сразу четырех жен, каждая из которых имела право на свою отдельную жилую площадь. Это делало положение женщины чрезвычайно ненадежным и объясняло причину ее покорности. Мужчина мог развестись с женой, просто повторив формулу: «Я развожусь с тобой». Он мог сказать так дважды и затем отказаться от своих слов. Если же он повторил эту фразу трижды, а потом пожелал снова взять бывшую супругу в жены, то это можно было сделать лишь при условии, что бывшая супруга выйдет замуж за другого мужчину и разведется с ним. Поэтому мужчина, который разводился с женой после произнесения вышеупомянутой формулы трижды и затем раскаивался в содеянном, нанимал какого-нибудь старца, бравшего бывшую супругу замуж на одну ночь, как требовали правила, и разводившегося с ней на следующий день. Однако, если мужчина разводился всерьез и окончательно, его жена не имела права выходить снова замуж до истечения трехмесячного срока, а если к тому же она была беременна, то должна была дожидаться рождения ребенка, а бывший муж был обязан заботиться о ней в течение всего этого срока.
Допускалось также расставание супругов по закону без развода. Муж имел право наказывать жену в умеренных дозах, держать ее в заточении дома, отпуская лишь в редких случаях для встреч с родителями, и супруга всегда была обязана подчиняться мужу, если его требования не выходили за рамки разумной строгости. Если же кадий считал жалобы жены на мужа обоснованными, то мог дать разрешение на ее возвращение к родителям. Она могла расстаться с мужем по закону, если тот не был в состоянии ее обеспечить, но в этом случае отец женщины или родственник, к которым она изъявляла желание вернуться, предпочитали обеспечивать ее содержание под кровом супруга в надежде, что их расходы будут возмещены, когда материальное положение супруга улучшится.