В НАСА просто так принято, что сегодняшняя звезда завтра станет обычным рабочим сцены, усердно работающим за кулисами в относительной безвестности. К примеру, Пегги Уитсон, которая была старшим астронавтом и в течение трех лет возглавляла центр подготовки в Хьюстоне, теперь состоит в обычной команде специалистов, обеспечивая поддержку астронавтов на орбите. Она сохраняет надежду на новое назначение в экспедицию, имея при этом равные с остальными астронавтами шансы. Одна из причин, по которой этот карьерный переход происходит легко, состоит в том, что граница, разделяющая роли члена экипажа экспедиции и сотрудника центра подготовки, размыта гораздо сильнее, чем это видится со стороны. Например, оператор связи участвует вместе с экипажем в некоторых тренировках и работает на тренажерах, а потом обеспечивает поддержку этого экипажа в экспедиции или находится все время на связи во время полета, а по завершении экспедиции участвует в обсуждении. Таким образом, оператор связи оказывается самым непосредственным образом интегрирован в экипаж, как, впрочем, и вся команда людей, напрямую обеспечивающих поддержку любой космической экспедиции.
Если вы входите в команду поддержки, то отлично знаете, что значение и важность вашей работы определяется вовсе не тем, что о ней думают сторонние наблюдатели. И если вы хоть раз стояли на высшей ступени карьерной лестницы, откуда отлично видно, насколько важной для успеха вашей миссии является работа людей на нижних ступенях, «на земле», то помогать другим астронавтам в их экспедициях становится действительно много легче, и эта помощь становится более осмысленной.
Конечно, я вовсе не собираюсь делать вид, что плоская организационная структура лишена недостатков или что очень приятно отказываться от мечты о назначении в экспедицию. Даже Полианна[9] испытала бы смешанные чувства в такой ситуации. Однако астронавты имеют такой большой опыт чередования ведущих и второстепенных ролей, что со временем эти переходы проходят все легче и легче.
Рано или поздно понимаешь, что всем, и тебе самому в том числе, будет лучше, если покорно спустишься вниз по этой лестнице. После того как я поработал несколько лет в России представителем НАСА, когда я снова вернулся в Звездный городок для прохождения подготовки, я иногда ловил себя на том, что меня удивляли некоторые решения действующего представителя НАСА: почему он делает это именно таким образом? Я быстро усвоил, что, будучи бывшим кем бы то ни было, ты получаешь огромное количество замечательных возможностей держать рот закрытым, и ты должен использовать каждую из них. Я больше не был главным. Моя роль была ограничена наблюдением и попытками мягко направить процесс в нужное русло в случае крайней необходимости. Но, как правило, такой необходимости не возникало. Чаще всего «проблема» заключалась только в том, что стиль руководства другого человека отличался от моего.
Даже если в какой-то роли вам удалость стать крайне полезным, человеком «плюс один», а может быть, особенно в этом случае, как только ваша миссия закончена, приходит время снова стать «нулем». И этот переход может оказаться намного проще, чем кажется, сразу после возвращения из космоса. По крайней мере поначалу чувствуешь себя настолько физически немощным, что даже роль «нуля» выглядит как большой шаг вперед.
* * *Как показывает практика, на каждый день, проведенный в космосе, приходится один день послеполетной реабилитации на Земле, и к счастью, это эмпирическое правило получило подтверждение после моих первых двух экспедиций. Они были относительно короткими — 8 дней в 1995 г. и 11 дней в 2011 г., поэтому после посадки несколько дней были достаточно тяжелыми, но примерно через неделю я уже приходил в норму.
Возвращение из экспедиции МКС-34/35 прошло иначе. За пять месяцев в космосе мое тело не просто адаптировалось к невесомости — я приобрел целый набор новых привычек. Сделав несколько шагов, я чувствовал, что мои ноги, отвыкшие от веса тела, горят, словно я бегу по горячим углям. Особого облегчения не было, даже когда я садился: теперь мне казалось, что по ногам кто-то молотит колотушкой. Кроме того, в сидячем положении я испытывал дискомфорт, чувствуя свой копчик; если вы привыкли отдыхать, паря в воздухе, невесомый, то сидеть на стуле со всей тяжестью тела уже не так приятно. Да и стоять тоже. Удлинившись в невесомости, мой позвоночник теперь вновь сжимался, поэтому нижняя часть спины постоянно болела. Даже месяцы спустя мои ноги и спина все еще жаловались, часто и громко, какая же это обуза — гравитация.
Мое сердце тоже выработало новые привычки, пока я был в космосе. К моменту возвращения на Землю оно уже забыло, как качать кровь к голове, поэтому, даже когда я просто стоял выпрямившись, ему приходилось усиленно работать. После нескольких минут, проведенных на ногах, частота ударов сердца приближалась к 130. При этом кровяное давление падало, и я чувствовал головокружение и слабость. Чтобы помочь крови циркулировать, я несколько дней носил компенсационный костюм. Это позволяло поддерживать постоянное артериальное давление в икрах, бедрах и внутренностях. Эффект похож на сдавливание нижней части воздушного шара, чтобы заставить воздух перейти в верхнюю часть; компенсационный костюм не вызывает боли, просто возникает ощущение, как что-то сдавливает нижнюю часть тела. Но даже с ним я испытывал сильное головокружение, если резко вставал с места, поэтому приходилось быть осторожным в ванной; в первые несколько дней после полета была реальная опасность упасть и убиться, разбив голову о кафельный пол (один астронавт, которого я знал, потерял сознание, когда встал пописать). Именно поэтому в душевой комнате в квартирах астронавтов во время послеполетного карантина стоит стул. Хотя головокружение со временем становится менее острым, приступы у меня случались в течение долгого времени, так что я приучился спокойно постоять несколько секунд после того, как встал, чтобы головокружение прошло, и только после этого мог делать какие-то движения, например, пройти в другой конец комнаты.
Часть проблемы заключалась в том, что мой вестибулярный аппарат — орган внутреннего уха, отвечающий за равновесие, — был полностью сбит с толку после полета. На МКС он привык реагировать только на вращение и ускорение моего тела, потому что там не было разницы между верхом и низом. Но на Земле сила тяжести тянула меня вниз, а пол «толкал» вверх, и это создавало эффект, который моим вестибулярным аппаратом воспринимался как постоянное ускорение, никак, естественно, не воспринимаемое зрением. В результате меня жутко тошнило, сильнее, чем на самой крутой горке на аттракционе. Мое тело реагировало так, будто симптомы были вызваны нервно-паралитическим ядом. Хотелось опустошить свой желудок и лечь, чтобы яд усваивался медленнее. Я принимал лекарства от тошноты в течение 10 дней после приземления; временами я чувствовал себя прекрасно, но периодически становился зеленым от тошноты.
Мой желудок восстановился быстрее, чем вестибулярный аппарат. Сначала трудно было даже ходить, меня шатало, как пьяного, но по мере реабилитации я справлялся все лучше и лучше (по крайней мере, пока держал глаза широко открытыми). Всю первую неделю после возвращения при ходьбе меня заносило на поворотах, я врезался во все подряд и наклонялся вперед так, как будто я шел против очень сильного ветра. Значит, водить машину мне было небезопасно еще недели две, и меня это вполне устраивало, поскольку я был крайне утомлен и напоминал больного, который восстанавливается после изматывающей болезни.
Сон мой был глубоким и безмятежным, и это было неожиданным плюсом; в течение первых нескольких дней после полетов на шаттле я испытывал странное ощущение, будто парю над своей кроватью (мое пребывание в космосе было столь непродолжительным, что организм был основательно сбит с толку). Но на этот раз у меня таких проблем не было. Моей кроватью становилось любое место, где я чувствовал себя достаточно комфортно в физическом плане, и я так сильно хотел спать, что урывками мне удавалось вздремнуть несколько раз в день.
К счастью, в НАСА есть превосходные тренеры, которые работают с нами и с нашими врачами от момента назначения в экспедицию до окончания послеполетной реабилитации — специалисты по силовой и физической подготовке астронавтов и их реабилитации. В первые дни после возвращения в Хьюстон они просили меня поднять руки над головой, а потом лечь на землю и попытаться поднять ноги. Я мог это сделать, но с трудом. Когда я лежал на мате, мне казалось, что меня пригвоздили к полу как минимум двое человек, усевшись на меня сверху. После того, как в условиях космоса я мог одним пальцем сдвинуть холодильник, это казалось по крайней мере нечестно. Несмотря на ежедневные двухчасовые тренировки на МКС, здесь, на Земле, я оказался немощным.
Многое из того, что происходит с человеческим телом в космосе, на самом деле очень напоминает процесс старения. В послеполетном карантине мы с Томом ковыляли, как два старых дурака, и получали представление о том, какой будет наша жизнь, если мы дотянем до 90 лет. Наши кровеносные сосуды затвердели, сердечно-сосудистая система изменилась. В космосе организм теряет кальций и другие минералы, поэтому кости стали хрупкими; то же можно сказать и о наших мускулах, поскольку 22 часа в день они не испытывали совершенно никакой нагрузки.
Положительной стороной работы со специалистами по реабилитации было то, что мы могли восстановить организм, при этом получив представление о том, какие физиологические изменения ждут нас в старости. Первые несколько месяцев после возвращения астронавты по сути играют роль больших лабораторных крыс.
Мы даже бегаем по лабиринтам в некотором роде. Ученые хотят получить больше знаний о последствиях длительного пребывания в космосе, поэтому просят нас вместе с новыми тестами проходить повторно и те испытания, которым мы подвергались в первую ночь в карантине. Один из тестов, например, напоминает детскую игру в классики: на полу растягивается длинная веревочная лестница, и я должен проскакать на одной ноге все ее длину. При этом сложность прыжков меняется, начиная с тех, что можно увидеть на детской площадке, и заканчивая номерами из фильмов вроде «Лихорадки субботнего вечера». Еще приходилось бегать на время. Нужно было добежать до метки, обежать ее, вернуться обратно. Все эти испытания я проходил и во время предполетной подготовки, поэтому мои новые результаты можно было сравнить с полученными тогда. Неудивительно, что в первые несколько недель после приземления мои быстрота и время реакции оказались заметно ниже, чем перед полетом.
Были и более сложные испытания. Чтобы определить, как на мою работоспособность влияют суточные ритмы, ко лбу и затылку прикрепили две пластиковые штуки, похожие на болты, а на запястье надели браслет, с помощью которого контролировали параметры жизнедеятельности. Мне пришлось как-то вечером выйти за бургером в этом костюме Франкенштейна. Для проверки координации движений и чувства равновесия меня сначала обмотали датчиками и туго связали ремнями, а потом попросили встать на небольшую платформу и смотреть на изображение горизонта. Ученые заставили меня наклонять голову вперед и назад, пока они передвигали «горизонт» или платформу, на которой я стоял. Их интересовало, потеряю ли я вследствие этих действий равновесие. Или свой обед. (А я был весьма близок к этому.)
Между тестами, обсуждениями и интервью для СМИ у меня оставалось очень мало свободного времени. Я испытывал чувства отстраненности и одиночества. Я вернулся на Землю, но все еще не вернулся к моей обычной земной жизни. Весь первый месяц большую часть времени я проводил в центре Джонсона, даже по выходным. Хелен собирала мне обед, состоящий исключительно из здоровой еды, привозила и забирала меня, пока, спустя три недели, мой врач не разрешил мне самому сесть за руль.
Намного больше времени потребовалось, чтобы вернуться к обычному режиму физических тренировок. Я проводил по два часа в день со специалистами по реабилитации, которые помогали мне снова начать упражняться на тренажерах вроде беговой дорожки: я надевал пару резиновых шорт, которые превращались в большой резиновый шар — надувая этот шар, можно было уменьшать вес, который моим ногам приходилось нести во время бега. Я начал примерно с 60 % собственного веса, что соответствует силе, с которой специальные ремни тянут тело вниз на тренажере на орбите.
Через два месяца, когда я окончательно пришел в форму для бега на улице, мои ноги наливались тяжестью и еле двигались, и я чувствовал, как подпрыгивают мои внутренности, когда неуклюже и тяжело бежал. Реакция моей сердечно-сосудистой системы тоже была неутешительной: кровеносная система все еще не справлялась с прокачкой крови к внутренностям и голове, поддерживая нормальный уровень кровеносного давления преимущественно в ногах. Я понял, что в ближайшие полгода я просто не смогу делать то, что требует резкой нагрузки на сердечно-сосудистую систему, например, кататься на водных лыжах или заниматься командными видами спорта. Кроме всего прочего, мои кости также не выдерживали нагрузок. После возвращения с МКС один астронавт в результате безобидного падения сломал бедро. Мне бы не хотелось пополнять статистику подобных травм.
* * *Примерно через три недели после приземления мы с Томом отправились в Звездный городок на традиционный брифинг и праздничные мероприятия, устраиваемые российской стороной. Для Тома это был последний этап его многолетнего путешествия, каким была экспедиция МКС-34/35. Для меня же эта поездка стала завершающим этапом моей 21-летней карьеры астронавта. За несколько месяцев до поездки я известил ККА, что я увольняюсь, и вскоре появилось публичное заявление об этом.
В Звездном городке мне, с одной стороны, было комфортно, поскольку все было уже знакомо, но, с другой стороны, я испытывал немного странные чувства. Сборы, перелет, московский аэропорт Домодедово, в котором нас встречал улыбающийся Ефим, мой давний друг, работающий водителем, — все это я раньше проходил много раз, но сейчас, когда я знал, что все это уже может никогда не повториться, ощущения стали другими. После того как Ефим высадил нас возле коттеджа, принадлежащего НАСА, который служил мне многие годы скромным и комфортабельным вторым домом, я почувствовал… свободу. Долгое время я не принадлежал сам себе и не распоряжался своим собственным расписанием. Многие годы я не был себе хозяином. Теперь здесь не было ни докторов, ни семьи, ни инструкторов, только приятное эгоистичное чувство ответственности за себя самого. Мы с Томом оба отметили это декадентское чувство, а потом с радостью расстались. Я прогулялся вокруг пруда, почитал книгу, без спешки проверил электронную почту. Все это было… приятно.
Ефим рассказал мне, что Роман купил новую машину, так что я уже был подготовлен, когда на следующее утро Роман приехал на золотом кабриолете BMW. Очевидно, это была награда, которую он обещал сам себе по возвращении из экспедиции. И я отлично могу понять земное удовольствие, которое он получал от этой машины: у меня самого было два кабриолета — старый Thunderbird и Mustang, поновее. Мы с Романом ухмыльнулись друг другу — двое мужчин среднего возраста, не стесняющиеся своей предсказуемости.
Технический разбор экспедиции на брифинге, в котором мы участвовали в тот день, был довольно простым и поверхностным, поскольку Роман уже отчитался перед Роскосмосом обо всех деталях полета. Эта поездка дала нам троим возможность поблагодарить старых друзей — инструкторов и тренеров, которые работали с нами многие годы, готовили нас к экспедиции, поднять тост в их честь, сделать несколько фотографий. Нас представили журналистам на пресс-конференции, проходившей на русском языке, после которой была фотосессия, где мы улыбались и жали друг другу руки. Журналистов было больше, чем обычно, потому что мероприятие проходило в знаменательный для космонавтики день. Мы отмечали 50-летний юбилей космического полета Валентины Терешковой, первой женщины-космонавта. Вместе с моим другом Алексеем Леоновым, первым человеком, который осуществил выход в открытый космос, она присоединилась к нашему экипажу, чтобы сделать фотографии перед памятником Юрию Гагарину. Я не вполне понимаю эту невероятную близость своих героев и моей скромной персоны и решил относиться к этому как к еще одному изумительному событию, которое нужно как следует отметить сейчас, а осмыслить потом.