Как выяснилось, он проиграл обе половины этой ставки — и я намереваюсь поохотиться на ублюдка и вырвать ему все зубы, если он попытается увильнуть от выплаты долга, — но сам тот факт, что Бродер был настолько уверен в силе Макговерна, — это четкий сигнал со стороны профессиональных политиков и газетчиков, которые до этого все время твердили, что ситуация на предварительных выборах в Висконсине безнадежно запутана и никто в здравом уме не будет даже пытаться предсказать исход голосования.
Впрочем, все сошлись на том, что победителем станет Хамфри с почти 30 процентами голосов, Макговерн едва-едва опередит Маски, набрав чуть менее 25 процентов и потеснив того со второго места, а четвертое место отводилось либо Джексону, либо Уоллесу примерно с 10 процентами.
Сам я ставил на то, что Хамфри с трудом опередит Макговерна, набрав 26–27 процентов, Уоллес получит твердое третье место примерно с 20 процентами, а бедный Маски приползет четвертым где-то с 10 процентами против 9 процентов Джексона. Я испытывал сильное искушение развести на легкие деньги Тома Моргана, пресс-секретаря Линдси, который как-то днем в баре отеля «Шредер» вывернул карманы и своими 102 долларами хотел подтвердить собственную убежденность в том, что Линдси может получить от 10 до 15 процентов, но я вынужден был отступить, потому что мне начал нравиться Линдси. Он показался мне самым интересным из всех демократических кандидатов в том смысле, что казался открытым практически для любой идеи… Так что я с сожалением отказался принять ставку Моргана на том основании, что буду чувствовать себя неловко, наживаясь на несчастье Линдси. (Как выяснилось, он получил только 7 процентов и выпал из борьбы…)
Но, собственно, я не об этом хотел здесь написать. По идее я собирался рассказать, что в ночь выборов нас постигло страшное несчастье. Все наши продуманные и просчитанные планы превратились в мусор из-за вычислительных устройств телевизионных сетей, и до наступления ночи ничего не сдвинулось с места.
Когда в восемь часов избирательные участки закрылись, Тим Краус и я все еще сидели сложа руки у письменного стола в нашем номере-люкс отеля «Шератон-Шредер», разрабатывая подробные планы, что бы нам предпринять в ближайшие пять-шесть часов адского напряжения, пока подсчитываются голоса. Надо было дотянуть, по крайней мере, до полуночи, прежде чем появятся первые результаты… А после этого мы были готовы работать хоть до рассвета или даже полудня, если это будет необходимо.
Ведущая статья в воскресном номере Washington Post вторила хору голосов тех 500 или 600 матерых журналистов и политологов, которые собрались здесь, чтобы стать свидетелями «решающего момента» — первых из общегосударственных предварительных выборов, на которых наконец-то предстояло отделить агнцев от козлищ.
После месяца тщательного анализа ситуации, предпринятого лучшими политическими журналистами США, Post, наконец, пришла к выводу, что, во-первых, «предварительные выборы в Висконсине, по-видимому, произведут драматические изменения в битве за выдвижение на пост президента-1972» и, во-вторых, «по мере того как состязание приближается к своей кульминации, сохраняется необычайно высокая степень неопределенности».
Другими словами, никто не имел ни малейшего представления о том, что здесь произойдет, кроме того, что некоторые люди пострадают, а ставки говорили, что наиболее вероятными проигравшими считаются Маски и Линдси. Тот факт, что Линдси почти полностью лишился финансирования, позволял с минимальным риском ставить на то, что в Висконсине он кончит плохо, но Маски — одержавший убедительную победу в штате Иллинойс[57] и этим по меньшей мере частично искупивший свой ужасный провал во Флориде — и в Висконсине теоретически выглядел неплохо… Однако в кампании Маски по-прежнему чувствовалось что-то слабое и болезненное. Вокруг нее витал запах смерти. Он был похож на фермера, больного раком в терминальной стадии, но пытающегося занять деньги под урожай следующего года.
За две недели до выборов опросы показывали, что Маски идет в гонке более или менее вровень с Хамфри и значительно опережает Макговерна, но даже его сотрудники не поверили этому. Они продолжали улыбаться, однако их моральный дух был подорван и уже не подлежал восстановлению после того, как во Флориде Маски созвал совещание на следующий день после предварительных выборов и объявил, что покидает гонку. Им удалось отговорить его, согласившись работать без оплаты вплоть до окончания выборов в Висконсине, но когда слух об отклоненном отзыве кандидата просочился в прессу… Ну, на этом все и кончилось. Никто не опубликовал эту информацию, никто не упомянул о ней по радио и телевидению, но с этого момента единственное, что поддерживало жизнь в кампании Маски, — это беспощадная политическая версия старого театрального правила «Шоу должно продолжаться».
На последней неделе кампании даже сам Маски стал намекать на то, что он знает о своей обреченности. В какой-то момент во время агитационной поездки по городам в долине реки Фокс вблизи Грин-Бэй он впал в публичный психоз и начал говорить что-то о «необходимости чуда»… А потом, когда ощущение упадка уже стало распространяться, как лужа мочи на бетоне, он пригласил журналистов, освещавших кампанию, отпраздновать его 58-й день рождения в небольшом отеле в Грин-Бэй. Но вечеринка оказалась испорчена, когда его жена вмазала куском праздничного торта по физиономии репортера Newsweek Дика Стаута, заявив: «Один дружественный поступок заслуживает другого, а, Дик?»[58]
Утренние новости
Наконец-то нам явлена истина. Я ждал этого всю ночь. Ничего другого не было доступно с того момента, как Уолтер Кронкайт завершил свою передачу вчера вечером в десять, когда уже было ясно, что Макговерн стал победителем, а Джордж Уоллес уверенно занял третье место.
Нельсон Бентон из CBS берет интервью у Уоллеса и спрашивает: «Правда ли, что вы решили скорректировать свои действия?»
Уоллес отвечает ему озадаченной усмешкой. Он никогда не считал нужным искать дружбы со СМИ.
Появляется Хамфри: «Я думаю, что мы проделали здесь хорошую работу, и я с нетерпением жду следующих предварительных выборов — в Индиане, Огайо и Пенсильвании».
Маски направляется в Чикаго для мучительной встречи со своими спонсорами, чтобы решить, останется ли он в гонке. Он уже потратил 1,5 млн долларов, и итогом стал полный провал.
Но новости не помогают. Фрэнк Макги на NBC ведет себя, как алкаш: «Здесь с нами сегодня утром в Висконсине находится победитель — сенатор Проксмайр, а также его прекрасная супруга. (Пауза.) Я сказал Проксмайр? Я имел в виду Макговерн… Конечно… Итак, здесь с нами сегодня утром сенатор Макговерн и его супруга…»
* * *Где-то около семи вечера в пятницу — за три дня до предварительных выборов в Висконсине — я оставил свой тоскливый люкс в «Шератон-Шредере» и через весь город отправился в штаб-квартиру Макговерна в «Милуоки Инн», комфортабельный, любопытного вида мотель в жилом районе неподалеку от озера Мичиган. Улицы обледенели после снегопада, а у моего прокатного фиолетового «мустанга» не было зимних шин.
Машина оказалась крайне норовистой — настоящая детройтская классика, очевидно, собранная джанки, чтобы преподать всем нам урок. Я снял воздушный фильтр для того, чтобы вручную манипулировать автоматической воздушной заслонкой, но вот исправить нервирующую задержку педали газа не представлялось возможным. Она вела себя совершенно непредсказуемо. На одних светофорах автомобиль трогался нормально, но зато на других застывал с заглохшим двигателем, который, казалось, хотел больше бензина, а потом вдруг делал резкий рывок вперед, словно мул, обезумевший от укуса пчелы.
Каждый красный сигнал светофора грозил катастрофой. Иногда я трогался медленно, вместе с остальным потоком транспорта… Но примерно на каждом третьем светофоре эта чертова бесполезная машина упиралась в течение секунды или около того, как бы давая другим фору, а потом делала скачок и неслась вперед на максимальной скорости, уходя в занос.
К тому времени, как я добрался до «Милуоки Инн», все три полосы движения на Стейт-стрит были в полном моем распоряжении. Каждый, кто не мог держаться на безопасном расстоянии впереди меня, предпочел отстать и тащиться сзади. Я не удивился бы, если бы кто-то записал мой номер, решив, что я опасный пьяница или торчок. Вполне можно было ожидать, что к тому времени, когда я вернусь обратно к машине, каждый коп в Милуоки будет предупрежден и готов схватить меня при первом же появлении.
Я раздумывал об этом, когда вошел в столовую и увидел Фрэнка Манкевича за столиком у задней стены. Когда я подошел к нему, он поднял голову с противной усмешкой и сказал: «А-а, вот и ты. Я удивлен, что у тебя хватило храбрости прийти сюда после того, что ты написал обо мне».
Я уставился на него, пытаясь сосредоточиться. За всеми столиками в радиусе трех метров от нас воцарилось молчание, но единственное, что действительно озаботило меня, — это четыре парня из Секретной службы, которые внезапно набычились за своим столиком, расположенным как раз позади Манкевича и тех, кто ел вместе с ним.
Я быстро шел по проходу, особо не думая ни о чем, кроме того, что хотел спросить у Манкевича, но его громкое обвинение слегка встряхнуло меня. Я вдруг мгновенно осознал, что четыре головореза с проводами в ушах настолько встревожены моим стремительным появлением, что уже готовы сначала избить меня до состояния комы, а уж потом начать задавать вопросы.
Это было мое первое столкновение с Секретной службой. Их не было ни на одних других предварительных выборах, пока не наступил Висконсин, а я не привык работать в ситуации, когда любое резкое движение рядом с кандидатом может означать перелом руки. Им приказали защищать кандидата, и они обучены, как легковозбудимые охранные собаки, реагировать в полную силу при первых же признаках опасности. Ничего не стесняться. Сперва сломать запястье, а затем перейти к ребрам… И если «убийца» окажется просто странно одетым журналистом — ну, это то, что парни из Секретной службы называют «Бывает, блин!». Воспоминания о Серхане Серхане еще слишком свежи, а надежной базы данных потенциальных убийц не существует… Поэтому все, в том числе и журналисты, находятся под подозрением.
Все это пронеслось в моей голове за доли секунды. Я видел, как все это происходит, но мой мозг от слишком большого напряжения засбоил. Сначала машина, теперь это… И, пожалуй, самым тревожным было то, что я никогда не видел Манкевича даже улыбающимся.
Но теперь он смеялся, и телохранители из Секретной службы расслабились. Я попыталась улыбнуться и что-то сказать, но мой мозг все еще был заблокирован на нейтралке.
— Тебе теперь лучше держаться подальше от моего дома, — сказал Манкевич. — Моя жена тебя на дух не переносит.
«Господи, — подумал я. — Что же такое здесь происходит?» Где-то позади меня я услышал голос, воскликнувший: «Эй, шериф! Привет! Шериф!»
Я глянул через плечо посмотреть, кто меня зовет, но все, что я увидел, — это море незнакомых лиц, и все смотрели на меня… Так что я быстро повернулся к Манкевичу, который все еще смеялся.
— Что, черт возьми, ты говоришь? — спросил я. — Что я сделал твоей жене?
Он помолчал, отрезая кусок от лежащих на его тарелке говяжьих ребрышек, а затем снова поднял голову.
— Ты назвал меня помятым маленьким человечком, — сказал он. — Ты пришел ко мне домой и выпил все мое спиртное, а затем сказал, что я помятый маленький человечек, который похож на торговца подержанными автомобилями.
— Шериф! Шериф! — снова этот чертов голос. Он показался мне смутно знакомым, но я не хотел оборачиваться, чтобы снова не увидеть у себя за спиной всех этих людей, уставившихся на меня.
Тут туман начал рассеиваться. Я вдруг понял, что Манкевич шутит — и это, пожалуй, поразило меня больше всего в том, как развивалась эта предвыборная гонка–72. Мысль о том, что кто-то, связанный с информационной кампанией Макговерна, может на самом деле рассмеяться на публике, с трудом умещалась в моей голове. В Нью-Гэмпшире никто даже не улыбался, а во Флориде настроение было таким подавленным, что я чувствовал себя виноватым, просто слоняясь рядом.
Даже Манкевич во Флориде вел себя как человек, которого собираются бить палками по пяткам… Поэтому я был озадачен и даже немного разнервничался, увидев его в Милуоки улыбающимся.
Может, он обкурен? Неужели дошло и до этого?
— Шериф! Шериф!
Я стремительно обернулся, внезапно разозлившись на то, что какой-то кретин издевается надо мной в таких обстоятельствах. К этому моменту я уже забыл, о чем хотел спросить Манкевича. Вечер развивался в стиле Кафки.
— Шериф!
Я посмотрел на стол позади меня, но никто и глазом не моргнул. И тут я почувствовал руку, тычущую мне в бок… Моим первым побуждением было отбить ее хорошим ударом, вмазать сверху так, чтобы покалечить ублюдка… и тут же извиниться: «О! Простите, старина! Наверное, нервы сдали…»
И все к тому и шло, когда вдруг 30 секунд спустя я осознал, что рука у моего пояса и голос, кричащий «Шериф!», принадлежат Джорджу Макговерну. Он сидел прямо позади меня и обедал с женой и некоторыми сотрудниками предвыборного штаба.
Теперь я понял, что здесь делала Секретная служба. Я стоял так близко к Макговерну, что каждый раз, когда оборачивался, чтобы посмотреть, кто вопит «Шериф!», я видел почти каждое лицо в зале, кроме того, что находилось прямо рядом со мной.
Он развернулся в кресле, чтобы пожать мне руку, и улыбка на его лице была улыбкой человека, который только что отмочил действительно замечательную шутку.
— Черт возьми! — выпалил я. — Так это вы!
Я попытался улыбнуться ему в ответ, но мое лицо стянуло, словно резиновое, и я услышал свое бормотание: «Ну… ах… как это выглядит?» Затем быстрее: «Отлично, а? Да, я полагаю так. Это, конечно, определенно выглядит… ах… но какого черта, я думаю, вы и сами все это знаете…»
Он сказал что-то, во что я вообще так и не врубился, но все равно ничего не могло быть в этот момент красноречивее, чем потрясающая улыбка на его лице.
* * *Наиболее распространенным известным источником ибогаина являются корни Tabernanthe Iboga, вечнозеленого кустарника, произрастающего в Западной Африке. Еще в 1869 году сообщалось, что корни Tabernanthe Iboga эффективны в борьбе со сном и усталостью. Экстракт корней используется туземцами в ритуальных целях; это позволяет им оставаться неподвижными в течение двух дней, одновременно сохраняя живость ума. На протяжении веков он применялся выходцами из Африки, Азии и Южной Америки во время фетишистских и мистических церемоний. В 1905 году общее воздействие от жевания большого количество корней Tabernanthe Iboga было описано так: «Вскоре он пришел в необычайное нервное напряжение; подобное эпилепсии безумие овладело им, он потерял сознание и произносил слова, которые интерпретировались старшими членами группы как имеющие пророческое значение и как доказательство того, что божество вошло в него».
На рубеже веков экстракт ибоги использовался в качестве стимулятора, афродизиака и опьяняющего средства. Это средство доступно в европейских аптеках уже более 30 лет. По большей части воздействие этого препарата изучалось на животных. Например, у кошки внутривенное введение препарата из расчета 2–10 мг/кг вызывало заметное возбуждение, расширение зрачков, слюнотечение и тремор, а также проявление агрессии. Были отмечены реакция тревоги, страх, попытки убежать… В исследованиях на людях при дозе 300 мг перорально у испытуемых отмечаются галлюцинации, изменения в восприятии окружающей среды, в состоянии сознания. Визуальный ряд становится более ярким, часто появляются животные. Ибогаин вызывает состояние гиперсомнии, при которой испытуемый не желает двигаться, открывать глаза, реагировать на окружающее. Поскольку, как представляется, существует обратная зависимость между наличием физических симптомов и богатством психологического опыта, выбор среды является важным фактором. Многие бывают обеспокоены светом или шумами… Доктор Клаудио Наранхо, психотерапевт, изучающий последствия воздействия ибогаина на людей, заявляет: «Я был впечатлен устойчивыми эффектами, возникающими при приеме ибогаина, больше, чем опытами с любым другим препаратом».
Из исследования PharmChem Laboratories, Пало-Альто, штат Калифорния