В этих условиях командование 25-го танкового корпуса назначает Владислава Тхоржевского начальником штаба первой власовской дивизии на период перехода до советской границы.
«Дни и ночи пути на Родину были для меня самым тяжелым испытанием в жизни. Они оказались даже страшнее дней этапа от Полоцка до Сувалок.
Во всех населённых пунктах появились военные из различных советских подразделений, которые начали у нас самовольную реквизицию имущества. В течении первых трёх дней исчезли все верховые лошади и почти все автомашины. В последующие дни у нас отобрали три четверти повозок. Вместе с повозками исчезли и продукты. Необходимо было сохранить дисциплину, не дать разбежаться бывшим власовцам по лесам, предупредить мародёрство, убийства и грабежи гражданского населения. Почти в каждом населённом пункте повторялась одна и та же картина. Советские военнослужащие выходили к дороге и удивлялись, что “немецкие” военнопленные идут одни без конвоя. Потом они всё-таки узнавали, что колонна за колонной проходят настоящие живые власовцы. Дикая злоба охватывала бойцов и командиров. В ход шли приклады, палки, камни и даже огнестрельное оружие. Случались и крупные столкновения с кровавым исходом. В одном из бывших немецких лагерей писали всей дивизией письмо Сталину. Осенью из лагеря в польском городе Лобанд началась наша отправка на восток в железнодорожных вагонах теплушках. Было темно и холодно. “Неужели все муки лагеря придётся перенести второй раз – голод, холод, издевательства?! Хватит ли для этого сил?” – размышлял я, и решил: хватит! Была бы в жизни цель. Раз уж я связал свою жизнь с этой несчастной дивизией. Всё-таки не дал людям разбежаться по лесам…»
Так закончилась для Владислава Тхоржевского Великая Отечественная война. Перед Родиной он был виноват тем, что надел вражескую форму. Он понимал это и был готов искупить свою вину. Возвращение частей Первой «власовской» дивизии РОА на Родину было первым шагом на этом пути.
Война и разлукаМолитва моя и любовь охраняют тебя всегда, везде
Когда Владислав Павлович ушел на фронт и «пропал без вести», Лидия Александровна работала, порывалась даже уйти на фронт вслед за мужем – помешала беременность: вынашивала, а потом растила сына: верила и ждала… Многим пришлось тогда вот так же верить и ждать – немногие дождались. Она – дождалась.
Дневник Лидии Александровны представляет собой две тетради, исписанные убористым почерком. За 1941 год с июня по декабрь – 66 записей, за 1942 – 63, за 1943 – 10 записей, за 1944–1945 годы записей почти нет.
Этот дневник – исповедь, страстное осуждение всех, кто допустил это страшное бедствие – войну. В нем поражает раскрепощенность духа, смелость суждений. Кажется почти невероятным, что кто-то мог решиться в то жестокое время доверить бумаге такие суждения и такие оценки…
«23 июня 1941 г. Я никогда не забуду то утро – ясное, светлое. В пять часов стук в дверь – принесли повестку Владе. У меня замерло сердце, и страх за друга сковал меня. Потом потянулись часы невыносимой муки.
В течение недели их не отправляли, но с восьми утра и до одиннадцати ночи держали в казарме. Я ждала его каждый вечер, слезы давили мне сердце.
8 сентября 1941 г. Владя пропал без вести при бомбежке эшелона.
5 октября 1941 г. Владислав не нашелся. Что могло случиться с ним? Жив ли он? Дни пошли еще тяжелее и мучительнее, надежды так мало, безотрадно на сердце и в будущее смотреть страшно. Владик, неужели твой сын не увидит тебя, и ты не обнимешь его? Пресвятая Богородица, защити и помилуй Владислава, верни его моему крошке».
Чтобы быть хоть чем-то полезной, она идёт работать в госпиталь.
«2 ноября 1941 г. Мне удалось устроиться в госпитале. Милый мой, здесь я ухаживаю за ранеными, и все думаю о тебе. Есть тяжело больные, лежат по месяцу и больше; все они такие беспомощные и жалкие; сколько терпения и воли надо, чтобы хоть немножко облегчить их страдания».
В дневнике Лидии Александровны часто звучат гневные слова в адрес тех, кто развязал эту войну.
«26 ноября 1941 г. Пишут об ужасных издевательствах немцев над русскими – ужели можно так осатанеть и уничтожить всю доброту человеческую в сердце? Владя, я не предвижу исхода из этой пытки и в то же время жалко хватаюсь за жизнь, надеясь на Бога, что он пошлет нам встречу на земле».
Кроме разлуки, неизвестности, тяжелых вестей с фронта, добавляются тяготы голода и холода в огромном городе.
«9 декабря 1941 г. Шестой месяц война, и столько же дней я плачу и жду понапрасну. Конца не предвидится. Руки опускаются, делать ничего не хочется; иногда, кажется, что всё в мире кончено, и жизнь невыносима.
Бедная мама, как она перемерзает, с утра и до вечера бегает по городу, чтобы хоть что-нибудь достать поесть, а как же ей быть, когда у меня родится сынишка, совсем она тогда замается. Иногда мы вместе плачем о тебе, Владик. Какая она хорошая, без нее мне совсем не жить. Папа тоже сильно всё переживает и ворчит помаленьку на окружающую жизнь. Так проходят эти печальные дни.
21 декабря. Что ждет в будущем? В сердце нет ни надежд, ни желаний. Дни проходят тяжелым кошмаром. Что-то будет с моим ребенком? Ужели он умрет с голоду? С продуктами так плохо, начались перебои с черным хлебом, конца войне не предвидится, массовое убийство продолжается. Господи! Ужели всё кончено?
19 января 1942 г. Тяжелое горе давит мне сердце. Что сделали с нашей страной, где ее богатства, где русские люди!? Двадцать пять лет нужды и лишений – и в результате такое предательство».
«21 января 1942 г. Великий гений Ленин, что сделали с твоим учением, как извратили, исказили всё, чему ты учил. Вместо счастья народ получил невиданное рабство, и только кучка людей и НКВД живут. Страна обеднела, народ измучен, запуган. Всюду ложь, несправедливость и насилие. Двадцать лет советской власти не улучшили жизненный уровень масс, а превратили их в жалкие придатки государственной машины, лишенные всяких прав, мыслей и свобод. То, что ты хотел дать русскому народу, великий вождь, не сбылось, и многие шлют тебе проклятья, ибо наше правительство все свои проделки прикрывает твоим именем. Тяжелые дни.
25 января 1942 г. Я не верю, чтобы люди могли все хорошо жить, любое правительство живет только для себя. Придя к власти, люди забывают, что они люди. Во имя счастья будущих поколений заставляют умирать, а на самом деле с каждым годом всё труднее и хуже жить. Какое безумие убить столько народа, и разве правительства от этого страдают? Они так же спят и до отвала едят. Политика всякого правительства – это ложь, наглая до цинизма. Совершенно прав Бакунин, что всякая власть – насилие.
26 января 1942 г. Владя, как хочется мне с тобой поговорить, высказать все, что накипело в душе, хочется выплакать горе. Обидно за Россию, за людей. Родина моя, никогда ты не была свободной и счастливой, всякая дрянь правила тобой, а теперь наособицу. Вздохнешь ли ты, Русь, когда-нибудь, или твой удел – вечное рабство и нищенское существование?»
Да, за такие строки несдобровать было бы Лидии Александровне, попади ее дневник в чужие руки!
«12 февраля 1942 г. Иногда люди бывают хорошие. Сегодня я зашла к Шуре Н. на работу, там сидели все наши с завода Воеводина и, как один, дружелюбно и сердечно меня приняли. Мне было очень приятно их сочувствие моему положению и та забота, с какой они говорили со мной о моем здоровье и будущем ребенке. Насколько всё это искренне, не знаю, а только сейчас, как никогда, слова утешения и ласки мне необходимы, они возвращают мне желание жить.
16 февраля 1942 г. Владик, я надеюсь, что ты еще жив. Родной мой, когда же кончится эта война и все страдания? Мама ушла с утра по очередям, сидеть дома одной невыносимо. Обедать сегодня совершенно нечего. В Ленинграде люди мрут тысячами в день, нам пока хоть хлеб дают, но все говорят о сокращении пайка. Что будет! Страшно подумать. Настроение убийственное».
«2 марта 1942 года. В ночь с 1 на 2 родился сын Виталий!
12 апреля 1942 г. Воскресенье. Три месяца я не была в госпитале. Бывает обстановка, которая сильно сближает людей. Дни, проведенные мною с тяжелобольными, оставили в них большое чувство благодарности. Я и не ожидала, что смогу быть настолько полезной людям. С ними мне было хорошо, я помню вечера – зимние, холодные, дома нет огня, на сердце так тоскливо, – и вот я шла в госпиталь, меня ждали, я была нужной: делала перевязки, массажи, поправляла подушки, давала пить, писала письма, читала книги, а иногда мы разговаривали об их семьях, близких, друзьях. Горе мое забывалось, я делала всё, чтобы было легче им; малейшие капризы исполняла без ропота, а некоторые из них даже плакали.
17 мая 1942 г. Любимый мой, до каких же пор будет война? Печаль и слезы в каждом доме, в каждой семье. Последние люди уходят на фронт. Вчера я видела, как отправляли партию, так напомнило дни твоего отъезда, слезы едва сдержала. Лица мрачные, худые, нет в них жизни, мужества, тупое подчинение чужой воле застыло на них; мало кто смеется, головы опущены, невеселые мысли, видимо, засели в них. Тяжело было смотреть на этих несчастных. Несколько женщин провожали своих близких; молоденькая девушка идет под руку с безусым юношей, она что-то говорит, а он, не слушая, шагает. О чем он задумался? Другая молодая женщина несет котомку, с какой любовью несет она вещи; быть может, это последняя её услуга мужу. Шагов на десять от партии отстали двое – высокий черный мальчик, хорошо одетый, с грустным лицом; он, как большинство, задумчиво смотрит под ноги, а рядом, вытирая время от времени платочком слезы, идет его мать. Безраздельное горе на лице ее. Господи, не дай мне провожать сына на фронт!
Владик, мы всё время голодные, паёк так мал, что нам его остается на несколько дней; об одном боюсь, чтобы мои родители не обессилели окончательно. Живу надеждой, что Витька будет жить лучше, и ты вернешься к нам.
15 июня 1942 г. Начала работать в одиннадцатой палате – пятнадцать человек очень тяжело больных
Добрые мои больные, как хороши и трогательны их заботы обо мне. Вчера купили мороженое моему Витьке, и так они сочувствуют мне и моему положению. Есть же хорошее в людях и благородное. Они выслушивают с терпением про Витьку всю мою болтовню, они говорят про тебя, Владик, и обещают, что ты вернешься. “Сестра Лида” – так зовут меня они, и я горжусь этим, мне легко с ними, и горе не так давит меня».
В архиве семьи Тхоржевских хранятся три записочки из госпиталя от раненых бойцов. «Здравствуй Лида Алекс. Поздравляю Вас с прибавлением семейства. Быть здоровым, выздоравливайте скорей и приходите нас проведать. У нас маленькое изменение. Нас перевели всех, где был клуб на 3-ем этаже. Ходят Колобовников и в том числе и я. Ещё Лида Ваше обещание мы получили – зеркальце. 30/I – 42 г. Зуев». «Здравствуйте Лида! Мы Ваш подарок получили, за что очень благодарим. От нас тоже возьмите маленький подарочек и желаем Вам счастья и здоровья. Привет от всех. Киселёв, Куйчук, Колобовников. 3/I I б – 42 года».
«29 июня 1942 г. Ровно год, как мы расстались… Уехать бы в деревню. Настроение у народа пассивное, многие убиты горем, почти у каждого родные на фронте, – конца войны не видно. В стране голод и слезы, на фронте отступление. Год войны – год ужасных страданий».
Это небольшая часть дневниковых записей Лидии Александровны Тхоржевской. Они иногда прерываются на несколько месяцев. Осенью 1942 года она уезжает в Талицу, где работает начальником участка по производству автола. Семья поселяется на лесном кордоне, где силами Надежды Павловны и Александра Ивановича создают свое хозяйство с коровой, козами, птицей и огородом. Лидия работает в рабочем поселке на Смолокурке. Верхом на коне она объезжает участок и приезжает к сыну и родителям.
Жизнь постепенно устраивается, но она не перестает переживать за мужа и так же страстно пишет ему в письмах о своей любви, о том, что ждет его и уверена в их скорой встрече. В дневнике много описаний природы и народной жизни.
Нам кажется, что Лидия Александровна была незаурядной личностью: ей был свойствен высокий дар любить и хранить верность и видеть окружающий мир без идеологических шор. «Осень, холодная, печальная, летит желтый лист и, как золото, падает на черную дорогу, а вместе с ним – маленькие снежинки; ветер пробирается за ворот, злой, колючий. Владислав мой, и тебе холодно, где ты? Что с тобой? Мрачная поганая жизнь, и на сердце пусто, холодно, уныло. Нечем дышать, еще никогда Россия не знала подобной жизни. Деревни разорены, народ искалечен, скот худой и мало. Все что-то делают, и от этого только хуже. Раздетые и голодные дети, сколько ещё можно терпеть и надеяться, где же исход людским страданиям? Во имя могущества государства, во имя партии гибнет Россия, русский народ. Сколько лагерей, тюрем построено вновь, а если подсчитать все жертвы в них – за это судили Германию, но себя мы не судим». (Дневник Л. А., 10 октября 1946 г.)
Дневник – это свидетельство обыкновенного человека, песчинки в вихре событий XX века о времени и о себе. По нему можно судить, какая доля выпала на женские плечи в годы Великой Отечественной войны, какие трудности переживал тыл и множество людей, которые трудились и творили Победу.
Пусть будет долгим ожидание, но не напраснымПоезд с власовцами прибыл в Соликамск осенью 1945 года. Им объявили, что они не заключенные, а временно задержанные. «Будете работать на лесоповале как вольнонаёмные. Когда вас отпустят из лагеря, не знаем – приказа нет, но будет».
Многие власовцы действительно были отправлены в Соликамск на лесоповал. Согласно справке Института истории СССР, 36 746 бойцов власовской армии отбыли там наказание и по амнистии от 17 сентября 1955 г. разъехались по домам.
Владислав Павлович Тхоржевский был отдан под суд 18 февраля 1946 г. Во время следствия находился в лагере для заключенных в Соликамске. В мае 1946 г. до приговора он написал Лидии Александровне два письма. Первое письмо на старый городской адрес – соседи переслали в Талицу. Насколько был неуверен Владислав, что он еще нужен Лидии, говорит не только очень осторожный тон письма, но и то, что он адресует его Лидии Александровне Серебренниковой.
«Добрый день, Лида!
Ты не сможешь себе представить, как трудно писать это письмо тебе. Отгремела война, а жизнь оказалась помятой и исковерканной. Я вышел из войны живым и здоровым, но за свои грехи перед Родиной пришлось отвечать. Без сомнения, я сумею оправдаться перед ней и лет через пять снова буду полноправным гражданином, но ведь сейчас я арестант. Лучше было бы вернуться в Свердловск без руки или ноги, чем писать сейчас это письмо, но, как видишь, судьба (если таковая существует) решила по-другому. Поэтому только остается сослаться на пословицу “От тюрьмы да от сумы не зарекайся!” Духом не падаю, т. к. уверен, что я сумею стать человеком, и что в жизни еще не всё потеряно. Сейчас не буду писать, как всё это было, слишком это длинно, да и вспоминать не хочется – если захочешь переписываться, то когда-либо в другом письме. У меня к тебе просьба – написать, как ты живешь и что в твоей жизни изменилось?
Лидушка, ответь сразу, т. к. никаких других просьб не имею…
Для меня только одно ясно – придется много поработать, чтобы оправдаться перед советской властью. Это я должен сделать и сделаю. А трудности этого периода не имеют существенного значения, т. к. я еще молод, а кроме этого имею специальность и если не через месяц, то, возможно, через год сумею устроиться на работу по своей специальности. Написал бы больше, но я просто не могу представить твоей теперешней жизни, а поэтому писать трудно. Желаю тебе всего хорошего, как и жить всегда. Привет близким и родным, а можешь и не передавать. Я на это не буду в претензии. Всего хорошего, дорогая жена! С приветом, Владислав». (Письмо В. П., 16 мая 1946 г.)
Ответ Лидии Александровны, первое письмо:
«Дорогой мой Владик! Твои письма получила. Тебе покажется странным, но они не были для меня неожиданностью. Все эти годы войны и разлуки ты был с нами, и я верила в твое возвращение. Многое пережито и передумано, но первое чувство к тебе при всех обстоятельствах оставалось прежним. Самым главным событием в моей жизни за это время [стало] рождение сына 1 марта 1942 года. Ему принадлежит вся моя жизнь, прошлая, настоящая и будущая. Если ты найдешь в этом радость и цель своей жизни, то мы будем счастливы вместе… и если ты не нашел себе другой семьи и не имеешь других привязанностей, то приезжай при первой возможности освобождения. Все свои ошибки перед Родиной ты загладишь, я знаю тебя, твое упорство в работе и честный характер». (Письмо Л. А., 24 апреля 1946 г.).