— Так значит, вы потратились, пока были в отпуске? И теперь хотите смотаться в рейс в один конец? Хорошо, мы будем иметь вас в виду и дадим знать, если что-нибудь подвернется.
Я тем временем все больше общался с моряками, запоминая терминологию, узнавая все, что мог, о людях. Прежде всего я постиг, что чем меньше болтаешь и чем больше слушаешь, тем выше твоя репутация умного человека.
Наконец дней десять спустя меня вызвали в пароходное агентство. Рядом с агентом сидел невысокий, плотно сбитый человек.
— Вы готовы отплыть сегодня же, если потребуется? — спросил агент.
— Я готов отплыть хоть сейчас, сэр, — ответил я.
Коротышка окинул меня пристальным взглядом, после чего выпалил в меня целый залп вопросов, говоря с акцентом, которого я почти не понимал.
— Этот главмех — шотландец, его третий механик заболел и попал в госпиталь. Он хочет, чтобы вы немедленно поднялись с ним на борт, — перевел агент. Ценой огромных усилий я понял смысл дальнейших речей шотландца и даже смог удовлетворительно ответить на его вопросы.
— Забирайте вещички, — сказал он наконец, — и поднимайтесь на борт.
В пансионе я поспешно уплатил по счету, сложил чемоданы и взял такси до причала. Это была потрепанная штормами старая посудина, вся в потеках ржавчины, с облезшей на бортах краской и прискорбно маленькая для рейсов через Атлантику. — Это точно, — сказал какой-то человек, стоящий у ближнего борта, — корыто не первой молодости, а когда выходишь в открытое море, оно так болтается на волнах, что тебе все кишки выворачивает наизнанку!
Я быстро поднялся по сходням, оставил вещи у камбуза и загремел по железному трапу в машинное отделение, где меня уже поджидал главный механик. Он поговорил со мной о судовых двигателях и остался доволен моими ответами.
— О'кей, парень, — сказал он наконец, — сейчас мы подпишем контракт. Стюард покажет тебе твою каюту.
Мы поспешили в агентство, подписали контракт и вернулись на корабль.
— Сейчас выходим в море, парень, — сказал главмех.
Так, возможно, впервые в истории тибетский лама, выдающий себя за американца, занял место на борту судна в качестве вахтенного механика. По счастливой случайности первую восьмичасовую вахту я отстоял, когда судно еще стояло у причальной стенки. Мое интенсивное чтение учебников дополнилось теперь некоторым практическим опытом, и я почувствовал, что справлюсь.
В грохоте звонков, в шумном шипении пара блестящие стальные штоки заходили вверх-вниз, вверх-вниз. Маховики вращались все быстрее, пробуждая корабль к жизни. Кругом стоял запах пара и разогретого машинного масла. Для меня это была совершенно чуждая жизнь, столь же чуждая, какой показалась бы жизнь в ламаистском монастыре главному механику, который сейчас так уверенно стоял на своем месте с трубкой в зубах и слегка опираясь рукой о блестящий стальной маховик управления. Звонок прозвенел снова, и стрелка телеграфа показала «средний назад». Едва удостоив его взглядом, главмех покрутил маховичок и щелкнул рычагом. Глухой рокот машины усилился, и весь корпус слегка задрожал. — «Стоп!» — сказала стрелка телеграфа, после чего сразу последовало: — «средний вперед». Не успел главмех покрутить ручки управления, как опять звонок и команда «полный вперед». Судно плавно двинулось вперед. Главмех шагнул ко мне:
— А, это ты, парень. Свои восемь часов ты уже отстоял. Проваливай. Будешь проходить мимо, скажешь стюарду, чтобы принес мне какао.
Какао, еда! Только теперь я вспомнил, что не ел вот уже больше двенадцати часов. Я заторопился по стальному трапу на палубу, на открытый воздух. Нос корабля, выходящего в открытое море, то и дело окатывали волны, обдавая все кругом тучей брызг. Позади таяли во мраке огни французского берега. Резкий голос за моей спиной вернул меня к действительности:
— А вы кто такой?
Я обернулся и увидел рядом с собой первого помощника капитана.
— Третий механик, сэр, — ответил я.
— Тогда почему вы не в форме?
— Я подвахтенный механик, сэр, поднялся на брот в Шербуре и сразу же заступил на вахту.
— Гм, — сказал первый помощник. — Немедленно наденьте форму, на борту должен быть порядок.
И он удалился с таким достоинством, словно был первым помощником на каком-нибудь океанском лайнере вроде «Куин Мэри», а не на грязной, ржавой, полуразвалившейся посудине.
Зайдя на камбуз, я передал заказ главмеха.
— Это вы новый третий? — раздался голос у меня за спиной. Я обернулся и увидел только что вошедшего второго механика.
— Да, сэр, — ответил я. — Я как раз иду надевать форму, а потом хочу чего-нибудь поесть. Он кивнул.
— Я составлю вам компанию. Первый помощник только что пожаловался, что на вас нет формы. По его словам, он решил было, что вы корабельный «заяц». Я ему сказал, что вы только что поднялись на борт и сразу заступили на вахту. — Он пошел со мной и показал мою каюту, которая была напротив его собственной. — Когда будете готовы, позовете меня, — сказал он, — и пойдем ужинать.
В свое время мне пришлось отдавать всю форменную одежду в переделку, чтобы она пришлась мне впору. Теперь, стоя в форме моряка торгового флота, я думал, что бы сказал мой Наставник, Лама Мингьяр Дондуп, если бы меня увидел. Я даже фыркнул от смеха, представив, какую сенсацию произвел бы в Лхасе, появившись в подобном одеянии. Я позвал второго механика, и вместе мы пошли в офицерскую кают-компанию ужинать. Капитан уже сидел за столом и лишь коротко взглянул на нас из-под кустистых бровей.
— Тьфу! — сказал второй механик, когда перед ним поставили тарелку с первым блюдом. — Все то же старое свиное пойло. Хоть бы раз приготовили что-нибудь другое для разнообразия.
— Мистер! — Голос капитана чуть не сорвал нас с мест. — Мистер! Вечно вы жалуетесь, вам будет лучше перейти на другое судно, когда мы придем в Нью-Йорк.
Послышался чей-то подавленный смешок, сменившийся смущенным покашливанием, когда капитан сердито взглянул в ту сторону. Остаток ужина проходил в полном молчании, пока капитан не ушел, покончив с едой раньше нас.
— Проклятая посудина, — заметил один из офицеров. — Во время войны дед был «Первым Джимми*» и служил в британском военном флоте. Он ходил на транспорте и теперь не может отвыкнуть от прежней системы.
* Первым помощником.
— А вы тоже хороши, придурки, вечно скулите, — сказал другой голос.
— Нет, — шепнул мне второй механик, — он не американец. Он всего лишь пуэрториканец, который насмотрелся американских фильмов.
Я очень устал и перед тем, как лечь спать, вышел на палубу. С подветренного борта матросы сбрасывали в море горячую золу и прочий мусор, скопившийся за время стоянки в порту. Была небольшая килевая качка, и я ушел к себе в каюту. Переборки в ней были сплошь заклеены фотографиями голых девиц. Я сорвал все эти плакаты и швырнул в корзину для мусора. Раздеваясь и укладываясь спать, я уже не сомневался, что справлюсь и с этой работой.
— Пора! — послышался громкий голос, чья-то рука открыла дверь и щелкнула выключателем.
Неужели пора? — подумал я про себя. Да ведь я только что уснул. Но бросив взгляд на часы, я мигом вывалился из койки и, наспех умывшись и одевшись, побежал завтракать. В кают-компании в этот час было пусто, и я быстро поел в полном одиночестве. Взглянув мельком на первые лучи рассвета за бортом, я поспешил по стальным трапам в машинное отделение.
— А вы пунктуальны, — заметил второй механик. — Это мне нравится. Докладывать не о чем, только в туннеле гребного вала сейчас двое смазчиков. Ну, ладно, я пошел, — сказал он, тяжело зевнув.
Двигатели глухо рокотали, ритмично и монотонно, с каждым оборотом приближая нас к Нью-Йорку. У топок «черная братия» кочегаров следила за огнем, подбрасывая и вороша уголь, удерживая пар у самой красной черты. Из туннеля гребного вала выползли двое мокрых от пота и грязных смазчиков. Удача меня не покидала, температура была в норме, докладывать было не о чем. Мне сунули в руки промасленные бумажки, — расход угля, процентное содержание двуокиси углерода и прочие сведения. Я поставил подпись, сел и заполнил вахтенный журнал машинного отделения за свою вахту.
— Ну, как он себя ведет, мистер? — спросил главмех, гремя ботинками по сходному трапу.
— Все в порядке, — ответил я. — Все в норме.
— Хорошо, — сказал главмех. — Хотел бы я и этого… капитана привести в норму. Он говорит, что за прошлый рейс мы сожгли слишком много угля. А что я могу сделать? Приказать вам сесть на весла?
Он со вздохом надел очки в стальной оправе, прочитал записи в вахтенном журнале и расписался.
Корабль, пыхтя от натуги, рассекал воды бурной Атлантики. День шел за днем в монотонном однообразии. Атмосфера на корабле была безрадостная. Палубные офицеры презрительно относились к людям из машинного отделения. Капитан был мрачным типом, воображавшим, что он командует трансатлантическим лайнером, а не старым грузовым корытом. Даже погода была скверная. Однажды я всю ночь не мог заснуть из-за сильной качки и вышел на палубу. Ветер заунывно выл и свистел в такелаже, больно напоминая мне о том времени, когда я стоял на крыше Чакпори вместе с ламой Мингьяром Дондупом и Джигме, готовясь к путешествию в астрал. В средней части судна у подветренного борта чья-то одинокая фигура, отчаянно вцепившись в леер, дергалась в судорожных позывах, «чуть не выворачиваясь наизнанку», как позже сказал этот человек. Я был совершенно невосприимчив к морской болезни и немало потешался, глядя, как она валит с ног просоленных морских волков. Подсветка нактоуза на мостике излучала вверх слабое сияние. В капитанской каюте было темно. Волны, разбиваясь о нос корабля, окатывали палубу до самой кормы, где стоял я. Корабль, словно обезумевшее существо, переваливался с волны на волну, да еще при сильной бортовой качке. Его мачты описывали в ночном небе немыслимые дуги. Далеко по правому борту нам навстречу шел атлантический лайнер с полными огнями, выписывая по дороге такие кренделя, что его пассажирам было, надо думать, очень неуютно. Он шел очень быстро, подгоняемый попутным ветром, поскольку все его надстройки служили хорошим парусом. Скоро он будет на подходе к Саутгэмптону, — подумал я, собираясь спускаться вниз.
В самый разгар шторма водозаборное отверстие одного из трюмных насосов забилось каким-то предметом, сдвинувшимся с места при качке, и мне пришлось спуститься в трюм и руководить людьми, устранявшими неисправность. Стоял невообразимый грохот, гребной вал то сотрясался от бешеного вращения винта, когда корма поднималась над водой, то глухо вибрировал, когда корма снова погружалась, чтобы снова взлететь на гребень очередной волны.
В трюмных отсеках матросы с лихорадочной поспешностью закрепляли тяжелый деревянный ящик с каким-то механизмом, сорвавшийся с места. Мне казалось очень странным, что на этом корабле были такие трения в экипаже, ведь все мы работали на пределе своих возможностей. И так ли это важно, что один человек работает у машин в чреве корабля, а другой в это время разгуливает по палубе или стоит на швартовочном мостике, глядя, как вода скользит вдоль борта?
Работа? Работы здесь была уйма, — капитальный ремонт насосов, набивка сальников, осмотр и проверка прокладок, ремонт лебедок перед швартовкой в Нью-Йорке.
Сам главмех был хорошим работником и порядочным человеком. Свои машины он любил, как мать любит своего первенца. Как-то днем я сидел на вентиляционной решетке, дожидаясь начала вахты. По небу неслись легкие штормовые облака, начинал накрапывать дождь, предвестник сильного ливня. Я сидел и читал, укрывшись под навесом вентилятора. Неожиданно на плечо мне опустилась тяжелая рука, и раскатистый голос произнес с шотландским акцентом:
— Эй, парень, я все думал, куда ты деваешь свободное время. Что это? Вестерны? Секс?
Я с улыбкой подал ему книгу.
— Судовые двигатели, — сказал я, — представляют для меня больший интерес, чем вестерны или секс!
Прежде чем вернуть мне книгу, он перелистал ее и одобрительно хмыкнул. — Молодец, парень, — сказал он. — Мы еще сделаем из тебя механика, и скоро ты сам станешь главмехом, если не сменишь профессию. — И он приветливо кивнул мне, сунув старенькую, потрескавшуюся трубку в рот: — Можешь принимать вахту, парень.
Однажды на корабле грянула всеобщая суматоха.
— Капитанская проверка, третий, — шепнул второй механик. — Он совсем выжил из ума, все воображает, будто он на лайнере, и инспектирует все судно — каюты и все такое — каждый рейс.
Я стоял у койки, когда в каюту вошел капитан в сопровождении первого помощника и старшего стюарда.
— Гм, — буркнул Великий Человек, — окидывая пренебрежительным взглядом помещение. — Ни одного плакатика с красотками? — сказал он. — А я-то думал, что все американцы поведены на стройных ножках! — Он глянул на мои книги по судовой механике, и рот его скривился в циничной улыбке. — А может, под технической обложкой прячется какой-нибудь романчик? — спросил он.
Я молча шагнул вперед и стал открывать перед ним взятые наугад книги. Капитан провел пальцем там и здесь, — по поручню, под койкой, по выступу над дверью. Глядя на свои оставшиеся чистыми пальцы, он разочарованно кивнул и величественно выплыл из каюты. Второй понимающе ухмыльнулся:
— На этот раз вы его достали, а ведь он порядочный придира!..
В воздухе повисло напряженное ожидание. Моряки доставали свою гражданскую одежду, приводили себя в порядок, прикидывали, как пронести через таможню свои вещи. Люди заговорили о семьях, о своих подружках. Все языки развязались, отбросив всякие ограничения. Скоро уже они сойдут на берег и пойдут к друзьям, к любимым. Только мне одному некуда было идти и не о ком поговорить. Лишь я один сойду на берег в Нью-Йорке как чужак, без знакомых, без друзей.
На горизонте встали высокие небоскребы Манхэттена, блестя на солнце, умытые недавней грозой. Отдельные окна отражали солнечные лучи, окрасив их червонным золотом. Статуя Свободы — как я заметил, стоящая спиной к Америке — выросла из моря прямо перед нами. «Средний вперед», — звякнул телеграф. Судно замедлило ход, и невысокая носовая волна стала понемногу гаснуть. «Стоп», — скомандовал телеграф, как только мы коснулись причала. Отданы и приняты швартовы, и снова корабль оказался привязанным к земле. «Машинам работу закончить», — сказал телеграф. Пар со стонами и шипением умолк в трубах. Гигантские поршни замерли, и судно тихо закачалось на швартовах, слегка потревоженное волной от проходящих мимо кораблей. Мы занялись открыванием вентилей, запуском вспомогательного оборудования, подъемных механизмов и лебедок.
Палубная команда суетилась наверху, отдраивая крышки люков, стаскивая брезентовые чехлы, открывая трюмы. На борт поднялись представители пароходной компании в сопровождении стивидоров. Вскоре судно превратилось в сумасшедший дом, наполненный громовыми голосами, ревущими команды. Лязгали и пыхтели портовые краны, повсюду слышались тяжелые шаги. Заместитель портового врача углубился в списки экипажа. На борт поднялась полиция и забрала несчастного «зайца», о котором мы и не подозревали у себя в машинном отделении. Беднягу увели в наручниках под конвоем двоих дюжих по лицейских к поджидавшей неподалеку машине и безжалостно швырнули внутрь.
Мы встали в очередь, получили свое жалованье, поставили подписи и пошли получать трудовые книжки. Главмех написал в моей: «Проявил большую преданность делу. Знающий и квалифицированный работник. В любое время буду рад работать с ним в одном экипаже». Как жаль, подумал я, что от всего этого придется отказаться, что я не смогу продолжать заниматься этой чудесной работой.
Я вернулся в каюту, все прибрал, сложил в стопку одеяла и постельное белье. Затем упаковал книги, переоделся в гражданское и уложил все вещи в два чемодана. Бросив прощальный взгляд на каюту, я вышел и захлопнул за собой дверь.
— Ты так и не передумал? — сказал главмех. — Ты здесь пришелся ко двору, и я с удовольствием представлю тебя на должность второго механика, когда мы вернемся из этого рейса.
— Нет, шеф, — ответил я, — я хочу еще поколесить по свету, набраться опыта.
— Опыт — это, конечно, замечательная вещь. Желаю удачи!