— Ну! — протянула Манька, не имея в уме ни одной мысли, которая бы объяснила ей хоть что-то из того, о чем говорил Дьявол.
— Ну, давай рассуждать… Наверное, больше других обо мне знают Святые Отцы, для них я персонаж далеко не придуманный. Сведения, относительно Дьявола, всегда представляли для церкви интерес. В подвалах хранятся многие артефакты, которые достоверно отражают мои отношения с народами, с которыми когда-то у меня был заключен Завет. Именно знают! Следовательно, то, о чем они говорят, имеет основание. И не зря боятся! Ужас передо мной ни в какое сравнение не идет с теми ужасами, которые видит человек каждый день. Ни одно доброе слово обо мне не может просочиться в народ.
— Вот ты мне и объясни, что такого в моей крови, что вы пьете ее, как будто других людей нет!
— В твоей крови железа больше! — усмехнулся Дьявол, повертев в руках посох. — Но не в этом соль… И что же обо мне не отрицают? Во-первых, я жив. И буду жить. Как бы меня не изживали, а я вот он, снова соблазняю человека! Так почему не спросит себя человек, а где тогда Спаситель, который выставил меня из земли? Почему я все еще среди людей? Во-вторых, око мое не дремлет, я рядом. Прихожу в любое время, чтобы обгадить и вампира, и человека и напустить злую силу. Искушаю, обольщаю, обращаюсь к человеку из среды его самого.
Тоже верно. Например, Иуда… «Он был сопричислен к нам и получил жребий служения сего; но приобрел землю неправедною мздою, и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его». Так Иуда раскрыл преступление, когда вышла наружу боль. Он оказался мудрее, чем народ Кореев. Но обычно вампиры не слишком готовы принять то, что готовят для другого. Каждый знает, что назад пути не будет. И закономерно было бы, если бы человек задал себе вопрос — а как это «неправедною мздою»?
В-третьих, все демоны, которые обращается к человеку, чтобы сбить его с пути истинного, служат мне. И только потом в помощь нечисти, которая связала себя со мною через демона, крестившись огнем — это мои слуги, которые вырвут человеку все внутренности. Мерзости лежат передо мной, и Ад моих рук дело. Осия испытал Ад и сказал: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» И Павел, он же Савл, не испытав Ада, произнес то же самое: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» Один переступил через Ад, второй решил, что убежал от него. Одно и то же, сказанное двумя противоположными людьми, характеризует их по-разному. Кому как не мне обязан Павел Савл пустословием, слова которого услышали миллионы — и оставили незамеченными слова ученика Осии?! Так знаю, что народ сей мертв — и я сделал его мертвым!
В-четвертых — я Ангел, равный по силе Абсолютному Богу. Был прежде рождения земли. Правильно, Отец Мой — Бездна. Я вышел из Бездны и стал править землею. Лакомый кусок. На нее посягают Спасители, мечтая занять мое место — и ведут людей к Отцу, который примет их всех. Отчего же человек соблазняется нищим и мертвым Спасителем?! Неужели надеются, что человеку под силу обронить слово, которое родит новую вселенную?
В-пятых, все люди понимают, что любой чародей, маг, и просто сволочь — имеют некоторую особенность изводить людей. Так почему человек, столкнувшись с теми, кто его обирает, искреннее удивляется, что отшибло мозги, и не проявил бдительность?! И пропускает мимо, когда вдруг выясняется, что тот или иной Благодетель оставил в завещание некую пентаграмму, как отправить душу в Ад?! Почему уверен, что тот не воспользовался той самой пентаграммой против него самого и не лишил его души?
В-шестых… Я никогда не обращаюсь к нечисти напрямую. И всегда могу соблазнить не только человека, но и душу. Матфей свидетельствовал о сказанном Спасителем: «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне.» Или Лука, который свидетелем не был, но повторил: «не бойтесь убивающих тело и потом не могущих ничего более сделать; но скажу вам, кого бояться: бойтесь того, кто, по убиении, может ввергнуть в геенну: ей, говорю вам, того бойтесь.»
Речь, надо полагать, шла об одном и том же. О душе, через которую человека ввергают в геенну. Но как, если человек и душа — одно?
Тот же Лука поведал: «Некто из народа сказал Ему: Учитель! скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство. Он же сказал человеку тому: кто поставил Меня судить или делить вас? При этом сказал им: смотрите, берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения. И сказал им притчу: у одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и всё добро мое, и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? Так, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет…»
Да, с каждым, кто получает от меня воздаяние, у меня заключен договор. Договор с Дьяволом, подписан кровью и скрепляется печатью. Купчую храню у себя, как билет в один конец. Но сама подумай, разве мог бы человек заложить душу Дьяволу, если бы она у него была не отдельно от него самого?! Как мог бы кто-то прийти и в одну ночь забрать душу, оставив человека нищим? И что это за предложение такое, собирать сокровища не для себя, а богатея в Бога?
Вот как ты могла бы мне душу свою заложить?
— Ну, не знаю, думать начала бы по-другому… — Манька пожала плечами, уставившись в снег. Лицо у нее вытянулось, покрываясь багровыми пятнами.
— А душа тут при чем? Я-то с этого что поимею? Давай проткнем тебе палец, подпишем какую-нибудь бумагу — и самая первая мысль будет: а как думать-то? — усмехнулся Дьявол. — Все гораздо сложнее и прозаичнее — я забираю у человека нечто, что ему принадлежит, но не является им самим.
Дьявол помолчал, давая Маньке осознать сказанное. Манька сглотнула ком в горле, выжидательно уставившись на Дьявола.
— Я забираю носителя матричной памяти, — признался он, — через которого можно изменить свою жизнь до неузнаваемости. В данном случае, тебя. Вампир знает, что душа у человека отдельно от человека и жизнь человека не зависит от имения — в любую ночь могут прийти вампиры и забрать душу со всем, что человек копил на земле своей. Вампиры не дремлют, и приходят туда, где есть имения, и лучше самому богатеть в Бога, чем позволить стать Богом душе. Нужен вампиру человек и дом его — и положит под себя, а второй, носитель матричной памяти — умрет.
— Как… меня? — сквозь накативший ужас улыбнулась Манька.
— В Ад, бросаю демонам на съедение. Делаю жилищем червей, которые охраняют вампира. Помолился вампир обо всем, что хотел бы получить, обратился к народу с призывам и обещаниями, соединился узами с избранницей, которую назвал душою, приказал земле любить новую голову… И, пожалуйста, душа моя, вампир свободен от всего, что может идти от ближнего, память, как таковая, уничтожена или вывернута, все дела скрыты — вампир убелился. А когда изменяет свою память, естественно, убивает и ту, которую хранит. Это в сказке можно свечку из пещерки выставить, в жизни все гораздо прозаичнее — подписанный с Дьяволом договор обратной силы не имеет.
— А где у меня душа-то?! — растерялась Манька. — В смысле, матричная память?
— У вампира, который под Благодетельницей ходит. Что ж непонятного?! Душа твоя — другой человек. У вас общая земля, поделенная на две межи, и на каждой сознание, как дерево растет. Если бы ты посмотрела на своего соседа, то увидела бы только корень, а крона сокрыта глубоко под землей. Был другой человек… — теперь он вампир, и вся земля принадлежит ему и той, которую он поставил над вами.
— Как это память может быть у другого человека? — Манька внезапно поняла, что жизнь ее висит на волоске. И тот, кто подвесил ее, не Дьявол. — Получается, он ее не сохранил?
— Не сохранить не мог, но не сохранил… Он ее раздавил, отрезал твою голову и дал себе две головы.
— Выходит, правильно тебя бояться… — побледнела Манька, испуганно уставившись на Дьявола. — Святые Отцы…
— Еще бы, как может раб не бояться своего Господина? — усмехнулся Дьявол. — Спаситель Йеся им хоть какую-то надежду дает, если есть надежда, то уже как бы и не крест, а благо… А я никакой не оставляю, совершенно откровенно называя все своими именами. И прихожу к человеку не вдоль, а поперек.
— А почему же он тогда учил бояться любостяжания? И каяться учил…
— Ох, Манька… Проклят человек, и думает, что жизнь еще теплилась бы в нем, если бы стал, как нечисть. С чего ему быть другим, если миллионы людей уходят из жизни, так и не уразумев, что он единственный, кто приблизил тьму? Значит, он правильно подобрал слова для обмана. Одних делал нищими, других богатыми. Одним открывал ад, вторых избавлял от мук ада. Одни были ему овцами, другие наравне пастырями…
Давай рассуждать… Вот государство, в котором десять миллионов человек вынуждены продавать свое тело. И еще тридцать миллионов, которые покупают. Треть народонаселения. Кто-то таким образом зарабатывает на жизнь, кому-то нравится, кто-то имеет с этого доход и возможность иметь все, что пожелает, кому-то нужно, чтобы удовлетворить свою похоть, кому-то, просто почувствовать себя человеком, а кто-то внезапно понимает, что так может безнаказанно попить кровушки… Уж чего проще, узаконить отношения! Защитить проституток от произвола и рабства, заставить людей уважать и такой труд, принудить работодателя обеспечить (за такие-то доходы) медицинским обслуживанием и санитарными нормами работниц. Подстелить соломку, когда человек падает, чтобы потом он мог вернуться в нормальную жизнь…
Но! Йеся сказал: кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем!
Действительно, прелюбодеяние — грех, но с проституцией не имеет ничего общего. Оно, скорее, имеет отношение к бракосочетанию, которое обычно заканчивается разводом. К огромному количеству сирот. К насилию, которое скрыто за рамками общественности. Прелюбодеяние — это червь, который точит человека и заставляет искать ту тварь, которая посеяла на его земле семя этого червя, насилуя душу. Что происходит, когда человек удовлетворяет червя? Либидо, оставленное в наследство, гонит человека и манит, а в это время душа исторгает вопль — ибо боль, которую ребенок чувствовал во время полового акта, выйдет на той стороне и явит себя из земли ближнему.
И вот, на одной чаше весов сорок миллионов человек, а на другой чаше весов покойник, который уже давным-давно истлел в пыль…
Я Дьявол, мне приятно, когда люди избивают друг друга. И кто, как не Святые Отцы помогают мне избивать людей и пить их кровь? Процветают, пока есть убиенные и убийцы, преумножая скорбь, которая кормит их, поит, дает возможность пить кровь вместе со мною — и сыты! А на чьей стороне государство? Естественно, не на стороне сорока миллионов! Оно там, где покойник. Стоит на костях, молится над костями, пьет ту же кровь, торгуя людьми. Государство — еще одна организация, которая помогает мне вымещать мою ненависть за то, что отвратились люди и пошли путем мерзости, поставив над собой Царем Сына Человеческого.
— Но ведь это не ты пьешь кровь, люди… — попробовала оправдать Дьявола Манька.
— А мерзость в их голове, разве не мною поднимается? Нет ничего, что было бы укрыто от меня. Все помыслы человека — моя пища, которую я даю им на каждый день. Сама по себе она безвредная, но тварь в земле человека тот механизм, который заставляет его выбирать одно и гнушаться другим. И наказывает, если пренебрегает правилами. А государство защищает такую идеологию, которая ставит вампира выше человека.
— А как без государства-то? — изумилась Манька. — Так хоть как-то, а то бы никак! Вот стану я старая, больная…
— Не доживешь, — заверил Дьявол. — Проклятым немного времени отпущено.
— Я умру?! — испугалась Манька.
— Все там будут, — утвердительно кивнул Дьявол. — Не имея государственных границ, люди жили. Дошла до три пятого государства, и не пустили, а не было бы, шла бы себе дальше… Были чужестранцы — и поили и кормили, и помогали на ноги встать, если не приносили с собой чужих богов. А так, кто позволит? И организации были, которые заботились о сиротах и вдовах. Десятину человек отдавал, по Закону положено, иначе, не назову праведником. Но не бездумно, а на глазах у людей, чтобы никто не смог сказать, что утаил. Люди немощь не оставляли. Десять хозяев отдали — и нет немощи. Мои люди приходили и били всякого, кто обидит вдову или сироту. А так, кто подал тебе? Брось, с чего мне искать пять или пятнадцать литров крови, когда каждый день имею миллионы декалитров?
— Так… Что-то я не поняла, то ты о себе дурное, то хвалишься… — спохватилась Манька. — А при чем тут моя душа? Прицеп какой-то… — она потерла виски, пытаясь сосредоточиться.
— Чтобы оставаться абстрактно мыслящим существом, свое пространство надо иметь. А пространство, это поле, которое образуется при наложении одной земли на другую. Одна земля собирает опыт накопленных ощущений, вторая держит в руке слепок человека, восполняя пробелы в виде отвлеченного образа. Из одной земли опыт уходит в ребро и возвращается образами в другую, завершая круг жизни. Земля — это и есть скрижаль Завета. На земле высечен Закон, который позволяет сравнительно небольшому количеству нечисти управлять миллиардами людей, отравляя им существование.
— Плохой Закон! — сразу же решила Манька. — Так любой может…
— Может. И делают. Вы топите друг друга в крови и пьете кровь. Но не сам ли человек виноват? Как кровью можно очистить грех, если кровь сама по себе смертельный грех? И все же человек соблазнился кровью. За материальные блага человеку пообещали освободить от греха, который сам по себе не имеет материально выраженного мерила… — и что я должен думать о человеке?
Я сказал: «Только плоти с душою ее, с кровью ее, не ешьте; Я взыщу и вашу кровь, жизнь ваша, взыщу ее от всякого зверя, взыщу также душу человека от руки человека, от руки брата его; кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божью.».
А если человек купился, то он раб. А если раб, то господин его волен поступать с ним, как ему заблагорассудится. У меня вопросы лишь к господину, который убелил себя незаконно, свернув самому себе шею, получив землю «неправедною мздою».
— Ничего не понимаю… Я не продавалась, не забыла, что человек я подневольный, сам же говоришь, что любви к Благодетелям у меня нет… Шею никому не сворачивала, душу не искала убить, в Бога не метила… Меня-то за что? Я-то почему проклятая стала? И при чем здесь вампиры?
— Ой, Манька… Да разве ж так сразу объяснишь?! Возьми муравейник, каждый муравей занят своим делом. В то же время сознания нет ни у одного муравья. Они не думают, они исполняют то, что заложено от природы. Все животное и растительное царство, как этот муравейник, подчиняются программе, которая дана им свыше. Это мой ум, тело, каждый организм — клетка. Клетки делятся, нарождаются, умирают, одни питают другие, вторые обращаются в прах, когда приходит время, сильные выдавливают слабые… И только человек в этом мире не имеет со мной общих корней. Как Бог и Царь. Не в природе, в самом себе. И волен быть хищником, травоядным, выбирать друзей, убить, если вздумается, грешить, когда вздумается, размножаться в любое время… Он относительно свободен…
Почему относительно? Земля дышит за вас, справляет нужду, наращивает клетки, умерщвляет старые. Ваше сознание, которое и сознанием-то можно разве назвать условно, не продержалось бы в земле пары секунд, если бы я не успокаивал землю — вы не можете обратить одно тело в прах родить себе новое, или как я, планировать взорвать себя, чтобы вышли миллионы планет, пригодные для жизни — и не можете дать ей любовь, к которой она привыкла…
Человек, в моем представлении, имеет два сознания, две матричные памяти, два генетических кода, одну плоть — ментальную, которая разделена надвое. Небесная и Поднебесная вселенная. Два царства — в одном правит один, в другом другой… Скорее так, голова одной земли и хвост другой. Правая земля — это сам человек, левая за образное мышление. В какой-то степени даже мозг так же работает, будучи инструмент в руке ментала, как любой другой орган.