Дьявол стал сумрачным, от него повеяло холодом.
— Их тело, как тело человека. Носят маску, чтобы никто не видел истинное лицо. Сердца нет, оно холодное — и там, где раньше было сердце, лежит яйцо, а в нем игольница о двенадцати игл. Этими иглами вампиры достают кровь и черпают силу земли, и если бы сломать те иглы, то вампир умер бы. Но не просто достать их!
Думает человек, вот пойду и найду дерево, а в нем сундук, а в сундуке заяц…
Да не тут-то было! Живой пример, мертвецы в избе Бабы Яги. Ну откуда столько упования на вампира? И заяц порой оказывается рыкающим львом. Дерево — сознание ближнего. Сундук — приятные его мысли о самом себе, о друзьях-товарищах, и ненависть к ближнему. И многие препятствия, которыми он обороняет вампиров от проклятого, обманывая и закрывая собой.
— Как моя душа и Помазанница? — тихо спросила Манька, внимая таинственному и пугающему голосу Дьяволу.
Он кивнул головой, выходя из своего сумрачного состояния и с удовольствием принимаясь уминать за обе щеки прожаренные грибы на деревянном шампуре, хитро посматривая в ее сторону.
Заметив его хитрющий взгляд, Манька растерялась, пытаясь определиться: вампиры или не такие страшные, или Дьявол позаботился об алиби на случай, если она убьется первая. Хитрая его ухмылочка не раз и не два подводила ее под монастырь. Скажет потом: не облаживался блаженными, что я, дурак лапшой блажить? Вот, убедитесь, блажили лапшой моей, и не блажите на меня! И будет прав. Или скажет: Я говорил! Я предупреждал! — и снова будет прав. Манька мысленно обругала Дьявола. Вот ей бы так научиться, чтобы в каждом слове истина — и хоть раз поставить Дьявола на место!
Дьявол предложил ей недоеденный гриб. Она отмахнулась, отказываясь от лакомства, гадая, как поступить на этот раз. Решила, что лучше перестраховаться, чем не дооценить противную сторону, а потом посыпать голову пеплом — устроил таки алиби. На всякий случай, она перепугалась.
Где-то неподалеку, в той стороне, откуда они пришли, ломаясь, опять повалились деревья.
Манька привстала, прислушиваясь, но треск не повторился, все стихло. Она села, придвинувшись к костру поближе, созерцая огненные языки пламени. Языки становились то белыми, то ярко-желтыми, то кроваво-красными, а сама ветвь казалась сгустком плазмы молочного цвета, в которой разливались струи, будто ветвь была живая и имела внутри себя кровь, которая стекала в землю, отдавая тепло.
Сами вампиры ничем не отличались от человека. Маньке с трудом верилось, что они могут безнаказанно убивать, как говорил Дьявол. Разве Помазанники не встречались с людьми? Или укушенные люди не заявили бы на них? Но, размышляя над тем, что видела в своей недолгой жизни, приходилось признать: основания говорить так у Дьявола были. Столько людей непохожих друг на друга жили рядом, и где роскошествовали, там и нищенствовали. Сознание невольно устанавливало золотую середину, но была ли она? Разве справедливо, что многое одного человека уравновешивалось крохами у многих. Золотая середина устанавливалась по имуществу, а не по количеству людей. Статистика поворачивалась к Дьяволу лицом: только пять процентов могли назвать себя Мудрыми Помазанниками. Остальные незаметно приходили и уходили из жизни, не оставляя ни имущества, ни памяти о себе. И каждый ограбленный верил, что вот-вот наступит белая полоса. Он мог ждать ее годами. А у пяти процентов молочная река бурлила, каждый день обильно орошая сады, в которых ломились ветви дерев под тяжестью плодов. И приходилось или признать Дьявольскую правоту, или не верить глазам.
Да, были люди, которые удивляли своим трудолюбием и щедростью. Но они всегда были где-то там, где не было ее. М мечта, подружиться с ним, звала и манила не только ее, и оставалась несбыточной — ибо всякий раз она убеждалась, что слухи о человеке высосаны из пальца.
Манька разбросала хвойные ветки, укладывая на сучья толстым слоем, надела на ноги шерстяные носки и еще одни брюки, натянула все рубахи, какие нашлись в котомке, положила под голову свернутое полотенце и, не сказав ни слова, легла, закрываясь курткой.
— Уф! — Дьявол, похлопав себя по животу, будто наелся вдоволь, устроился рядом, взбив снег как перину, привалился на Манькино ложе наискось, повернувшись вполоборота. Он блаженно вытянулся, протянув ноги к огню, накрылся плащом, поделившись с Манькой его краем.
Она сразу поплыла в невесомости.
Веки ее тут же слиплись, как это всегда бывало, когда она оказывалась под красной его стороной, и сознание осталось один на один со стариком в белом-белом. Только он не лежал, а сидел в изголовье и держал ее за руку. И она почувствовала, как белый туман обволакивает ее, словно укачивал. И столько любви было в этом тумане, что казалось, она могла пить ее. И говорить она теперь могла не губами, а всем своим существом. Стоило подумать, и мысль становилась словом. Она уже видела этого старика, когда засыпала под мягкий голос Дьявола, но старик был такой же недоказанный, и вряд ли имел телесную оболочку, придумывая себя, чтобы она могла увидеть его и услышать мудрость. Старик в дреме казался плотнее, чем Дьявол. Но проверить она не могла, потому что ее там как бы не было. Пространственные слова его звучали отовсюду, проникая в нее и отзываясь эхом, и разливались в теле, будто это она была перекрестком. Манька сразу становилась слушателем, а старик говорил, говорил, но обращался не к ней, а к тому, что было внутри ее. Она потом никак не могла вспомнить, о чем он говорил. Но слова Дьявола слышала отчетливо, и могла осмыслить сказанное, и когда слушала, образы выплывали перед нею, открывая сказанное глазам.
Старик улыбнулся, видимо заметив ее размышления.
Манька с трудом разлепила веки, но увидела только Дьявола, который тоже улыбался, а за тьмой его бездонной пропасти глаз, где-то там был сокрыт молочный туман огромной необъятной любви, в котором она плавала в своей полудреме. И он тоже держал ее за руку.
Она сердито встряхнула головой, избавляясь от наваждения, отбрасывая край плаща в сторону. Дьявол со своим плащом мог усыпить кого угодно.
— А чем они… в смысле, почему страшнее? — спросила Манька, протерев виски снегом. — Потому что как люди?
Она встала, налила себе чаю, добавила ложку меда, приготовила чай для Дьявола и поставила перед ним. И снова зарылась в ветки. Если бы вокруг были стены и крыша над головой, а не темный лес и хмурое небо, то было бы совсем по-домашнему. От костров шло такое тепло, что было почти жарко.
— Могильные камни — клоуны на могилах, и пограничные чудовища — древние вампиры, не умеют вредить самостоятельно. Вампиры поднимают их против человека. Они пробивают, как василиски, поселяясь в земле, и лижут сознание. Земля так устроена, что всегда ищет Бога, а человек уже не Бог — он обвиняемый, голос его слаб. И в один голос вампиры свидетельствуют против него, а сами убеляются. А как человек укроется, если не подозревает об их существовании? И даже если знает, когда набрасывается нечисть, жизнь его уже не имеет смысла…
Дьявол подул на чай и отпил немного.
— Вампиры пришли и ушли… Кто поверит, что они убили человека, если оболочка еще жива?! Если бы он порылся в памяти, которая скрыта тьмой, то понял бы, что с него сняли слепок и насильно заставили унижать себя самого. Но кому он предъявит претензии? У вампира приятное лицо с множеством обращений. Он Царь земли — служат ему и люди, и оборотни, и вампиры, и могильные камни, и древние вампиры, а с ними нечестивый Бог, суть которого Сын Человеческий, протирающий руку над убеленным праведником. И радуется Царь и пришельцы, что сумели грех открыть в невиновном, а их грехи прощены.
— А что с человеком?
— А человек становится скитальцем — проклятым, у которого только болезни и ужас для следующего дня. Василиски душат его и прочат смерть всякому, кто поможет человеку. И куда бы проклятый не ступил, встанет на железо, под которым глубокая яма, где скрежет зубов и острые колья. В каждом слове он слышит то, что вампиры говорили о нем самом, потому что прежде они перед глазами во тьме. Любая надежда обращается в прах. Дела человека с каждым днем хуже и хуже, а он не замечает, и словно бы пьян. Не сразу, какое-то время он еще живет прежней жизнью, по инерции, но люди уже не видят его, а только железо. И каждый день мысль о смерти становится отраднее. И однажды он понимает, что жизнь его ушла под откос, как поезд, который не поставишь на рельсы. И он один со своей бедой. У него две дороги: или мучиться здесь, умереть и мучиться там и, наконец, отправиться на смерть с вампиром. Или найти того, кто взял его в залог, и попробовать выкупить себя. Но разве вампиры отпустят человека? Их можно только убить в земле своей.
— И ничего нельзя сделать?
— Вот докажешь мне, что ты больше, чем вампир, потребую у вампира отчета: почему заложил то, что не имел? Но пока не могу сказать ничего определенного. Он превозмог тебя. Захватчик, но победитель, которого побежденный признал господином.
— Я не признавала! Я вообще не знала! — возмутилась Манька.
Дьявол рассмеялся.
— Почему же ты не слышишь то, что слышу я? — ехидно поинтересовался он. — Голос земли для меня имеет решающее значение. А земля твоя славит твоих врагов.
— Не знаю, — призналась Манька, растерявшись. — Я не славлю…
— Голос твоей земли у вампира, как голос его земли здесь. Там твоя земля под ноги ближнего стелет пальмовые ветви, а здесь его земля настраивает против тебя людей и стережет, и манит смерть, — объяснил Дьявол. — Давай так, попробуй сказать, что ты ненавидишь вампира… И послушай себя.
— Я ненавижу вампира… Я… ненавижу вампира…
Манька прислушалась к себе. Нет, ненависти не было. На пути ее встало что-то твердое, через что она не смогла переступить. Покой, умиротворение, ожидание. Странно, слово «вампир» не вызывало отрицательных эмоций. Наоборот, приятные ассоциации и необыкновенная душевность.
— А теперь попробуй сказать о себе то же самое в третьем лице… — рассмеялся Дьявол.
Манька охнула — даже вслух не пришлось повторять. Если то, что было внутри нее, земля, то она ее не принимала. Наверное, тут было все, что думали о ней люди, когда гнали от себя.
— Это земля вампира. Твоя земля защищает его. Ненависть его там, как сам он здесь, нужно лишь подумать о себе в третьем лице и послушать, как думает вампир. Ни одна твоя здравая мысль не достает земли, чтобы стать тобою. Или войдешь в огонь и заболеешь. И вампир точно так же не сможет пожелать тебе удачи. Соматические болезни зачастую гораздо реальнее для человека, чем болезнь, которая у человека, — усмехнулся Дьявол. — Найти проклятие несложно, это не вы, это черви грызут вашу землю. Сын Человеческий посеял семя и назвал их в земле Сынами Царствия, а все, что противостоит — плевелами от лукавого. А что прорастает, Сыны жнут и бросают в огонь. Ты есть Дьявол, который противостоит вампиру.
«Он же сказал им в ответ: сеющий доброе семя есть Сын Человеческий; поле есть мир; доброе семя, это сыны Царствия, а плевелы — сыны лукавого; враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина века, а жнецы суть Ангелы. Посему как собирают плевелы и огнем сжигают, так будет при кончине века сего: пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие, и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов; тогда праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их. Кто имеет уши слышать, да слышит!»
Доброе для кого?! Кто враг?! Чей век закончился?! Так ангелы, или подобно ангелам?! И кто мог бы утверждать, что Йеся не лгал про Отца, если никто, кроме него, Отца не слышит?!
Сыны Царствия славят вампира, чтобы сиял, как солнце, и обличают тебя, называя Сатаной и Дьяволом — к кому преклонит вампир ухо? А к кому преклонит ухо земля?! Ему смешно слышать, что нет в нем праведности. Вместо души на земле вашей он сам, как Сын Человеческий, и люди, которые помогали ему сеять в твоей земле доброе о нем слово. Поэтому вампиризм — болезнь, Манька, неизлечимая.
— Получается, не так уж земле плохо? — рассудила Манька. — Один огород бросил меня, второй смерти ищет…
— А я разве сказал про другое? — всплеснул Дьявол руками. — Твое изгнание вопрос решенный! Но не огород изгоняет, а черви, которые размножились в земле и сделали ее опасной. Сама по себе она не имеет голоса — прозрачный кристалл, наполняется мыслительной материей, как живительной влагой, чтобы все, что в ней, росло и плодоносило. А задача человека выдрать тернии и волчицы, преумножая доброе, талант, знания, способности к ремеслам. И вот, мне интересно, как далеко собираешься пойти, чтобы вернуть огород?
— Но почему именно я? Почему со мной так поступили? — в отчаянии выкрикнула Манька.
— Не ты одна, но другие не бунтуют! — мудро заметил Дьявол. — Их попросили, они самоустранились.
— Но я же не такая! Я не вампир, а меня считают! — развела она руками в недоумении.
— Вот именно! В земле всегда существуют два вида червей: убогие и, собственно, вампиры. Они не то и не другое — но сознание, когда черви проникают под кору, становится или тем, или другим. Электромагнитной волной проникают к человеку, и нет от них спасения, разве научиться слышать и видеть. Увидеть мог бы человек, если бы рассек себя надвое… Так рождается человек для общества Бога. И прошел между огородами, и посмотрел на Небо… В свое Небо, не в мое, в моем небе Боги не плачут. В небе нет Спасителя, он волшебным образом исчез. Есть люди, как Боги, но к чему им поднимать к себе вампира? Но кто отважится, если рассеивается чрево и выпадают внутренности? Иуда, пожалуй, единственный герой, который смог преодолеть болезнь вампиризма и не отказался о души.
Манька подняла голову вверх и залюбовалась звездами. Прямо над ними на черном небосклоне завис ковш Большой медведицы.
— Ты про это небо? — она кивнула. — Там есть люди?
Дьявол кивнул.
— Конечно, есть. Люди знают о космосе, но не знают, как он устроен, и как устроить себя в нем, чтобы он полюбил их. Космос огромный, он часть знаний. Я всегда и повсюду оставляю их человеку, потому что везде, где вампиры, есть он, связанный, разорванный, брошенный в темницу — а среди них тот, который пока не признал поражение. И я не могу отнять то малое, что имеет — право утереть нам нос. Когда вампиры убивают человека, они имеют знания, но не знают, как это все работает и как отмыться, но смерть их всегда перед глазами человека, как космос.
— Мы же не вселенная! — Манька безразлично пожала плечами.
Она повертела головой, попялилась внутрь себя, пытаясь нащупать свое небо. Тьма была, как самая темная ночь, ни зги не видать, хоть глаз выколи. Но кому-то небо рисовало картинки…
— Человек — образ и подобие вселенной. Со своим пространством, со своей землей, со всем, что ее населяет. Ваше сознание — хоть и не так жизнеспособно, как мое, взято от меня. Вернее, то, что когда-то было частью меня.
— У них все, и все против меня… даже я сама… — Манька покачала головой, ткнув пальцем в темное небо, усыпанное звездами. — Люди там или не люди, никто не поможет. Получается, их не достать?
— Можно, но лучше бы не родиться, чтобы не искать такого вампира, — честно признался Дьявол. — Достать его ой как непросто! А если не достанешь, как убьешь?
— Ну а если я уже достала?!
— Ну, тогда втыкай в сердце осиновый кол, или применяй другие средства. Но не дай ему уйти. Потому что если уйдет, обрушит на тебя такие мощные заклятия, что небо покажется с овчинку, — рассмеялся Дьявол. — Он вор, и пока не знает, что ты его ищешь, будет списывать свои неудачи на обстоятельства. А когда поймет, что ловишь его, повернется к тебе лицом.
— На земле было много мудрых людей, они все мертвы. Вампиры правят миром, — Манька горько усмехнулась. — Никто не смог их победить. Значит, их нельзя победить. Тебя нельзя победить.
— Можно, если не слушать вампира. Когда-то на земле правил человек, и не было сирот, войн, голода… Но если человек ищет крови и метит стать Богом, вампира ему не победить. Взять, к примеру, Пророка… Когда-то он действительно был пророком, и только-только родился, и голосил, как ребенок. И услышали вампиры, и пришли к нему тайно. И стал как вампир. Первый и Последний укутал его теплее, чем мог бы я. Он еще помнил, о чем мы говорили, но он так и не сумел понять, что только вампир считает запретными знаниями о человеке. Только вампир пугает человека мной. И только вампир утверждает веру мечом. А когда поняли, что Пророка поставили на колени — пришли снова. И он впустил их, и стал наедине говорить с ними. А они раскрыли ему череп и воткнули многие иглы.
Если бы он мог прощупать Бога внутри себя, он снял бы проклятие. В устах живого Бога спор, доказательства, а нечестивый Бог молотит по заданной программе — и там, где у него нет ответа, он становится тем, что он есть. И тогда схватить его за плеть и ударить крепко, чтобы Мертвый Бог свалился с пьедестала. Ни одному Богу нельзя верить, пока не докажет, что жив. И мне надо показывать язык. Но он полагался на голос внутри себя, который шел вот от такого червя.