— Но это надо не человеком быть, чтобы убить себя самого! — раздосадовано сказала Манька. — Неужели они совсем не думают? Что они могут получить от меня? И зачем уничтожать знания?! Это вандализм!
— От тебя ничего. От твоей земли много. Имидж — и весь мир. Вампиры получают жизнь, сравнимую разве что с жизнью Бога! Они могут миловать, карать, обожествлены, причем не осознанно, а подсознательно, могут позволить себе в материальном плане то, о чем многие люди и не мечтают. Люди приходят сами и сами отдают, не спрашивая: «Когда долги отдашь, сволочь!» Не об этом ли мечтает половина человечества, обделенная вампирской любовью? Конечно, вампиры прячут знания, и я их понимаю. Представь: проклятый обучился и пришел к другу, такому же, как он, проклятому. «Послушай — скажет он — я не могу прийти сам и взять мою землю обратно, но я могу послать тебя, и ты принесешь мне плоды ее!» Разденут вампира, разуют, и спасибо не скажут! Люди забыли, но вампиры помнят, что такое война, и как непрочно их здание. Кроме древнего вампира кто-то всегда присматривает за жертвой, чтобы не увели из-под носа. Ведь через нее могут проклясть вампира. Проклятые для них самые страшные враги. Твоя память у вампира. А его память — у тебя. — Дьявол постучал по Манькиному лбу. — Там такие ужасы, которые умом человека нельзя понять.
Манька задумалась. Люди так внезапно менялись в отношении к ней, что она зачастую не успевала понять, что человек увидел в ней врага. Происходило это как-то вдруг, но каждый раз перед тем она предчувствовала, что это случиться. За неделю, за месяц. Уж не пасли ли ее вампиры, присасываясь к каждому человеку, с которым она делила и хлеб и соль? Но как? Мало им было своих объяснений? Неужели они делали вампиром человека только лишь потому, что он рассчитывался с нею и начинал ей помогать? И почему человек не замечал внезапной своей перемены? Манька вопросительно посмотрела на Дьявола.
Дьявол промолчал, сочувственно покачав головой.
— А почему люди не знают о вампирах, если они живут среди людей?
— Вампир кусает ночью, когда человек спит. Они стараются не оставлять следы, это бы объединило людей. Кроме того, они должны убедиться, что правильно выбрали человека. Проверить, как работают их заклятия.
— И спокойно смотрят, как человек гибнет?
— Не спокойно. С радостью и чувством самодостаточности. Вампир чувствует, что отношение людей к нему изменилось, ушла боль, совесть не мучает. А проклятый начинает понимать, что изолирован от всего мира. В конце концов, придет из сердца страшная правда о нем самом — полчища проблем станут одним мгновением. Но человек не ищет, он злится на себя, на людей, радуя вампира послушанием.
— Неужели вампир после укуса совсем не чувствует душу?
— Как раз, наоборот! — усмехнулся Дьявол. — Вся жизнь вампира — душевный порыв. Он просыпается счастливый: образина, которая кричит: я твоя душа! — рядом, сам он Бог, тепло ему, умные мысли просятся в голову… Наслаждение держит его крепко. Это не боль, которую превозмогает проклятый, чтобы чувствовать себя человеком.
Маньке снова задумалась, прислушиваясь к себе. Душу было жалко до слез. Ведь умела она пожалеть каждого человека, посочувствовать, поделиться. Разве так бы она думала, если бы душа ее не умела противиться злому? Не было вампиров в уме, но были люди, которые радовались, переживали, на что-то надеялись…
— Но если у меня есть совесть, и сама я не приемлю насилия, как поверить тебе?
— Еще бы у тебя не было совести! — рассмеялся Дьявол. — Боги проклинают тебя день и ночь, охаивая все, чем ты дышишь. Ведь если душа ругает, человек должен поискать в себе недостатки! — осадил он ее. — Та любовь, что идет из твоего сердца, окружает вампира со всех сторон. Это ум, который лижет его. Он счастлив, а ты? Так что, жалобную книгу мне не подсовывай! Жалость в себе имеет жало.
— Неужели никак нельзя вернуть вампира к жизни?
— Нельзя. Вампир не задумается никогда и ни о чем, а человеку от него только смерть, и земле смерть, и лечить вампира бесполезно, человеком он не станет. Бог он, а Боги не сомневаются. Им хорошо, значит, и мудрость их хороша… На заре, когда человек старался выжить, насилие над человеком каралось смертью или наложением рук. Вампира убивали или клеймили позором, чтобы каждый, кто увидит, бежал от него. Так поступили с Йесей, так поступили с Иаковом. Так поступили с Петром. Но золота моего немного было в их словах. Никто не смог объяснить, что происходит с людьми, и как вернуть их к жизни. Проиграв войну вампирам и признав за ними право, жить среди людей, человек не управляет ни собой, ни своим сообществом, ни своим имуществом. Как только вылезли из подполья, вампиры сразу же уничтожили знания о себе, людей, способных противостоять им, заменили ценности, данные человеку от природы, наплодив огромное количество религий, раздробленных и разобщенных, еще в утробе матери разделяющее человека самого в себе.
Разве не сказал Спаситель, что он пришел разделить родителей и сына, свекровь и сноху, брата с братом, со всеми, кто мог бы поднять его над вампиром? «Истинно — сказал он, посылая человека продать землю и раздать нищим: истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной.
Да, на земле вампира гонение, а он получает во сто крат. Во время гонения. В этой жизни. Не об этом ли мечтает человек?
И кто вспомнит сироту, которую Спаситель разделил с матерью, и которая гниет в своих пеленах в больнице, потому что в доме младенцев уже лет десять нет места? Или ребенка, которого мать и отец привязали к кровати, чтобы не украл ночью корочку хлеба? Человек не думает, что именно ему предстоит стать этой матерью или сиротой, или брошенной женой, или обманутым мужем, или нищим у порога вампира — в словах вампира он пьет мечту.
Но про жизнь вечную — это он поторопился. Я не человек, я Бог — больший, чем вампир. И поступлю как вампир. Я же не смотрю на землю со стороны. Я могу пройти по ней, поднять всех червей, стать ими, выбрать самых тощих и самых жирных.
Все перед человеком — и войны, и глад, и голод, и болезни, и проклятые, и избранные — все, что обещал Сын Человеческий, когда сказал, что будет, когда придет в этот мир. И стало так. Ходит среди людей, а люди не видят и не уразумеют. И ждут чуда, как те крепостные крестьяне, которые молились ему день и ночь, и не ели белого хлеба… Неужели же нищета и гибель миллионов верующих не доказала, что ни одна их молитва не достала ушей Бога?!
— С другой стороны, красиво жить не запретишь! Откуда красоту-то взять, если не забуришься на чужое поле? — Манька тяжело вздохнула. — Пожалуй, знай я заранее, как все обернется, не мешкая помолилась бы на себя. Сносила железо, а разве что-то изменилось?
— Ты проклята. Бремя вампира накладывает отпечаток на каждого, кто приходит к тебе, — сказал Дьявол. — Вампир пасет тебя жезлом железным. Да, ты его открыла, но железо было предназначено не ему, так вампира не достанешь.
— Его никак не достанешь, — рассудила Манька. — Он всесилен. Что бы ни делал вампир, люди не умнеют. Пока у человека есть корка хлеба и пакет денатурата, будет терпеть. А нет, умрет.
— Сохранить землю — убить любой начаток вампира. Кому как не мне знать, как день становится ночью, и все воры и разбойники выходят на дорогу! Любой Царь, — голодный и злой — прикрывает себя именем Бога. Вся куцая жизнь его приурочена к подвигу. Какой подвиг, если он убивал людей и отдавал землю людям, которые не умели жить в мире с местным народонаселением? Сколько моего народа ушло с лица земли, когда вампиры перестали бояться человека? Не скажу, что они не сами тому виной. Тем хуже их грех. Они думали, что в них победил человек, когда прикрыли вампира, наделив его человечностью. И многие народы, которые не держали в руках меча, ушли в один день. Много ли славы такому герою, который рубил головы безоружных? Но люди помнят его, а не народ, который не искал смерти. Пусть будет проклят такой народ, — благословил Дьявол. — Он не заслужил другого господина. И ты проклята. Так что не вздумай мне жаловаться! — пригрозил он. — До тысячи родов проклинаю, убившего зеленого человечка. А теперь посчитай: средняя половозрелая плодовитость наступает в двадцать пять лет. Двадцать пять тысяч лет могу издеваться над народом.
— Ну да! На третий и пятый род! — вскинулась Манька.
— На третий пятый год человек может только войти в собрание Бога, не будучи специально обучен всему, что я даю ученику. Ребенок, который в пеленах имеет в себе Закон, имеет в себе генетическое право первородства. Он никогда не станет хвостом, даже если его проклянут. Такой народ обладал телепатией, левитацией, телепортацией и мог позвать на помощь людей из космоса. Поэтому, когда вампиры не могли подмять народ, убивали всех, включая младенцев. И первым делом переложили свой грех на мой народ, который убивал интеллект младенца, поднимая человека.
— Но если жрецы могли лечить людей, укушенных вампирами, значит, есть способ? — поежилась Манька, дожидаясь, когда Дьявол проклятия свои завершит.
— Жрецы не лечили вампира. Они лечили человека и искали вампира, чтобы украсить им Небо, — ответил Дьявол, с некоторой иронией, видимо, заметив, что Манька думала о чем угодно, кроме как исторгнуть угрозу своей жизни. — Это была самая настоящая война. Полчища вампиров изрыгали проклятия на людей, призывая под свои знамена. В небытие ушли знания, города и селения стали руинами, погибли миллионы людей, — Дьявол помолчал, взглянув на нее с жалостью. — Ты ждешь, что я пролью слезу, стану бить вампира… Но разве не я разрушил крепость человека? Вышел огонь из среды его и пожрал в назидание народам, которые смотрят и понимают, что значить быть вампиром и человеком. Представь, что планета, на которой ты живешь, это музей под открытым небом. Войны на каждый день, разврат, человеконенавистничество, матери пожирают плоть своих детей, дети — плоть родителей, в каждом слове желание учить и уничтожать…
Это мудрость всей вселенной, которая может увидеть весь ужас, когда мои проклятия человеку становятся бытием.
Манька молча согласилась. Знала, нечисть не остановится ни перед чем. Каждый день видела, как втаптывают человека в грязь. Не было роддома, в котором бы не лежал никому ненужный ребенок. Каждый день кто-то кого-то грабил, насиловал, убивал. Война шла всюду, то громкая между народами и оппозициями, то тихая, между соседями и с властями. И везде веселился народ, влюблялся, превозносил себя до небес… Но Дьяволу ли не знать, что только нечисть могла порассуждать здоровой ясной головой.
А она…
Год назад ее знания ограничивались тем, что она прочитала в книгах, написанных рукой вампира, ибо человек изживался, труды его оставались тайной для народа. Много ли она поумнела с тех пор? Кому как не ей знать, что мысли, которые прививал Дьявол, улетучивались, как только первый луч солнца касался ее головы. В том-то и дело, что лучи не проникал в нее, они был снаружи, а Истина Дьявола иже с ними. А она оставалась во тьме. И, кажется, зрила глазами, но Город Крови исторгал из себя одну только глупость. В делах житейских истина Дьявола никак не приближала ее разумному началу.
Взять ту же соболиную шубу Бабы Яги — простой житейский пример! Как хорошо было бы накрыться ею! Так ли бы поступил вампир? Даже не вампир, просто разумный человек?
Дьявол не снимал плащ, даже когда спал, и нисколько не мучился совестью, когда она коченела от мороза, накрывал ее изредка в последнюю неделю только краешком, когда помогал заснуть. Она словно проваливалась в пространство — снаружи ничего не было, но мерещиться начинало разное, от чего бросало то в дрожь, то в холод. То галактика на нее наползет, и проскочит она миллиарды звезд. То застрянет в каком-то месте: черная громада, где варится такое варево, что не опишешь словами, и плющить начинало там. А то привидится город, который не мог существовать ни на земле, ни на небе. А если вокруг себя посмотреть, то все виделось в серебристых струях света…
Ну, хоть так!
Разуметься, Дьявол не умел понять, что после железа лечиться надо каждый вечер. Хорошо, что снова обрела живую воду. Пуще глаза будет беречь ее! Но была она по-прежнему дурой — ибо умнее не стала. Все было Дьявольским. Сама она мыслила узехонько, и дальше своего бремени, наложенного вампирами, заглянуть не умела. Даже он это понимал и поругивался иногда, но про себя. Но таким Манька умела его понять. А вот как подумает, что Бог перед нею, пусто становилось и в душе, и в уме, и в сердце. К Богу Нечисти она еще как-то приноровилась, но не к Богу в целом. Какой Бог, если пришел, враги ее целы, и он за них горой? Умел он увильнуть, как до дела доходило. И там у него правило, и тут правило, и сюда сунуться нельзя, и туда не положено! А кто мог запретить Богу? И что удивляться, что люди подумали и порешили: а нехай будет вампир! Грозное Дьявольское развенчание на долгие времена никого не радовало. По крайней мере, вампира человек мог видеть перед глазами — не трудно догадаться, что от него ждать, а что от Дьявола ждать — непонятно.
Но если ты Бог, грозно с неба метни молнию в ту же душу, и не надо будет искать ее по белу свету! Виновен — оставь человека!
Она думала, не как Бог, а как человек. Не умела она в уме искать галактики — там была бездна. Пусть не такая, как у Дьявола, но тоже — бездна. Она понимала, что вампиры никогда не примут ее — она была проклятой, и, кроме железа, взять с нее нечего. Может, отказалась от нее душа, потому что она — круглая сирота? От этих мыслей становилось больно. Но мысль, что она восстанет против них, казалась абсурдной. Нет, она не винила вампира: если бы ее сделали вампиром, разве не жила бы вампирской жизнью и не радовалась, что каждый человек к ней по-доброму? И разве бы захотела иметь душу, от которой одно горе? А горя в ее жизни было столько, что не одна душа не выдержит.
Манька уже не сомневалась, что ярость Дьявола обрушилась на людей, потому что оказались они, как Манька, не умнее врагов, и каждый понес врага на себе. Может быть, правда мстил за землю, или боль его все еще была с людьми, которые искали его и помнили, и учились управлять собой, или потому что имя его было предано забвению, и каждый, кто сталкивался с ним, видел только ужас, и не видел, когда он был внутри него.
Но вот она перед ним, протягивает руки, разве он торопится снять с нее оковы и вернуть ей утраченную чистоту, душу и землю? Да, ей посчастливилось наткнуться на Кикимору и Бабу Ягу. И она расстроила им планы — вроде как перепрыгнула нечисть через две головы, и теперь тоже немного была нечистью. В глазах Дьявола.
Но где радость?
Легкое опьянение выветрилось, и наступило похмелье. Вампир чувствует иное, он бы радовался по истечении времени, что наказание отошло от него, но быть проклятым — чувствовать боль. И то, что Дьявол расстраивался, что вампиры спят и не торопятся посчитаться с нею, лишь усугубляло чувство вины. Тогда зачем Дьявол рассказывал ей об этом? Еще хуже становилась ее жизнь в свете его истины. Сносит она железо, не сносит, дойдет ли до Благодетельницы — куда бы не ступила, вампиры всюду будут издеваться над нею. Люди бежали от них народами. Кричали в небо: помогите! На плато, на самом видном месте, еще сохранился крик о помощи. Она много раз видела рисунки, но только сейчас поняла их значение: спираль, решетка и звери. И чтобы вылечить себя, как лечили жрецы, ей ой как далеко! Наверное, не ограничивались их знания тем, что вампиры топчут землю. А как заставить замолчать радио? Как уйти от лица вампира и схоронить себя среди людей? Как показать человеку себя? Как снять иго, наложенное вампиром? Как убить вампира и заставить гореть в огне его самого?
Она не могла ответить. И Дьявол не открывал.
Она даже не знала, что чувствует вампир, не умела проникнуть в его голову. По радио проникновенные голоса тащили чувств целый воз, но разве жили вампиры по своему слову? Слово для них было как меч, которым могли проткнуть человека. И полагался человек на слово их, и умирал, когда начинал понимать, что его раздели. Обещания были в моде — это, может, раньше не летало слово воробьем, а кто их сейчас считает? А если она ничего не знает, какой смысл гоняться за синей птицей? Она не Дьявол. Ее мир — это она сама и ее душа. Она всегда думала, что ее душа — голос совести. А получилось, что нет, люди там…