Странно было Маньке слышать, что есть такая земля, куда уходили на покой еретики, радуя Царицу всея государства смирением. Значит, не врали про больницы…
И опять порадовалась, что умеет Благодетельница проявить заботу и о людях, которые не имели уважения к ее сану. Тем более должна была она понять, ибо чистотой помыслов, какие собиралась нести в сердце, затмила бы многих из народа, обозначенного кузнецом, как народ праведный, а по ее разумению, как раз наоборот.
А еще просил господин Упыреев снять пробу с разбойничьего железа. Будто бы его приготовили по его наущению, чтобы катилась она не колобком, а шла, как положено, защемленная в кандалы. Только так Совершенная Женщина не сочла бы ее приход как бессовестное противопоставление своим дражайшим выступлениям.
Манька очень расстроилась, когда поняла, что железо, которое она несла на себе, еще не все. Свое казалось ей уж таким тяжелым, что страшно было высматривать его — но сдуру согласилась и на это. И на том спасибо, что не сразу — может к тому времени она уже свое железо хоть немного и съест, и износит. Но все равно, расстроилась и испугалась. Одно дело, когда железо снаружи, из которого плуги и мечи отливают, а другое, которое и вроде есть, и еще раз есть, а показывается человеку, как мука смертная и нехорошая отметина, а когда щупаешь, более всего сравнить его можно с болезнью и немощью.
Не простое железо, волшебное. И не снять его…
Долго ли шла она, коротко ли, но в стужу и лютый мороз не отступилась. Сначала широкая полноводная река повлекла ее к неистовым ветрам, к морю-океану.
Было в царстве государстве, что некоторые реки текли наоборот, к своим источникам, где уходили в землю. А некоторые текли с горных вершин в сторону моря-океана. Были такие, которые текли с другого моря. И не разберешь сразу-то, куда какая течет. Но цивилизация так быстро развилась, что откуда и куда без разницы, а только воду пить из реки не всем было можно. Когда пили, кто кем становился — это уж как повезет! Сосед выпил, и участок земли у него нарос, а она выпила ту же воду из той же кружки — обернулась козликом. Били ее до тех пор, пока не поняла, что та вода ей не подходила.
Вот и с рекой, которая была в их краях единственной, Манька разобралась не сразу…
Следуя совету, шла она против течения, думая, что идет на болото. И когда вышла на широкий берег, ужаснулась. Буйные ветры рвали небо, страшные завывания ветров схлестнулись с шумом прибоя, который набегал и разбивался о скалы широкими и высокими волнами. И тьма стояла, от которой страшно становилось. Где-то там, в глубине ее рождались образы, наполняясь неощутимой плотью, которые были еще гуще и страшнее, чем тьма. И тянулись к ней, как воинство нечистое, чтобы пытать и казнить.
Манька сильно расстроилась — Благодетельница жила на другом конце государства. Теперь она была дальше, чем когда отправилась в путь. Так долго добиралась, и напрасно.
Делать нечего, поворотила Манька назад.
Но дорога в обратную сторону оказалась легче. Она знала, где можно переночевать, к кому на постой попроситься, кого боятся надобно, а кто пожалеет. Люди узнавали ее и пускали в дом без боязни. Иногда задерживалась на одном месте. Голод не тетка, правдами и неправдами Манька оправдывала себя, когда на неделю-другую забывала о железных караваях, если вдруг сердобольная старушка угощала вместо платы за наколотые дрова, за вымытую избу, за расчищенный с крыши снег. И ровно через год, после того, как отправилась в путь, снова увидела родные места.
Внезапно предстала перед нею родная деревня…
Наступила весна, люди готовились к посевной. Она видела не полностью вспаханные поля, ребятишек, шныряющих по угорам, собирающих первую съестную траву, отощавших за зиму коров и свиней, и стаи грачей и воронья, которое кружилось в небе, выискивая себе пару и собирая червей из-под плуга.
Манька остановилась и присела на пенек, не решаясь идти дальше.
Ничем не могла она похвалиться, воротившись с позором. Получалось, что она как бы крутилась вокруг да около, не испытав своего дела. Именно такой конец прочили ей односельчане. Деньги к тому времени закончились, одежда обветшала и износилась, но она понимала, что не пропадет. Голова на месте, руки-ноги целы. И только здесь, в своей деревне, где ее знала каждая собака, она не хотела от людей ничего. Каждый хоть раз да унизил ее, напомнив о сиротской доле, попрекнул куском хлеба. И не было никого, кто мог бы подбодрить, сказать что-то доброе. Полжизни прожила, а не дождалась. Холодная зима отрезвила ее самонадеянность, былое добродушие сменила озлобленность. Она надсадно кашляла, кровь шла горлом, седые пряди состарили ее на два десятка лет. Мало кто узнал бы в ней прежнюю Маньку — силы покидали ее. Она уже догадывалась, отчего помолодел кузнец господин Упыреев, только не могла объяснить себе, как такое возможно.
Крадучись, Манька проскользнула мимо деревни и обошла все места, в которых могла бы встретить знакомого человека, петляя по лесу и хоронясь от взглядов. Мысли ее были мрачные — и шла, не разбирая дороги.
И незаметно для себя углубилась в глухие места…
Опускался вечер. Тени деревьев расползались, образуя сумрак. Голые стволы упирались вершинами в хмурое небо, под стать настроению, смыкаясь над головой густой кроной. Лес о чем-то шептался, выдавая ее присутствие. Голые стволы не имели просвета, и ни один знакомый шум не доносился до ее уха.
Манька вдруг спохватилась, что становится темно. Она остановилась и оглянулась, вспоминая, с какой стороны пришла. Где была час или два назад? Там, в этом сумраке могли хорониться дикие звери — ей стало страшно.
Она двинулась влево, через полчаса свернула вправо, но лес становился только гуще.
С земли, фыркая, с глухими хлопками крыльев поднялась и расселась на нижних ветвях стая черных крупных глухарей, пристально наблюдая за ней. Где-то в глубине, недалеко от нее, раздалось тявканье лисицы или волчьего выводка.
Манька замерла, облившись холодной испариной.
Заблудилась!
Раздался треск. Мимо, ломая сухостой, неспешным шагом с вальяжным видом проплыл огромный рыжеватый лось. Он еще не сбросил рога, или только что нарастил их… Заметив ее, остановился, повернув в ее сторону королевскую голову, сверкнул миндалинами влажных глаз, раздувая ноздри — скрылся за стволами. Звери ее не боялись. Они будто чего-то ждали, криво оскаливаясь про себя наивным помыслам человека, который рискнул забраться так далеко, забыв, что все животное царство ненавидит его лютой ненавистью за свое вымирание.
Ни живая, ни мертвая от страха, Манька пожалела, что не осталась в деревне. Глупо так рисковать собой. Ну, посмешила бы людей — мало смеялись?
И так обидно стало, что села она под елью и горько заплакала.
Трудно дался ей этот год. И хотела бы отказаться от задумки, но как открыть тайну железа, которое не убывало, а прибывало, заключая в себе, как только забывала о нем?! Боль от железа не проходила — как мельничные жернова молотило оно ее силу, убивая всякую надежду. И три пары железных обуток разом оказывались на ногах, три посоха в руке, три железных каравая, открываясь всякий раз, как только губы ее исторгали жалобный стон. «Ну почему? За что?» — думала она, вспоминая, теплый голос, который успокаивал когда-то и обещал, что все в ее руках, поднимая и убаюкивая.
На ту пору Дьявол, отвлекшись от дел своих, заметил Маньку и удивленно почесал затылок.
Шутка ли, самая богатая праведница государства, на которую без умиления взглянуть не мог даже он, потеряла из виду своего вола, который раздражал уже тем, что не имел уважения к хозяйке?! Он противно выругался, захлопнул книгу, где записывал имена избегших мучительной смерти во второй раз (коя, впрочем, последние пару тысяч лет была ему без особой надобности). Собрался с мест космической долготы и ширины в одной точке и пристроился к Маньке со словами:
— Что плачешь, красная девица? Али с дуру в лес пошла, али имеешь на сей счет какое представление? — вкрадчиво спросил он, заглядывая дуре в глаза, будто не надеялся, что она его увидит.
Мгновенно Манька вздрогнула и обрадовалась, когда услышала голос, похожий на тот, о котором только что вспоминала — и расстроилась снова, заметив нематериальную основу незнакомца, но не так сильно. Пусть бы только не исчез, как появился. Все же теперь в лесу она была не одна. А что нематериальный, может, и к лучшему — вдруг не слушает Благодетельницу? И все же глаза ее округлились сами собой и брови удивленно поползли вверх. Странный какой-то, да человек ли?! Выглядел он необычно. Лицо смазанное, и будто окутан дымкой, а в глазах его такая ночь, рядом с которой сумрак леса перестал бы пугать любого.
— И вы туда же! — Манька утерла слезы, потрясенно разглядывая Дьявола. — Я хотела нашей Благодетельнице показать себя, чтобы не искала мне беды, и вот нате, заблудилась!
— А зачем показывать? Думаешь, не налюбовалась тобой? — с недоумением поинтересовался незнакомец, снимая перчатки и пряча руки, в которых держал лакированную трость, за спину.
Ясно, что из богатых, а разговаривает запросто. Из людей такой не стал бы, побрезговал. Обычно кривились и показывали спину, или выслушивали, и ничего не делали.
— Откуда?! Мне кажется, Радиоведущая не имеет обо мне не малейшего представления! — воскликнула Манька сердито, горестно, и с раздражением, отводя взгляд под ноги, вдруг сообразив, что так пристально разглядывать, кого бы то ни было, неприлично. — Рассказывает такое! Как наслушаются ее, люди ровно оборотни становятся, всяк норовит укусить!
— Ну, здрасте! — округлились глаза у незнакомца. — Твоя быль удивила бы меня, если бы не наблюдал за тобой сверху! Ну или… снизу… — он с сарказмом, злоехидно ухмыльнулся, поджав губы, признаваясь совершенно бессовестно, будто подглядывание было благовидным делом. — Есть за мной такой грех. На чужой каравай, как говорится, роток не разевай! — весь вид его стал красноречиво негодующим.
Манька сникла. Без слов понятно, что именно ее он имел в виду. Незнакомец с самого начала дал понять, что будет горой стоять за Благодетельницу, открывая в ней неправду. Значит, слышал он радио… И к Благодетельнице относился, как другие. И все же, внутренне запротестовала. Чужое ей не надо, а пусть бы к ней не приставала и языком не молола, чего не знала, и знать не могла. Ведь ни разу не пришла, не посмотрела, не поговорила, и совала нос во все начинания. И как ей только это удавалось?! Ее присутствие Манька угадывала кожей — и точно, рушиться планы начинали сразу же.
Наконец, незнакомец смягчился, заметив, что взгляд его она выдержала.
— Но не стоит об этом. Поверни назад, выйдешь снова в небольшое селение! — посоветовал он.
— Мне не в селение, будь оно трижды неладным! — воскликнула Манька в сердцах, не выдавая дрожь рук, спрятав их за спину. Все же немного она напугалась. — Мне б к Посреднице…
Минутная слабость прошла, и теперь она снова была полна решимости завершить начатое. Вот и незнакомец облил ее презрением, обманувшись железом, а разве люди поступят по-другому? Она не сомневалась, что если доберется до нужного человека, дело быстро решится в ее пользу. Тогда она смогла бы вернуться — и никто не сказал бы обидного слова.
Манька шмыгнула носом, вздохнув горестно и пояснив:
— Которая пропуски выписывает и внутренности смотрит! — всхлипнула она снова.
— Эка ты хватила! — удивился Дьявол пуще прежнего, пройдясь взад-вперед, пожав плечами. — А что у нее делать?
— Не вашего ума дело! — разозлилась Манька, решив, что никакой помощи незнакомец оказать не смог бы, даже если бы захотел. Не обидел, и то хорошо. Она высморкалась и поднялась, подбирая заплечный мешок с железом.
Но таинственный незнакомец не замедлил с ответом, попеняв ей:
— Посредница и близко, и далеко. Это кому как! Я вот, например, отсюда замечательно могу ее рассмотреть. Но видишь ли ты конец своего исхода так же ясно, как вижу я?
Манька задумалась. О чем это он говорит? Конечно, она знает цель своего исхода, иначе стала бы разве искать способ доказать Радиоведущей добрые намерения?
— По серости и убогости твоей возомнила себя невесть кем… Перед кем становиться собралась? Не мешало бы спуститься с небес! — упрекнул незнакомец, взглянув исподлобья строго. — Легче всего обвинять белый свет, что нет в тебе света. Не зря летит по всей земле о тебе дурная весть от Помазанницы моей, ой не зря!
Помазанница? Манька не то, что расстроилась, ее сдавил холод и боль.
Не физическая, нет… Мука, которая не покидала сердце. Просить о помощи было бесполезно, ради смеха он мог и дальше в лес отправить. Она никогда не понимала, какое люди получают удовольствие, издеваясь над слабым и беспомощным человеком, против которого как-то вдруг, неожиданно, выступали единым фронтом. Это была не ненависть, что-то другое… Как будто сама тьма вдруг опускалась на людей, когда она стояла среди них — и уходила вместе с нею. И толпа снова становилась мирной, удивительно разобщенной, у каждого находилось свое дело.
— Интересно, а что я могу сделать, если она всюду нос сует? Откуда свету-то взяться? — криво усмехнувшись, бросила Манька. — Чем я вам не угодила?.. И люди… слушают ее. Да кто она такая?!
Она угрожающе приподняла посох, выставляя между собой и незнакомцем, направив конец в его сторону. Обычно наедине, когда человек чувствовал, что у него нет поддержки, резкое противопоставление и угроза обычно срабатывали. В одиночку на нее нападать боялись.
— Если ты такая праведница, почему же носишь железо в котомке? — ехидно заметил незнакомец, уставившись на ее ноги. — Я смотрю, не утруждалась… Не Благодетельницу искала, себя показывала! Ну, как, рассмотрели? — уязвил он, так же криво усмехнувшись. — Она на царство взошла, и люди ей поклонились, а тебе? Кто принял правду твою? Царица она! Царица Неба и Земли!
Манька покраснела, проглотив обиду, подступившую к горлу.
И то правда, она уже месяц ходила в удобных кроссовках, после того, как смозолила пятку об железо. И везде, где была, никто ее не поддержал. Некоторые покатывались со смеху, некоторые удивлялись, некоторые откровенно кривились и поворачивались спиной. Разве что когда встретила старых женщин, которые оказались мудрее остальных. Поняв, куда идет, они откровенно жалели ее, посоветовав близко не подходить к Благодетельнице, пока железо не сносится полностью. Одна снабдила узелком лечебной травы. Вторая завязала в узелок осиновые опилки и повесила оберег на шею. Третья помыла в бане и подставила спину, когда железо вдруг оказалось снова на ней, и она повалилась. Четвертая долго гладила по волосам, пока не заснула, а когда заснула, постирала одежду и развесила сушить на веревочке.
Манька ничего не ответила. И не раскаялась.
Не показывала она себя — знала, что Благодетельнице есть над чем посмеяться. Сам бы попробовал поносить и поесть железо. А она попробовала, проглотив осколки зубов вместе с железными крошками. От зубов осталась третья часть. Корни вызывали боль, от которой впору на стену лезть. А железо не убывало, а прибывало.
Она зло поднялась и по мягкому мху пошла искать хоть какую-то тропу.
— Кто кроме меня мог бы помочь тебе в этом лесу? — крикнул незнакомец вдогонку.
Манька не обернулась. С первого взгляда было ясно, что незнакомец на стороне Благодетельницы. Ишь, какой холеный! И весь в черном. Ему ли понять ее беду? Он не был сиротой, ему не жали сапоги, и звери на него не нападут. Так к чему объяснять точку зрения, если заведомо будет предана осмеянию?
Через несколько шагов она остановилась, чутко прислушиваясь. Ночь становилась гуще, ей следовало поторопиться.
— Ты селение с востока или с запада обходила? — приблизился незнакомец.
— С запада, — ответила Манька, припоминая дорогу.
— Тогда нам сюда, — незнакомец ткнул пальцем в густые заросли.
Манька поморщилась. Через такой ельник, пожалуй, не проберешься. А если зверь — не заметишь.
— Почему сюда? — подозрительно уставилась она на него.
— Есть такая наука, без которой в лес лучше не соваться, — ответил незнакомец с усмешкой. — Правильная ориентация называется! С южной стороны муравейники и ветви на деревьях гуще, мох с северной, солнце на западе садится, все реки впадают в море…