Таким образом кто-то из организации Вишну Девананды обманывал его годами. Люди глупы…
Один очень знаменитый американец Баба Рам Дасс попался на удочку женщины, которая утверждала, что получала послания от его мастера, которого уже не было в теле, Ним Кароли Бабы. Она обманывала его целый год. И это были не простые послания, они носили тантрический характер: «Мастер повелел тебе заняться со мной любовью!» Так что Баба Рам Дасс целый год занимался с ней любовью. Кажется, люди только того и ждут, чтобы их обманули!
Есть те, кто готов обманывать, и те, кто готов обманываться. В мире полным-полно и тех и других, всех их считают религиозными, оккультистами, эзотериками, называя дураков разного рода прекрасными именами.
Хорошо, что Вишну Девананда признался, что его последователь обманывал его, но о чем это говорит? Лишь об одном: Вишну Девананда сам дурак. Если его собственный ученик смог его обмануть, тогда о каком сознании, о какой целостности может идти речь? Он не может называть себя мастером, он должен перестать давать посвящение. Он потерял на это всякое право.
Во имя религии в мире совершалось столько глупостей, что, если религия как таковая исчезнет, это принесет людям неизмеримое благо.
На днях я прочел, что в арабских странах из-за разных пустяков каждый день убивают по меньшей мере тысячу женщин. Достаточно только подозрения. Если муж подозревает свою жену в измене — а где найти такого мужа или такую жену, которые свободны от подозрений? — то это является достаточной причиной для убийства. И исламский закон это позволяет, это не считается преступлением. Вы убиваете свою женщину, собственную жену — это то же самое, что сломать принадлежащее вам кресло! Кто может вам воспрепятствовать? Ведь это кресло вам принадлежит. Вы можете сжечь свой велосипед или машину для воспроизводства, чье действие основано на менструальном цикле! Что в этом плохого? В двадцатом веке женщин ежедневно тысячами убивают во имя исламского закона. Мы не эволюционировали, мы все так же примитивны, как и прежде.
Дионисий говорит:
И если посвященные в божественные таинства превосходят подобных…
Божественные таинства недоступны пониманию тех, кто называет себя религиозными.
…то что уж говорить о тех безусловных невеждах, которые размышляют о боге, первопричине всего сущего, так же, как и о внешних формах, вещая то, что он не в силах превзойти великого числа их богохульных измышлений?
Согласно теории Карла Густава Юнга, существует два типа людей: экстраверты и интроверты. Интроверты уходят в религию, они становятся так называемыми религиозными людьми. Не истинно религиозными, а просто так называемыми религиозными людьми. Таковы интроверты. Они верят в бога как личность, в собственную душу, в бытие и еще в тысячу разных вещей. Вообразить можно все, что угодно. И если сила воображения велика, появится иллюзия настоящего переживания. Верьте и познаете, но то, что вы познаете, окажется ложным. Вы сами себя загипнотизируете с помощью веры.
Экстраверты становятся материалистами, атеистами, коммунистами. Они верят лишь в то, что могут увидеть собственными глазами, наблюдать. Они верят в объективную реальность. Ученые — экстраверты. Они верят в объективный, материальный мир. А так называемые религиозные люди — интроверты. Они верят в душу, в бога, в ангелов, в архангелов, в Кута Хуми и прочую белиберду.
По-настоящему религиозный человек не является ни экстравертом, ни интровертом. Он превосходит это разделение и при этом исчезает, испаряется. Он существует, но уже не как личность, его больше не ограничивают рамки эго. Его эго подобно расколотой скорлупе. Птенец улетел в небо, в за предельность.
Мы должны приписать ему и утвердить за ним все свойства вещей, ибо он — причина всего сущего…
Так Дионисию приходится продираться сквозь этот мучительный, язык.
Мы должны приписать ему и утвердить за ним все свойства вещей, ибо он — причина всего сущею…
Конечно, богу следует присвоить все свойства проявленных вещей.
…Но вместе с тем он выше всего сущего и за его пределами пребывает, и потому следует нам совершенно отказаться от присвоения ему этих свойств Притом не нужно полагать, что присвоение и отказ противоречат друг другу, ибо, прежде всего, он сам превосходит любой отказ и предшествует ему, будучи за пределами любого отрицания и утверждения.
Подобно тому, как существуют экстраверты и интроверты, существуют позитивисты и негативисты. Via affinnativa и via negativa — это два пути исследования реальности. Но если вы с самого начала примете одну из этих точек зрения, вы обречены на провал.
Настоящий исследователь приступает к изучению реальности безо всяких предубеждений, безо всякого a priori; в начале пути он ничему не верит и ничего не знает. Он не руководствуется ни верой ни безверием. Он не является ни негативистом ни позитивистом, ни экстравертом ни интровертом. Он просто говорит: «Я не знаю» — агнозия. Его отправная точка — состояние незнания, и лишь это позволяет ему в итоге прийти к знанию. Но он никогда не претендует на знание, ибо заявлять о своем знании означает заявлять о своем невежестве. Тот, кто говорит «я знаю», подразумевает под этим две вещи: «я есть» и «вне меня отдельно существует объект познания», и обе они ложны.
Когда вы говорите «я знаю», вы соглашаетесь с наличием трех вещей: познающего, познаваемого и знания, которое обозначает отношение между ними. Вы делите мир на три части, но он един. Не существует ни познающего, ни познаваемого, ни знания, либо познающий вместе с познаваемым и есть знание.
Дионисий говорит: «Запомни, бог пребывает за пределами отрицания и утверждения. Он просто есть. Все, что вы думаете о нем, плод вашего воображения. Если вы хотите познать то, что существует, отбросьте воображение. Истину невозможно познать силой воображения, ее можно познать только с помощью медитации».
Он называет медитацию агнозией. Это прекрасно: состояние молчаливого незнания.
Вот и благословенный Варфоломей утверждает, что истина божья велика и вместе с тем мала…
Дионисию приходится ссылаться на авторитетные источники, призывая на помощь авторитет церкви, чтобы уверить читателя в том, что он не пытается обнародовать свое личное мнение, а всего лишь следует традиции.
На Востоке так поступать было не принято. Каждый имел право говорить все, что вздумается, не обращаясь за поддержкой к прошлому. Будда никогда не говорил: «Мои слова верны, поскольку согласуются с Ведами».
Все, что я говорю, я говорю от своего имени. Если это совпадает с тем, что написано в каких-либо священных писаниях, что ж, тем лучше для них, если нет, тем для них хуже. Но я не привожу никаких доказательств. Я пережил нечто на собственном опыте, я сам этому свидетель, истина не нуждается в доказательствах.
Но на Западе ситуация была иной веками; от людей требовали подтверждений. Церковь не признавала свободы индивидуума. Это странно: ведь евреи убили Иисуса за то, что он говорил от своего имени. И христиане делают то же самое — они ни на йоту не приблизились к его пониманию.
Иисус утверждает свою личную истину. Он снова и снова повторяет: «Другие пророки говорят „делайте это", но я говорю вам нечто иное, в корне отличное от их речей». Он говорит от своего имени. Опыт всегда склонен выражать себя подобным образом. Запомните, это не авторитарность. Его слова весомы, потому что он знает, он сам это пережил. Но для христианской церкви такое проявление было недопустимым, поэтому Дионисий ссылается на авторитетные источники.
Он говорит:
…благословенный Варфоломей утверждает, что истина божья велика и вместе с тем мала…
Это правда. Она настолько велика, что становится неисчерпаемой. На эту тему можно говорить бесконечно и не исчерпать ее до конца. Будда говорил о ней сорок два года, но так и не высказал всего. Махавира говорил сорок лет, но тоже не высказал всего до конца. Это невозможно. Суть какого бы то ни было послания невозможно раскрыть целиком, так как истина необъятна. И вместе с тем она очень лаконична — настолько, что может уместиться на открытке или даже на еще меньшем клочке бумаги. Она настолько необъятна, что ее не выразить и миллионом слов, и вместе с тем так лаконична, что о ней может говорить и молчание.
…а в Евангелии говорится, что она величественна и обширна и в то же время немногословна. Это представляется мне удивительным прозрением, поскольку о превосходящей все причине всего сущего можно поведать как многословно, так и посредством немногих слов, и даже бессловесно…
Самым лучшим было бы обойтись вообще без слов, но где найти людей, которые способны понять молчание?
Один из наиболее значительных философов нашего времени Людвиг Витгенштейн пишет: «Не говорите того, что не может быть сказано». Он прав, поскольку говорить то, что не может быть сказано, опасно. Это обязательно окажется ложью, фальшивкой. Именно об этом и говорил Лао-Цзы: «Истину нельзя изречь. Как только вы ее изрекаете, вы ее искажаете». Однако Лао-Цзы все же ее высказал. Витгенштейн тоже поддался этому искушению.
В Упанишадах сказано: «Знающие молчат, говорят те, кто не знают». Но если это говорится в Упанишадах, то к какой категории прикажете отнести Упанишады? Сократ говорит: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Но он знает это, и это знание содержит в себе все остальное.
Верно, что истина наилучшим образом передается в молчании, но кто ее сможет понять?
Есть одна прекрасная история о Махавире. Достигнув просветления, он неделю говорил без слов, но кто его услышал? Лишь немногие из богов, что явились увидеть чудо, свершившееся на Земле, лишь они смогли его понять. Но в этом не было особого смысла, поскольку они и так уже все знали. Поэтому они могли только кивать в ответ. Они могли только сказать: «Да, это так».
Тогда Махавире пришлось перейти на язык, который могли бы понять простые смертные. Но его речь была очень сконцентрированной — он был большим любителем афоризмов. Он ничего не растолковывал, не вдавался в разъяснения; он просто высказывал утверждения, не поясняя их. Поэтому его могли понять только немногие высокоразвитые люди, которые стали его ганадхарами, его переводчиками. Он обращался к этим одиннадцати человекам, а они затем шли и передавали его речь всем остальным.
В конце концов он решил, что это тоже неправильно, потому что его слова искажались сразу же после произнесения. Его молчание было куда прекрасней. Его слышали ганадхары, эти одиннадцать переводчиков, но каждый из них слышал его по-своему. И когда они передавали его слова широким массам, смысл утрачивался еще больше, поскольку они прибегали к их языку, а не к языку Махавиры. Когда же люди слушали их слова, то улавливали смысл, который в корне отличался от того, что в них вкладывал Махавира. Поэтому в конце концов ему пришлось говорить напрямую.
Все просветленные мастера предпочитали выражать свои мысли в молчании, но где те люди, которые были бы способны их понять? Мастерам приходилось переходить на человеческий язык и мало-помалу подготавливать людей к тому моменту, когда они смогут понять и молчание.
Это именно то, что я пытаюсь делать здесь. Я постоянно говорю с вами только для того, чтобы однажды вы смогли посидеть со мной в молчании. Ничего не будет сказано, ничего не будет услышано: все будет сказано, все будет услышано.
…ибо невыразим и непознаваем тот, кто возвышается за пределами бытия над всей природой. Открывается же он полностью лишь тем, кто, отвратившись от всего чистого и нечистого…
Дионисий применяет христианский жаргон для выражения величайших истин. Будда на его месте сказал бы просто: «Выйди за пределы добра и зла». То же самое говорю вам и я: моральность и аморальность — две совершенно обыкновенные вещи. Моим саньясинам предстоит превзойти и то, и другое. Придерживаться морали лучше, чем быть аморальным, но это несравнимо с выходом за пределы морали!
Того, кто придерживается морали, считают хорошим гражданином. Он не причиняет вреда людям или, по крайней мере, причиняет минимальный вред лишь в случае крайней необходимости. Аморальная личность вредит окружающим, не упуская случая причинить зло. Но и тот, и другой озабочены мнением других людей.
Религиозный человек забывает об окружающих и растворяется в своем внутреннем существе, в своем внутреннем пространстве. Когда вы в одиночестве погружаетесь внутрь себя, то о какой морали может идти речь? Этот вопрос возникает лишь при взаимодействии с другими людьми; он касается отношений. Но когда вы остаетесь совершенно одни, вы аморальны.
Но Дионисий не мог сказать об этом напрямую, поскольку христианская манера обращения насквозь проникнута морализаторством и пуританством: «Твори добро, будь добрым!» Христианство породило столько доброхотов, сколько не смогла породить ни одна другая религия, и они принесли людям неисчислимые бедствия. Эти доброхоты самые зловредные люди в мире. Их не интересует, хочешь ли ты, чтобы тебе делали добро. Они все равно его сделают и скажут при этом: «Мы это сделаем, это наш долг. Это наш долг, наша моральная обязанность. Это божья заповедь!» Так они постоянно навязывают окружающим свое представление о добре.
За двадцать лет путешествий по Индии я повидал всякое. Индийцы, особенно крестьяне, которые составляют восемьдесят процентов населения, вбили себе в голову, что служение святому есть высшая добродетель, заслуга, пунья, которая обязательно будет вознаграждена на небесах. Поэтому не остается ничего, кроме как прислуживать святому. При этом совершенно не важно, желает ли того сам святой! Зачастую мне приходилось силой выпроваживать людей из комнаты, потому что они во что бы то ни стало хотели мне служить. А «служение» в Индии проявляется в массаже стоп… Я говорил им, что хочу спать.
А они отвечали: «Ты можешь спать, но не можешь помешать нашему служению. Иначе как нам заслужить награду небес?»
Они навязывали мне свою компанию.
Охранники в моем ашраме не появились бы, если бы я в течение двадцати лет не подвергался бесконечному назойливому служению! «Служители» массировали меня, а я протестовал, говоря, что вообще не люблю массаж Но это никого не волновало, никто не придавал этому никакого значения. Кто-нибудь подсаживался посреди ночи в мое купе и начинал мне служить. Я крепко спал, а он будил меня со словами: «Вы можете отдыхать, но поезд простоит здесь всего час, и я не хочу упускать такую возможность». И мне приходилось терпеть эти муки целый час! Они вытворяли со мной все, что приходило им в голову.
В Раджастане меня навещала женщина, которой там поклонялись почти как святой, и тоже служила мне как святому. Но она делала это особым образом. Она приносила много плодов манго — когда приходило время сбора урожая, она являлась с полным ведром — и мне их навязывала. Не успевал я попробовать один плод, как он тотчас же передавался по кругу, поскольку каждый раз с ней приходило по меньшей мере пятьдесят последователей. Манго превращалось в прасад, становилось великим даром. Мне совали еще один плод, чтобы я превратил его в прасад, а затем третий… моя одежда промокала насквозь от сока манго. Но никому до меня не было никакого дела… они спешили выслужиться перед небесами.
И меня еще спрашивают, зачем нужна охрана! Вы не можете себе представить, что бы со мной случилось, если бы не она, — нечто невообразимое! За эти двадцать лет я так настрадался… В определенном смысле это пошло мне на пользу: так я смог избавиться от всей своей прошлой кармы! Но теперь она исчерпана, поэтому я больше не желаю, чтобы мне прислуживали.
Жизнь христиан полна мыслей о правильных и неправильных поступках, о том, что следует и чего не следует делать, о чистом и нечистом. И Дионисий хочет помочь им выйти за пределы этого, как Сосан: ни то, ни другое. Он говорит:
Открывается же он полностью лишь тем, кто, отвратившись от всего чистого и нечистого, отрекшись от покорения святых вершин…
Дело в том, что даже святые вершины покоряет не что иное, как эго. Те, кто становятся совершенно обыкновенными… Такова точка зрения дзэн-буддизма: быть никем, самым обычным человеком. Я точно так же описываю свою саньясу: быть никем. Но христианский святой — это не никто, это тот, кто взошел на вершину святости. Дионисий имеет в виду, что в этом случае проявляется тончайшая форма эго, которая гораздо опаснее неприкрытого эгоизма. Те, кто остановился и вышел за пределы…