18. Инстинкт, как руководитель, и страсти, как двигательные пружины душ в первый период их развития, иногда сливаются в своих действиях. Но между этими двумя началами есть различия, которые необходимо рассмотреть.
Инстинкт – это всегда верный и добрый руководитель; в определенное время он может сделаться бесполезным, но никогда не вредным; он ослабевает, когда разум получает перевес.
Страсти в первые периоды жизни души имеют с инстинктом ту общую черту, что возбуждаются одинаково бессознательной силой. Они происходят собственно от потребностей тела и зависят от организма более, чем инстинкт. Особенно отличает их от инстинкта то, что они индивидуальны и не производят подобно инстинкту общих, однообразных явлений; напротив того, они изменяются в интенсивности и в характере своем, в зависимости от особи. Они полезны, как стимул, до появления нравственного чувства, которое превращает пассивное существо в разумное; с этого момента они делаются не только бесполезны, но даже вредны развитию духа, препятствуя освобождению его от материальности: они ослабевают по мере развития разума.
19. Человек, постоянно побуждаемый в своих действиях одним только инстинктом, может, пожалуй, быть и очень добрым, но ум его будет непременно дремать; он уподобится ребенку, не покидающему помочей и не умеющему владеть своими членами. А тот, кто не обуздывает своих страстей, может быть очень умен, но в то же время очень зол. Инстинкт уничтожается сам, а страсти укрощаются только усилием воли.
Уничтожение живых существ одних другими
20. Взаимное уничтожение живых существ есть один из законов природы, который при первом взгляде кажется наименее согласным с благостию Божиею. Рождается вопрос, почему Бог поставил их в необходимость уничтожать друг друга, чтобы питаться одним за счет других.
Это, конечно, кажется несовершенством в творении Божием тому, кто видит только материю и одну настоящую жизнь. Вообще люди судят о совершенстве Божием со своей точки зрения и ставят собственное суждение мерилом Его премудрости; им кажется, что Бог не мог бы сделать лучше, чем бы они сами сделали. Их ограниченность не позволяет им судить о всеобщности, и они не понимают, что действительное благо может произойти из кажущегося зла. Знание духовного начала в истинной его сущности и великого закона единства одно только может дать человеку ключ к этой тайне и указать ему премудрость Провидения и гармонию именно в том, в чем он видел одну только аномалию и противоречие.
21. Истинная жизнь животного так же, как и человека, не в телесной оболочке и не в одежде: она заключается в разумном начале, предшествующем телу и переживающем его. Этому началу нужно тело для того, чтобы развиваться посредством работы, которую он должен производить над грубой материей; тело изнашивается в этой работе, но дух не теряет сил; напротив, он с каждым разом выходит из нее более сильным, ясным и способным. Что же значит для него более или менее часто переменять оболочку? Он остается все тем же духом; это совершенно так, как было бы с человеком, по сто раз в год меняющим свою одежду и остающимся при том все тем же человеком.
Показывая человеку постоянное уничтожение, Бог научает его, какую ничтожную цену он должен придавать телесной оболочке, и возбуждает в нем мысль о духовной жизни, заставляя его желать последней, как вознаграждение.
Но, скажут нам, разве Бог не мог достичь того же другими средствами, не принуждая живых существ к взаимному уничтожению? Если все премудро в Его творении, то мы должны предположить, что и в этом случае Его премудрость не изменяет себе; если же мы этого не понимаем, то должны приписывать свое недоумение нашему малому развитию. Однако мы можем попробовать поискать объяснения, приняв в виде компаса следующее правило:
Бог должен быть безгранично справедлив и премудр.
Итак, будем во всем искать Его правосудия и мудрости, и преклонимся перед тем, что превосходит наше разумение.
22. Первая польза, вытекающая из уничтожения, польза, впрочем, чисто материальная, такова: органические тела поддерживаются только посредством органических веществ, потому что одни эти вещества заключают в себе питательные материалы, необходимые для их преобразования. Тела, служащие орудиями духовного начала, должны непрестанно быть возобновляемы, и Провидение заставляет их служить взаимной поддержкой. Потому они и питаются друг другом, т. е. тела их питаются телами, но души не уничтожаются и не повреждаются, а теряют только свою оболочку.
23. Но существуют и нравственные соображения более высокого порядка.
Борьба нужна для развития духа: в ней упражняются его способности. Тот, кто ради своего пропитания вынужден нападать, и тот, кто защищается для сохранения жизни, состязаются в хитрости и сообразительности и тем самым развивают свои умственные силы.
Один из двух погибает; но что собственно сильнейший и более ловкий отнял у слабейшего? Его телесную оболочку, и ничего больше; дух же, не погибший в борьбе, со временем приобретет новую.
24. В творениях низшего порядка, не имеющих еще нравственного чувства и у которых инстинкт не заменен разумом, борьба не может иметь другой побудительной причины, кроме удовлетворения материальных потребностей.
Одна же из самых настоятельных потребностей есть потребность питания; следовательно, они борются исключительно для того, чтобы жить, т. е. для того, чтобы получить или защитить добычу; более же высокие стимулы еще недоступны для них. В этом-то первоначальном периоде и вырабатывается душа и делает первые попытки жить.
И у человека бывает переходный период, во время которого он едва отличается от животного; в первые века в нем преобладает животный инстинкт и только необходимость удовлетворения физических потребностей побуждает его к борьбе. Позднее животный инстинкт и нравственное чувство уравновешиваются; тогда человек борется уже для того, чтобы удовлетворить свое честолюбие, свою гордость или властолюбие. Ради этого ему опять приходится разрушать. Но по мере того, как берет верх нравственное чувство, развивается чувствительность и потребность разрушения уменьшается. Кончается тем, что она совсем исчезает и кровопролитие делается ненавистным.
Однако борьба все-таки остается необходимой для развития духа, так как и дойдя до пункта, который нам кажется кульминационным, он еще далек от совершенства. Только ценою труда и упорной деятельности он приобретает познания и опытность и освобождается от последних следов животности. С этой минуты ведется уже борьба, не грубая и кровавая, а чисто интеллектуальная. Человек борется уже с препятствиями, а не с себе подобными.[11]
Глава 4. Роль науки в объяснении мироздания
1. История происхождения почти всех древних народов сливается с историей их религий, потому и первые книги их были книгами религиозными. Все религии имеют отношение к общему началу всех вещей, а в том числе и человечества, и дают объяснение образования и устройства вселенной; объяснение, соответствующее времени и познаниям их основателей. Это вело к тому, что первые священные книги были одновременно и первыми научными книгами и долго еще оставались единственным гражданским законом.
2. В первые времена, когда средства наблюдения были очень несовершенны, первые системы строения вселенной отличались многими грубыми заблуждениями; но если бы в те отдаленные эпохи наблюдения и могли достичь такого совершенства, как в наше время, то люди все-таки не сумели бы ими воспользоваться. Они могли явиться только результатом развитого ума и постепенного знакомства с законами природы. По мере того, как человек совершенствовался в познании этих законов, он проникал и в тайны творения и исправлял составленные ранее понятия о происхождении вещей.
3. Человек был не в силах разрешить вопрос о творении, пока наука не дала ему к тому ключа. Нужно было, чтобы астрономия открыла ему двери бесконечного пространства и дозволила ему погрузить в него свои взоры; чтобы при посредстве вычисления он со строгой точностью мог определить движение, положение, размер, природу и роль небесных тел. Нужно было, чтобы физика открыла ему законы тяготения, теплоты, света и электричества; чтобы химия научила его превращениям веществ, а минералогия указала материалы, составляющие земную кору, также чтобы геология научила его в слоях той же земной коры читать историю постепенного образования земного шара. Ботаника, зоология, палеонтология и антропология должны были ознакомить его с преемственной связью органических существ, а с археологией он мог по следам человечества проникнуть в глубину веков. Одним словом, все науки, взаимно пополняясь, принесли ему необходимый контингент познаний для составления истории мира; без этих указаний он остался бы при одних своих первоначальных гипотезах.
Прежде чем человек овладел этими элементами познаний, все составители истории мироздания, наталкиваясь на всевозможные трудности, вращались все в том же кругу, из которого не находили выхода. Они нашли его только, когда наука, подкапываясь под старое здание верований, пробила в нем брешь и таким образом расчистила путь. Тогда все изменилось, руководящая нить была найдена, и трудности стали быстро сглаживаться. Вместо воображаемой космографии получилась положительная, так сказать, экспериментальная история Бытия. Пространство расширилось до бесконечности, и человек увидел постепенность образования земли и небесных тел по законам, вечность и неизменность которых доказывает величие и премудрость Божию гораздо лучше, чем чудесное создание мира, внезапно являющегося из небытия по мгновенной мысли Божества, до тех пор вечно бездействовавшего.
Так как объяснить мироздание без помощи данных, оставляемых наукой, невозможно, то надо признать, что наука действительно призвана составить истинную историю Бытия на основании законов природы.
4. Разрешила ли наука все затруднения в вопросе о мироздании, когда дошла до пункта, достигнутого ею в XIX столетии? – Конечно, нет; но она, несомненно, безвозвратно уничтожила важнейшие заблуждения и заложила основы для решения этой задачи на самых неопровержимых данных. Некоторые еще сомнительные пункты относятся, собственно говоря, к детальным вопросам, решение которых, каково бы оно ни было в будущем, не может повредить общему. И все-таки при всех находящихся в ее распоряжении средствах ей до настоящего времени недоставало элемента, без которого труд ее не может считаться законченным.
5. Из всех древних космографий наиболее близка к данным современных наук космография Моисея, несмотря на все свои, ныне неопровержимо доказанные, погрешности. Некоторые ее заблуждения, даже более кажущиеся, чем действительные, происходят от неверного объяснения выражений, первоначальный смысл которого утрачен при переводах с одного языка на другой или видоизменен с переменою народных обычаев; также могла повлиять и аллегорическая форма, свойственная восточному стилю, если буквальный смысл выражений был принят вместо истинного духовного их значения.
6. Библия содержит многие факты, которых развитый наукою ум не может признать, а некоторые из них кажутся странными и даже отвратительными, потому что изображают нравы, совершенно нам чуждые. Но рядом с этим было бы несправедливо не признать, что в ней встречаются великие и прекрасные границы. Аллегория, конечно, играет в них большую роль, но под ее покровом скрываются высокие истины, проявляющиеся, когда находят настоящую мысль, и исчезает нелепость внешней формы.
Почему же не замечали этого раньше? С одной стороны по недостатку знаний, которые могли быть даны только наукой и здравой философией, а с другой, вследствие верования в абсолютную неизменность религии, основанной на слепом уважении к букве, перед которым должен был преклоняться рассудок; являлось опасение нарушить все построение верований, утвержденных на буквальном смысле. Верования эти, исходящие из первоначальной точки, представляли опасность разрушения всей сети в случае, если бы одно звено в цепи было порвано: тогда могла бы распуститься и вся сеть. Потому и закрывали глаза, вопреки всему, а закрывать глаза, несмотря на опасность, не значит избежать ее. Если разрушается здание, не лучше ли вовремя заменить плохие камни новыми, чем из уважения к древности ожидать минуты, когда зло будет непоправимо и придется все перестраивать сначала.
7. Наука, распространившая свои изыскания от внутренних слоев земли до отдаленных пространств небесных, доказала ошибки в буквально понимаемой книге Моисея о Бытии и физическую невозможность происхождения вещей тем порядком, о каком повествует древнееврейский текст. Это нанесло глубокое поражение вековым верованиям, и ортодоксальная религия обеспокоилась, сочтя самые основы свои потрясенными.
Но кто тут прав? Наука ли, постепенно и осторожно подвигающаяся на твердой почве цифр и наблюдений и ничего не утверждающая до тех пор, пока не имеет в руках несомненных доказательств, или повествование, написанное в такое время, когда не существовало никаких средств для опытных исследований? Кто, в конце концов, окажется победителем: тот ли, кто утверждает, что 2 x 2 = 5 и не допускает проверки, или тот, кто говорит, что 2 х 2 = 4 и доказывает это?
8. Но в таком случае, скажут нам: если св. Писание есть откровение Божие, то Бог ошибается? А если это не откровение, то не имеет авторитета, и религия должна рушиться, потеряв свое основание?
Одно из двух: наука права или неправа; но, будучи правой, она не может сделать того, чтобы противоположное мнение было справедливо. Не существует такого откровения, которое могло бы превозмочь силу физических доказательств.
Бог есть сама истина и не может вводить людей в заблуждение намеренно или ненамеренно. Иначе Он не был бы Богом. А если факты противоречат приписываемым Ему словам, то нужно логически заключить, что Он их не произносил или что они были поняты неверно. Если же религия в некоторых отношениях страдает от этих противоречий, то в том виновата не наука: она не может превратить существующее в несуществующее, а люди, преждевременно составившие абсолютные догматы и сделавшие из них вопрос жизни или смерти, основывались на гипотезах, которые могли быть опровергнуты опытом.
Есть вещи, которыми волею или неволею надо решиться пожертвовать, когда нельзя иначе. Весь мир совершенствуется, и воля отдельных личностей не в силах остановить его; потому всего умнее следовать за ним, приноравливаясь к новому положению вещей, а не цепляться за разрушающееся прошлое, чтобы не пасть вместе с ним.
9. Нужно ли было из уважения к текстам, считавшимся священными, заставить молчать науку? Это было бы столь же невозможно, как помешать земле вращаться, и религии, каковы бы они ни были, никогда ничего не выигрывали, когда поддерживали явные заблуждения.
Назначение науки состоит в открытии законов природы, а так как эти законы выражают волю Божию, то и не могут быть в противоречии с религиями, основанными на истине. Смотреть на прогресс, как на оскорбление религии, значит предавать анафеме само творчество Божие; при том же это потерянный труд.
Никакие проклятия не помешают развитию знания и появлению истины. Когда религия отказывается идти вперед вместе с наукой, наука идет одна без религии.
10. Только застывшие религии могут страдать от научных открытий, и открытия эти бывают пагубны только тем исповеданиям, которые замыкаются в абсолютизме своих верований. Вообще они составляют себе слишком ограниченное понятие о Божестве и не понимают, что признать законы природы, открытые наукой, значит прославлять Бога в Его творениях; в своем ослеплении они предпочитают приписывать эти открытия духу зла. Религии, ни в чем не противоречащей законам природы, не нужно было бы опасаться прогресса: она была бы неуязвима.