Когда я в первую свою собирался, с нами тоже наука мечтала отправиться. Прибыл какой-то хрен светозарный, влез он решительно в рубку, встрепенулся и еще чего-то руками хотел сделать, но как только он прорубь верхнего рубочного люка узрел, так ему сразу же как-то плохо стало: чуть в отверстие не выпал — и за сердце, и на носилки, и с пирса долой. Передал мне через кого-то чемодан со своими стеклянными глупостями — индикаторными трубками — и инструкцию на 127 листах, чтоб я не спал, не жрал, а только ходил и мерил. По телефону проинструктировал меня и отъехал.
Я немедленно вызвал своего мичмана Червякова, который всегда потел в преддверии работы, и назначил при нем себя старшим научным сотрудником, его — младшим, после чего поручил ему спустить чемодан с этим дерьмом драгоценным внутрь прочного корпуса. Червяков отправился наверх, обвязал там чемодан веревками и только собирался его в дырку окунуть, как веревки соскочили, чемодан вывалился, пролетел с веселым свистом метров двенадцать и рассыпался по палубе. Трубок уцелело только три — и все, что удивительно, на аммиак. Мы решили их на гальюне 3-го отсека испытать. Там от аммиака просто глаза резало. Зашли внутрь, дверь для приличия прикрыли и по инструкции через трубку все прососали, а она показала, что аммиака нет. Мы тогда так в отчете и отразили — аммиака нет!
Вова, между прочим, конструктор подводных кораблей. Правда, он их живьем никогда не видел, только на бумаге, а тут зашел и обомлел — теперь лежит и боится за свою жизнь малоприятную, а мы уже в море далеко. Часов шесть как от пирса оторвались.
Я ему говорю:
— Вова, ты за свое тело волосатое не беспокойся. Если эта лохань Крузенштерна тонуть начнет, лежи и не дергайся — все равно ничего не успеешь, только пукнуть: раздавит и свернет в трубочку, а аппараты наши индивидуально-спасательные, вами, между прочим, изобретенные, рассчитаны только на то, что эта железная сипидра, утонув и не расколовшись, тихо ляжет на грунт на глубине 100 метров, так что и искать его в отсеке не следует.
Чувствую, Вова подо мной заерзал, койка так и застонала жалобно. А для меня это как ветерок для прокаженного. Я вдохновился и продолжаю.
— Если пожар, — говорю, — ваши же придурки, сам понимаешь, спроектировали все так, что у нас тут как в камере внутреннего сгорания; все рядом: и горючее, и фитилек; так вот, если пожар, тоже бежать никуда не надо — на морду пристраиваешь тряпочку, смоченную в собственных сиюминутных испражнениях, потому что из-за дыма все равно ничего похожего на противогаз не найдешь, хоть держи его все время возле рта; так вот, тряпочку, чтоб не першило, на носик — и через несколько вздохов вся кровь в легких прореагирует с окисью углерода, и заснешь ты, как младенец, навсегда.
Вова опять подо мной — шур-шур, а я ему:
— А если, — говорю, — заклинка рулей на погружение, держись за что-нибудь ручками, а то еще забодаешь какой-нибудь ящик, а там — очень ценные запасные части.
Только я открыл свой рот, чтоб его еще чем-нибудь ухайдакать, как тут же из «каштана» понеслось:
— Аварийная тревога! Пожар в четвертом! Фактически! Горит…
И тут же все оборвалось; что горит, непонятно, и сейчас же топот ног — туда-сюда побежало-закричало-упало-встало-прибежало, назад на дверь бросилось.
Чую: Вова вытянулся как струна или как тетива, я не знаю, лука, что ли, — и все вытягивается и вытягивается, скоро ногами в переборку упрется, а башкой чего-нибудь наружу продавит.
Решаю его утешить.
— Слушай, — говорю, — давай спать, а? Ну чему там в 4-м гореть? Это у них фильтр полыхнул или на горячую плиту у кока масло вылилось. Если они не идиоты, то через минуту отбой тревоги. Хочешь поспорим, что так оно и будет? Вот следи за временем.
И Вова полез за часами. Все-таки великое дело в такой момент запять человека чем-нибудь.
Ровно через 50 секунд: «Отбой аварийной тревоги! Пожар потушен!»
— Ну вот, видишь, — говорю я, — и ничего особенного.
И тут Вова стал шумно воздух из грудной клетки выпускать. Выдыхать то есть. И так долго он выдыхал, что я за него даже беспокоиться начал; что он там, цистерну г что ли, про запас набрал?
— Фу! — выдохнул Вова. — Закурить бы.
— Да я ж не курю. — говорю ему.
— А я вот теперь курю, — сказал Вова. Потом он встал и вышел.
«Пусть погуляет, — подумал я и повернулся на другой бок. — А вот мы спать будем. Теперь еще долго-долго ничего не случится».
А озон мы тогда так и не нашли, чтоб их всех закапало.
ПРИШЛИЛодка пихнула пирс. Пришли… В рубке пахнет дохлой рыбой. Как всегда… Мороз. Градусов двадцать. Ночь. Свежий воздух. Это вкусно, когда свежий воздух…
Другой мир. Не попадаешь в улыбки, в ответы… Мы не из этого мира.
Построение без музыки и слов. Так лучше. На пирсе начпо.
— Здр-рра-вст-вуй-те, товарищи подводники!
— Здравия желаем…
Мы всегда здороваемся негромко.
— Благодарю за службу!
— Служим…
— Вам предстоит участвовать в учении… по загрузке продовольствия…
Учение по… Учение тыла флотилии. Кто только на нас не учится, точно мы кролики. Интересно, по домам сегодня отпустят или как? Скорее всего — «или как», черт.
— Учение начнется еще сегодня и продлится завтра и послезавтра…
Очень хорошо…
— …и еще у вас два выхода в море на расширенные гидроакустические испытания… для научных целей…
Подводник всегда используется расширенно, как некое резиновое изделие…
— …оргпериод…
Пошли сладости. Хочется работать в режиме погремушки: череп толстый — мозг в горошину; идешь и гремишь. Вот были бы испытания… гидроакустические. На-у-ка, слу-шай, как мы гремим. Подводники… Про отдых ни слова… А, вот, есть чуть-чуть…
— Потом у вас отпуск до 20 марта. Отпуск за 1985 год.
В декабре, значит, гонят. А долги?
— …а за 1983 год вам вернут в середине года… я вам это могу твердо обещать…
Ну, если у вас твердо… Может, и вернут… а может, и простят, У настоящего подводника отпуск кастрирован с обеих сторон. Воруют, прощают… Зимой, значит, отпуск. Зимой везде хорошо.
Жены мерзнут на КПП. Скорее бы эта бодяга кончалась…
Жена… Непривычно как-то… Тепло. Жена. Щека к щеке… Вспомнил — моя жена… Почему-то смотрится в сторону. Наконец-то получилось: теперь смотри по-человечески — в глаза. Говорим, говорим…
Смеяться пока не получается… а вот, получилось… Автономка кончилась…
Пошла погрузка. Пять «камазов» продовольствия. Горы коробок. Ни спать, ни жрать — грузить! До упора! Упор у нас раздвижной, чтоб ему…
Давай, давай, славяне! Нада! Навалились, оно провались!
Ящики, ящики… ящики…
— Меш-киии! Мешки наверх! Банки… Пакеты… Сахар по палубе… за ним мясо — в грязь, потом пойдет па котлеты…
— Дер-жи! Кто в ЛЮКЕ?!! Какая сука на подаче?!!
Семь ящиков с сахаром на одной веревке.
— Порвется же!
— Не порвется, закидаем по-быстрому — и спать!
Чуть не улетел вслед за ящиками.
— Па-ра-зи-ти-на! Гробнуться захотел?!!
Семь ящиков сахара — сто пятьдесят кило.
— Эй, наверху, полегче!
— Не держат, суки!
— Перестаньте бросать!
— Я кому-то по роже сейчас настучу!
Сахар по палубе. Пачки хрустят под сапогами; банки, пакеты, почки, рыба, компот — все это летит вниз, падает, бьется.
Наколотый компот не идет из банки — замерз.
Черт, пить хочется. Куда его теперь, наколотый? За борт!
— Куда бросил?! Отогреть же можно — поставил на трас (трансформатор) — и пей!
— Не сообразил.
Погрузка. Всего будет пять «камазов», закидаем — и спать!
Спать…
День с похмелья. Он еле открывает свои мутные глаза. Хоть спички вставляй.
Полярная ночь. Рассвет в двенадцать, а в два уже темень.
Небритый. Бритый — значит, выспавшийся.
Снег валит. На пирсе гора мусора, занесенная снегом; затоптанные коробки — погрузка идет.
— Давай! Что стоим? Навались, ребята, скоро кончим!
— Когда кончим! Конца не видать.
— Наверху! Заснули, что ли? Сволочи, там же нет никого! Все разбежались. Петров, ядрена корень!
— Да что я, один, что ли, здесь буду, чуть что — сразу Петров, а все спят в каютах, как сурки.
— Михалыч! Играй большой сбор! Нужно пройтись по каютам и шхерам! Пинками поднимай…
В каюте кто-то лежит; темно, как у негра… с пакетника клювик сняли, сволочи, чтоб их не беспокоили. А мы их без света, за ноги — и на палубу…
— Почему спим?!! Там люди уродуются, а у тебя здесь лежка? А ну встать!
На пирсе груда мусора, а завтра — в море. Любовь к морю прививается невыносимой жизнью на берегу.
— Почему сбежали с погрузки? Почему, я спрашиваю?! Так, в трюм его, и чтоб только уши торчали!..
— Боль-ша-я-при-бор-ка!
— Внимание по кораблю! Пришла машина за мусором! Вынести мусор!
— «Вы-ни-ма-пие, вы-ни-ма-ние», эй, страшилище, вынеси мусор…
— Говорят, за пять автономок теперь орден дают.
— Это уже пять лет говорят, пусть они его себе на жопу повесят, а моя и так блестит…
…Ночью матросы напились и подрались. Утром пришел командир. Он вчера тоже успел — пьян капитан. Кэп у нас с недавних времен инициатор соцсоревнования. И вот теперь инициатива попала в руки инициатору. Повел моряков на гауптвахту. Как бы их там на губе вместе не оставили — еле лыко вяжет. Прямо из отличников БП и ПП [БП и ПП — боевая и политическая подготовка] — в алкоголики; из алкоголиков — в отличники. Такое у нас бывает — флотская метаморфоза. А что делать? Не придумали еще средства для быстрого снятия автономки с организма, Спирт — самое надежное дело. Командир не спал всю автономку — вот теперь и отходит, нервы. Долго сжимало — теперь резко отпустило, обычное дело…
Вечером наука прибыла — целых три орла.
Этих будем катать.
Почему-то пьяная наша наука. Но языком, язва владеет; ишь ты, «научно-ис-седовательский», выговорил.
Красавец мужчина.
Исседователь!
Нансен-Амундсен.
Ис-седовать нас сейчас будет.
Покоритель Арктики.
Не упал бы по трапу, хороняка. На палубе скользко — говяжий жир, — не упал бы. Умрет еще на боевом научном посту, не доделает труд всей своей жизни.
Наш благополучно вернувшийся с губы в меру пьяный капитан встретился в центральном с в меру пьяным ученым.
— Выкиньте его наверх, только пьяниц нам не хватало… выкиньте…
— Па-чу-мууу? Я прибыл с науч-ными целями… свяжите… меня с… этим… как его… ну, этим…
— Сейчас свяжу, только штаны сниму и свяжу. Разрешите обхезаться в вашем высоком присутствии…
Растащили, а то б побил капитан науку по роже… Через какое-то время в центральном появляется никому не известный капитан:
— Товарищи! Холодилку сделают, или мы сорвем эти мероприятия!
— А ты кто такой? — оживает командир первого дивизиона.
— Я из штаба.
— Значит, только проснулись и сразу к нам?
— Товарищи! С кем я могу здесь договориться!
— С кем угодно, только не со мной. Я — пустое место, я спать хочу… лучше бы мы не приходили… лучше б сдохли сразу…
Той же ночью мы ушли в море…
Какое счастье…
ПОРОСЯТАСвинья Машка с образцового подсобного хозяйства, предназначенная в конце концов для улучшения стола личного состава, белесо взирала на вылезших из «газика» людей.
Через всю спину у Машки шла надпись: «Северный флот». Надпись была нанесена несмываемой зеленой краской. Надпись осталась после очередного переназначения Машки: в свое время Машку пометили, она должна была добавить в дыхание прибывшей комиссии Северного флота запах перевариваемых отбивных и помочь ей, комиссии, правильно оценить сложившуюся кругом ситуацию.
Но в случившемся ажиотаже, среди мата и судорожных приготовлений, тогда все перепутали, отловили другую свинью, и Машка отпраздновала свое совершеннолетие, а когда пришло время доложить; «Северный флот» опоросился", — присутствующим не нужно было объяснять, где искать эти сладкие попочки.
Солнце весело играло на вершине навозного холма. Машка втянула воздух и хрюкнула навстречу очередной комиссии. Этот волшебный звук в переводе со свинячьего означал «Становись», и рядом с Машкой мгновенно обозначились двенадцать нетерпеливых поросячьих хвостиков.
В один момент Машка оказалась на земле, и поросята, завизжав и на ходу перестроившись в две шеренги, бросились к ее соскам.